Под утро колонна военных машин остановилась среди поля. Всех загнали на площадку, обнесенную несколькими рядами проволочных заграждений.

Сначала строили фанзы – длинные бараки с нарами вдоль стен, вкапывали столбы и натягивали колючую проволоку. Ряды столбов уходили далеко к горизонту, исчезали в низине, за которой суетились другие рабочие. Все это пространство, огороженное столбами и проволокой, японцы называли запретной зоной, и выходить за ее пределы запрещалось под страхом смерти.

Чан подумал: люди здесь точно шелковичные черви – сами опутывают себя паутиной, только тут вместо шелковичных нитей колючая проволока... Когда закончили строить проволочные заграждения, рабочих перевели ближе к центру запретной зоны. Рыли котлованы, такие глубокие, что, если б на дно поставить деревенскую пагоду, она исчезла бы там вместе с крышей. На некотором удалении от котлованов стали копать длинный ров с крутым валом, на гребне которого тоже тянулись проволочные заграждения. Но этого мало – вдоль вала, окружавшего стройку с внутренней стороны его, подняли высокий, непроницаемый забор из железобетона. Никто не знал, что задумали японцы тут, на пустом месте. Отрезанные от внешнего мира, люди не знали, где они находятся, лишь отдаленные гудки паровозов, а в тихую погоду еле слышный перестук колес, бегущих по рельсам, говорили о том, что где-то здесь проходит железная дорога.

Каждый день, с утра и до вечера, военные грузовики возили на тайную стройку камень, кирпич, бревна, и рядом с котлованами выросли горы строительных материалов.

Кормили здесь лучше, чем на постройке дороги, но работа была еще тяжелее. Заморские дьяволы почему-то очень торопились, работа шла в несколько смен, круглые сутки. Принятый изнуряющий темп не ослабел и зимой, когда наступили морозы, а земля сделалась твердой, как вязкий камень. Ее долбили кирками и на тачках возили наверх, где гудел ветер и колючий снег больно хлестал лицо.

Шел третий год эры Кан Дэ – царствования Верховного правителя императора Маньчжоу-го Генри Пу-и.

С наступлением теплых дней начали класть фундаменты, возводить стены. Но перед тем как стены поднялись над поверхностью, мощные, громоздкие автомобили привезли на низких платформах какие-то странные сооружения – огромные, круглые металлические цилиндры, похожие на котлы с литыми тяжелыми крышками, привинченными рядами болтов. Котлы поставили на фундаментах заранее, пока не было стен, потому что они не прошли бы ни в какие двери.

Постепенно из хаоса строительной неразберихи начали вырисовываться контуры будущих сооружений. Через несколько месяцев здесь поднялись корпуса зданий, все еще непонятного назначения.

В центре замкнутым прямоугольником выросло трехэтажное здание, а внутри двора большой корпус, похожий на тюрьму, с множеством тесных камер, с крепкими запорами, железными дверями и железными решетками на узких окнах.

Откуда бывшему китайскому солдату Чан Фэн-лину, ставшему теперь землекопом-строителем, было знать, что это и в самом деле тюрьма на несколько сот заключенных...

Какие-то звериные клетки из толстых железных прутьев стояли и в других зданиях, посередине просторных и светлых комнат, – низкие, с железными дверцами, в них, только согнувшись, мог пролезть человек.

Рядом с воротами при въезде в городок под землю уходил широкий тоннель, соединяясь с подвальным этажом тюремного корпуса.

В подвалах служебного здания, загораживавшего собой тюрьму, вдоль стен тоже стояли клетки, как в птичнике, но совсем маленькие, затянутые очень плотной металлической сеткой, такой плотной, что сквозь нее не могла бы проскользнуть даже полевая мышь.

За бетонной оградой возникли и обычные жилые здания – в каждом корпусе по несколько квартир с ванными, туалетами, большими светлыми окнами. Таких домов было большинство. И если бы не служебное здание с непонятными котлами и звериными клетками да тюрьма во внутреннем дворе, можно было бы подумать, что в этой глуши вырос просто маленький благоустроенный городок...

По мере того как строительство приближалось к концу, сюда все чаще наведывались японские военные чины. Они расхаживали по корпусам, отдавая какие-то распоряжения, и торопили, без конца торопили саперов-строителей. Но кругом еще валялся мусор, лежали груды извести, битого кирпича, да и не все здания еще стояли под крышами. Чан вместе с другими занимался уборкой строительного мусора. Было по всему видно, что работа их на том и закончится. Куда-то их отправят теперь? Говорили даже, будто японцы распустят всех по домам.

Как-то раз Чан убирал мусор около главного здания. Они вдвоем тащили носилки с камнями мимо подъезда, когда рядом с ними остановилась грузовая машина, закрытая брезентом. Японские солдаты откинули брезент, и Чан увидел под ним клетки с крысами. Их было великое множество. Один из солдат, заметив Чана, закричал на него, замахал руками, и рабочие торопливо отошли в сторону. Но Чан успел разглядеть, что в кузове машины стояло несколько клеток и в каждой кишмя кишели длиннохвостые крысы. Они тыкались мордами в сетку, перелезали друг через друга и противно пищали.

Чан хорошо запомнил все это, потому что увиденное было одним из последних впечатлений о стройке, где он провел много месяцев. Той же ночью произошли события, которые оказались даже страшнее тех, что он пережил под Мукденом во время внезапной японской атаки.

Когда все уже спали, в барак пришел комендант в сопровождении вооруженных солдат. Он разбудил спящих и приказал взять вещи и собраться на площадке перед бараками, где обычно проводили вечернюю поверку. Стояла темная ночь, и только электрические фонари на столбах неярко освещали лагерь за колючей проволокой. Он был оцеплен солдатами, словно поднятыми по боевой тревоге – в касках, с оружием и патронными сумками на поясах. Рабочих построили и стали грузить в машины.

Тем временем несколько японцев подошли к баракам с горящими факелами. Они плескали из маленьких ведерок бензин и совали под крыши пылающие факелы. Сухие, успевшие обветшать кровли занялись быстро, и багровые отсветы огня прорвали темноту ночи. Стало совсем светло, и лампы на столбах будто погасли.

В каждую машину с рабочими садилось по два солдата с винтовками и электрическими фонарями, длинными и толстыми, как дубинки. Они опускали брезентовый полог, и машина трогалась. Чан оказался в самой последней. Он видел сквозь щель в брезенте пламя разгорающегося пожара. Неровные блики словно просачивались сквозь плотную ткань брезентового полога. Потом машина повернула, и в кузове наступила непроглядная тьма.

Остановились на берегу какой-то реки. Рядом темнела чуть выступавшая над водой баржа, чуть дальше тарахтел катер. По хлипким, прогибающимся сходням рабочих загнали в трюм. Под ногами хлюпала вода, и ноги скользили по деревянному днищу, заваленному камнями. Погрузка шла медленно, в трюм набивалось все больше людей, стало очень тесно. Но вот затолкнули последних, и над головами захлопнулся тяжелый люк, сбитый из толстых досок. Чан вспомнил крыс, которыми были набиты клетки, здесь люди сгрудились в такой же тесноте...

На палубе затих топот солдатских башмаков, баржу качнуло, и катерок потянул ее вверх по течению. Наступила такая тишина, что слышно было, как плещутся волны, ударяясь в деревянный борт.

Становилось душно, не хватало воздуха. Чан попытался приподнять головой люк, но он не поддавался. Вдруг раздался глухой взрыв, баржу качнуло, и в трюм хлынули потоки воды. Раздались крики людей, охваченных ужасом смерти. Вода поднималась все выше, ее потоки врывались через пролом где-то рядом. Чан кричал и не слышал своего голоса. Он откинул руку, чтобы удержать равновесие, и в темноте ухватился за какую-то скобу. Он вцепился в нее и повис, сопротивляясь водяному потоку. По мере того как прибывала вода, крики замирали, баржа все погружалась. И вода, точно насытившись, потекла медленней, напор ее ослаб, и Чан бросился вперед, навстречу потоку. Теперь уже воздух, сдавленный водой, остававшийся под самой палубой, с бульканьем и свистом вырывался из трюма... Чан нащупал пролом в борту и, напрягая силы, задыхаясь, преодолевая ленивый, но все же сильный поток, выскользнул из трюма. Он поднялся на поверхность, всей грудью хлебнул воздух и снова погрузился в воду. С катера падали лучи прожектора, освещавшего реку в том месте, где только что плыла баржа. Ее уже не было.