Кого отправить? Кукловод задумчиво перебрал в голове своих марионеток. Отбросил всех силовиков: грубые исполнители, неспособные — да и не имеющие права — пользоваться мозгами, вроде российского Косты или английского Профессора, могли только испортить дело. Практики Братства тоже не подходили — нет, любой из так называемых Повелителей справился бы с задачей, но лишний раз связываться с этой структурой Кейтаро не хотел. Маги из числа марионеток? Вариант, хотя все равно не то…

А вот это подойдет. Отличный психолог, прирожденная актриса, к тому же наделенная уникальными внешними данными. Чем не вариант?

Японец усмехнулся, устанавливая связь с далекой Новой Зеландией.

Спустя минуту на экране компа отобразилась спальня… девочки лет тринадцати. Роскошное убранство в розовых и белых тонах, заваленная мягкими игрушками кровать, плакаты с певичками, похожими на куколок, и с героями популярных мультиков… Обитательница комнаты вписывалась в обстановку идеально: совершенно очаровательная девочка с золотистыми кудряшками и огромными, по-детски наивными голубыми глазами. Разве что фигура не по годам развита — но это бывает.

Только Кейтаро знал, что крошке Алисе на самом деле за пятьдесят, а число мужчин, с которыми она спала за свою жизнь, исчисляется четырехзначным числом.

Коротко объяснив марионетке, что от нее требуется, Кукловод оборвал связь. Вот и все. Спустя пару недель президент Hi-Tech либо сделает все, что от него требуется, либо весь мир — а главное, его любимая супруга — узнает о сексуальной связи «примерного семьянина» с тринадцатилетней девочкой. Для Алисы ничего не значат возраст и наклонности объекта — она способна была соблазнить даже пожилого гомосексуала, не рассматривающего ребенка, да еще и женского пола, в качестве сексуального партнера даже в кошмарных снах, или стопроцентно гетеросексуальную женщину, испытывающую к девочкам такого возраста только материнские чувства.

Внезапно Кейтаро улыбнулся. Его посетила идея, как избавиться от проклятого везения.

Список контактов. Выбор. Связь.

— Делай, что хочешь, но не допусти контакта Алисы с Франком Малиньяром в течение месяца. Условие одно: ни Малиньяр, ни Алиса не должны пострадать. В остальном — действуй по обстоятельствам.

Вот и все. Он помешает самому себе. И неважно, кому удастся выполнить приказ — другого ждет неудача. А пока что надо подстраховаться.

— Мне нужно полное досье на Виктора Андреевича Манежского, главного инженера семнадцатого отдела российской корпорации «Космос». В первую очередь — на чем его можно прижать. Также найди контакт с парой его ближайших помощников — реальных, а не тех, кто проходит таковыми по бумагам. Меня интересует проект под номером девяносто три за авторством Манежского. Доложишь через неделю.

Что-то давило на виски. Дурное предчувствие, не имеющее под собой никаких оснований. Что-то совершенно лишнее, неправильное, какого раньше не было.

Где-то была ошибка.

Вот только где?

IV

Мы боялись себя, мы дичились судьбы.

Весь мир, кроме нас, знал нашу мечту:

Обнять эту ночь, где все окна слепы…

Холодный ветер трепал волосы за спиной, хлестал по груди и плечам, жалобно свистел, рассекаемый жесткими маховыми перьями. Взмах, еще один — Коста метнулся влево, перевернулся вниз головой и сложил крылья. Воздушные потоки подхватили, закрутили — и тут же выпустили. Крылатый камнем летел вниз, укрытая снегом и льдом земля стремительно приближалась.

За секунду до столкновения он перевернулся, стремительно расправляя крылья. Злой ветер вывернул суставы, но Коста удержался, мягко спружинил ногами, отталкиваясь от обледенелой снежной корки, и вновь взмыл в небо.

Полет, набор высоты, крутое пике, выход, кульбит… Он давно не летал так — свободно и просто потому, что хотел. Наверное, он еще никогда не летал просто потому, что хотел. Крылья — инструмент долга, и только. Может, это было неправильно, но в чем-то такое отношение помогало выживать, выполнять приказы Кейтаро и не сойти с ума при этом.

