«Да, разведка у них в почете...» – мелькнуло в голове Зорге. С помощью Отта он оказался в самой гуще японской военной касты. Вот они – хранители военных тайн, заговоров, которые он, Рихард Зорге, обязан раскрыть, обезвредить, предотвратить. Если бы только ему удалось это сделать!

Поздоровавшись, Доихара спросил по-немецки:

– На каком языке будем говорить?

– На монгольском, – шутливо ответил Рихард.

– Зюйте! – согласен! – сказал по-монгольски Доихара. – Сайн байну...

– Нет, нет, – воскликнул Зорге, – я предпочитаю китайский либо английский, а лучше всего немецкий.

– Ну что ж, давайте говорить на любом, – Доихара улыбнулся одним ртом, обнажив неровные зубы. Лицо его оставалось бесстрастным.

Они поговорили несколько минут и разошлись. Отт пригласил Доихара заехать в посольство. Видимо, они были на короткой ноге.

Когда отошли, Отт сказал:

– Этот человек говорит на тринадцати языках, в Китае он прожил пятнадцать лет...

Рихард выразил удивление, хотя все это отлично знал.

На этом приеме Зорге познакомился также с генералом Итагаки Сейсиро, разведчиком такого же высокого класса, как и Доихара. Если бы они знали, кого привел к ним в академию германский военный атташе полковник Отт!

Итагаки работал начальником штаба Квантунской армии и вместе с командующим Сигеру Хондзио прилетел в Токио, приурочив свою поездку к выпускному вечеру в академии генерального штаба. Существовал неписаный закон, по которому все воспитанники академии, пусть они закончили ее хоть сорок лет назад, раз в год собирались в ее стенах, а потом отправлялись в ресторан Акабано на Кодзимати, где в молодости офицеры проводили свободное время.

Для Рихарда Зорге генералы Итагаки и Доихара были людьми, которые уже самим своим появлением указывали направление политики японской военщины. Этакие лакмусовые бумажки. Оба они или один из них обязательно появлялись именно в тех местах, где намечалась агрессия, – в Маньчжурии, в Китае, на границах Монголии или советского Забайкалья. Организаторы международных провокаций, диверсий, политических убийств, интриг и заговоров, Итагаки и Доихара находились в авангарде самой реакционной военно-фашистской клики Японии. Зорге не был лично знаком с Итагаки, но заочно знал его давно и гораздо лучше, чем многие из собравшихся здесь на приеме в академии генерального штаба. И вот теперь генерал Итагаки стоял перед Зорге с застывшей улыбкой фарфоровой статуэтки, и на его бесстрастном лице ничего нельзя было прочитать. Недвижимы были широкие брови и плоские густые усы, будто наклеенные, сделанные из черной бумаги. Широкая переносица и прижатые уши, словно у лошади, готовой куснуть, дополняли облик Итагаки Сейсиро.

Разговора с Итагаки не получилось – все куда-то вдруг заторопились, и Рихард вместе с Оттом двинулся в толпе военных к выходу в сад. Ночь стояла теплая, душная, светила луна, и в этом призрачном свете люди казались плоскими, как тени в старом китайском театре. Перед зданием тянулась широкая полоса коротко подстриженного газона, а деревья отступили назад, только одна высокая криптомерия стояла на отшибе почти рядом с крыльцом. Под раскидистыми ветвями ее собралось много военных, которые развлекались тем, что старались достать рукой нижние ветви деревьев. При этом тени разбегались, подпрыгивали, вскидывая вверх руки, и со стороны это выглядело каким-то ритуальным шаманским танцем. Старые генералы, стоявшие на ступенях крыльца, снисходительно смотрели на молодых офицеров, но, когда кому-то удалось схватить зеленую ветку, не выдержали и закричали: «Банзаи!», «Хакко Итио!», «Хакко Итио!» Офицерская забава превратилась в военную демонстрацию приверженцев твердого курса и решительных мер в политике своей страны. Видно, здесь все были такими.

Отт приподнял обшлаг парадного мундира, посмотрел на циферблат – время приема, указанное в пригласительном билете, уже истекло, следовало прощаться. Полковник был пунктуален. Другие поступили так же. Расходились, воинственно поправляя фуражки, пристегивая на ходу мечи.

Встреча с генералами Итагаки Сейсиро и Доихара Кендези вызвала у Зорге много воспоминаний. Он знал их – генералов-разведчиков, носителей и проводников милитаристских идей, знал, что именно с ними предстоит ему вступить в тайное единоборство.

У ИСТОКОВ ВОЕННОГО ЗАГОВОРА

Если бы существовал электронный микроскоп времени, в него не трудно было бы разглядеть срез минувших событий во всех деталях и взаимных связях. Только время может показать, насколько далеки или близки были догадки, предположения, делавшиеся на основе косвенных фактов, граничат ли они с истиной, или поиск шел по ложному следу. В то время, когда события только назревали, в распоряжении доктора Зорге и его группы не было ни фантастического микроскопа времени, ни чудесного скальпеля, способного обнаружить зарождающуюся болезнь, поставить точный политический диагноз. Приходилось руководствоваться лишь разрозненными фактами, интуицией исследователя, догадками, основанными на глубоком анализе сопутствующих фактов, или непроверенными слухами.

Конечно, доктор Зорге не мог знать всего, что происходило в правительственных кабинетах Берлина или Токио, но время показало, как близко он находился к тайне при самом ее зарождении.

В январе 1935 года японский дипломат Тосио Сиратори отправил доверительное послание в Токио своему другу Арита, вершившему в то время политику министерства иностранных дел. Это был тот самый Сиратори, в прошлом сотрудник японского посольства в Берлине, который подписал рекомендательное письмо Зорге.

«Арита-такей![1] – писал Сиратори. – Сама судьба решила, что славяне и раса Ямато должны бороться друг с другом за главенство на Азиатском материке. Советская Россия должна разоружить Владивосток, вывести свои войска из Внешней Монголии, не оставив ни одного солдата в районе Байкала. Это должно быть нашим минимальным требованием. Сюда же включается передача нам Северного Сахалина по умеренной цене. В будущем нам надо также иметь в виду покупку приморских областей Сибири. Эти требования должны быть осуществлены со всей решительностью.

Я остро ощущаю сейчас, брат мой, необходимость решений со стороны кабинета относительно великих целей нашей дипломатии. Эта цель – решительный разрыв отношений с Советским Союзом».

Если говорить о политическом синтоизме, письмо Сиратори было классическим примером традиционных агрессивных устремлений в японской континентальной политике. Сиратори почти дословно повторял абзацы, параграфы предложений дайренской конференции, которая проходила в последний год японской интервенции на советском Дальнем Востоке.

Сиратори неохотно уезжал на дипломатическую работу в Европу, он считал, что сейчас, когда вторжение в Маньчжурию заставило континентальную политику Японии обрести конкретные формы, он нужен здесь, в Токио. Прощаясь с друзьями, Сиратори самонадеянно говорил: «Если меня ушлют, трудно представить себе, что здесь может случиться...»

Сиратори считал себя глашатаем целеустремленной и традиционной агрессивной политики страны Ямато. Даже внешний вид Сиратори отражал фанатичность его характера: маленькое сухое лицо, прикрытое прозрачной ширмой очков, казалось только придатком его вздыбленной шевелюры.

Из далекой Скандинавии Тосио Сиратори пытался по возможности воздействовать на поведение своих единомышленников. Пребывая во втором эшелоне японских политических деятелей, он называл себя командиром заградительного отряда, готовым стрелять по своим, если они вздумают отступить с передовой линии континентальной политики.

Сиратори в самых решительных тонах предупреждал в своих посланиях министра Арита, что нельзя упускать момента. Он заклинал его воспользоваться германским предложением – заключить военный договор с Японией против Советской России. Внешне пусть он будет выглядеть как антикоминтерновский пакт.