Теперь было можно не выживать, а жить. Коста тихо и немного безумно засмеялся.

Этого не могло быть. Просто не могло быть. Даже теоретически, даже предположительно, даже во сне или кошмаре.

Этого. Не. Могло. Случиться.

Но это случилось.

Это было на самом деле.

Усмешка, едва заметное движение бровей. И слова, сорвавшиеся с бледных, почти белых губ.

«Я имею в виду то, что ты услышал. Ты свободен от Закона… если это можно назвать Законом. Ты — свободен. Но не приведи Создатель тебе заставить меня пожалеть об этом…»

После ухода Эрика Коста больше часа сидел неподвижно, уставившись в одну точку невидящим взглядом, и, кажется, даже не дышал, погрузившись в музыку и собственную мятущуюся душу.

А потом сорвался с места, прыжком преодолев отделявшее его от окна расстояние, оттолкнулся от подоконника, расправляя крылья. И полетел. Просто так.

Небо на востоке светилось золотисто-багряными тонами рассвета, хотя солнце и встало уже больше двух часов назад. Но для Косты рассвет сегодняшнего дня остался в душе навсегда, краски небес запечатлелись на сердце, а ликование новорожденного дня наполнило его жизнью и смыслом.

Он летал весь день. Бесился в небе, как внезапно обретший крылья мальчишка-мечтатель. Чем выше, тем холоднее становился воздух, но Коста был мокрый, как мышь, — он еще никогда так не уставал физически и никогда еще не был так счастлив.

Да был ли он вообще когда-либо счастлив?! По-настоящему счастлив, а не как в тот день, когда услышал свой приговор и узнал о возможности хотя бы частичного искупления совершенного им.

Нет, не был. Никогда. Никогда — до сегодняшнего дня.

Эрик мог потребовать чего угодно. Коста сделал бы все, принял бы все — за один только этот день он готов был отдать все на свете: жизнь, свободу, даже крылья, готов был вернуться к тому существованию, которое вел все долгие годы со дня оглашения приговора и трансформации. Не готов он был лишь на одно — вернуться в ту жизнь, что была до встречи с хрупкой светловолосой девочкой, показавшей ему, кем он был и что творил. Да, сейчас Коста знал, что никакой девочки не было — был лишь Закон, принявший нужное обличье. Но, по сути, это не так уж много меняло.

Набрав максимальную высоту, Коста распластал крылья, позволив себе свободно скользить по воздушным потокам. Как же это, оказывается, прекрасно — летать! Какое же счастье — жить!

На горле сжались ледяные пальцы ужаса. Ужаса — и понимания. На сей раз — полного, настоящего понимания.

Жить. Летать. Мечтать. Верить. Творить. Желать. Дышать.

Скольких он лишил этого? Скольким оборвал крылья, скольких предал жуткой смерти просто так, себе в угоду, для собственного удовольствия? Как вообще можно было получать удовольствие от такого? Как можно наслаждаться жуткой предсмертной болью безжалостно замученной женщины? Как?!

И какое он имеет право после всего этого — летать, дышать, желать, жить?

Правильно, никакого.

Что-то внутри него протестовало, но Коста не обращал на это внимания. Оправданий нет и быть не может. Права на жизнь — тоже нет и тоже не может быть. Пусть страшно, пусть больно — но он жил все эти годы, украденные у несчастных жертв.

Но больше он жить — права не имеет.

Перевернуться в воздухе головой вниз, сложить за спиной ставшие бесполезными крылья, что оплачены чужой кровью и мукой. Высота чудовищна — не выживет даже он.

Скорость выше с каждой секундой. Кара все ближе. Пока жив — дышишь, пусть и не хочешь, пока жив — имеешь шансы, хоть ими и не пользуешься, пока жив — можешь искупить, даже если в прощении не нуждаешься.

А он не имел права на то, чтобы заслужить прощение.

Земля приближалась быстрее, чем когда-либо.

Коста закрыл глаза, мысленно улыбаясь.

Его спасли инстинкты. Подавленное и запрещенное самому себе многие годы назад вновь обрело Силу, когда прозвучало безразличное, констатирующее: «Ты свободен». Он хотел жить слишком сильно, сильнее, чем когда-либо, — потому и решился убить себя, потому и не смог.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: