Практически любая экзистенция может быть расписана через глобальные скрипты. Осознав это обстоятельство, Ж.-П. Сартр впал в неоправданное отчаяние: очень тяжело принимать, что любая человеческая жизнь представляет собой конечный набор стереотипных скриптов, но, право же, расстраиваться из-за этого столь же полезно, как огорчаться тем, что любой текст состоит из одинаковых букв, которых всего тридцать две, а любое химическое соединение – из сотни с небольшим сравнительно стабильных элементов; да и выйти из прописанной сюжетной смысловой и скриптовой Вселенной человек может – буддисты называют подобное освобождение нирваной, экзистенциалисты – выходом на нейрогенетический уровень сознания.

Обыденная жизнь «простого» человека содержит два-три элементарных скрипта (десять-двенадцать устоявшихся убеждений «как должно» и «как не должно») и к ним, может быть, пару деятельных позиций. Все остальное – тождественные и квазитождественные преобразования одних житейских ситуаций в другие, неотличимые от первых. Этакая экзистенциальная «жвачка»:

«– В чем смысл жизни?

– Чьей?

Моей.

– Отсутствует. Следующий!»54.

54 Лукин Е. Портрет кудесника в юности. М.: ACT, 2004.

В книгах, документальных и биографических – в том числе, не живут люди, но действуют герои, если только автору хватило ума и таланта не заселить текст одними проходными персонажами, поэтому и темп событий там выше, и пространство мифа, определяемое четырьмя основными сюжетами, ближе, и насыщенность скриптами – больше. Если мир есть текст, восприятие мира – сюжет, а представление его – книга, то почему подавляющее большинство граждан предпочитают читать о себе скучные книги – вопрос отдельный и интересный, мы рассмотрим его ниже55. А пока – крибле-крабле-бумс!– сделаем следующий шаг.

Как справедливо указывал В. Ленин, при общей неграмотности населения «из всех искусств для нас важнейшим является кино». Базовая грамотность с тех пор заметно возросла, но мысль вождя мирового пролетариата не утратила своего значения. С текстовой точки зрения пространство фильма почти пусто: формальное изложение событий крутого голливудского блокбастера – 15-20 страничек на машинке через два интервала – рассказ, а не роман, – но зато скриптовое поле заполнено полностью. В кино нет тождественных жизненных преобразований. Кино – это чудо непрерывной жизни в сюжете, пазл, составленный из императивных скриптов. Киногерой абсолютно условен, сколь угодно «не жизнен», безоговорочно подчинен логике мифа и последовательности скриптов, но зато он совершенно свободен от «нельзя», «не получится», «а оно тебе надо?»

К. Еськов предлагает нам три фильма56, созданных по одному мифу, хорошо известному мифу о благородном разбойнике Робин Гуде, грабящем богатых, защищающем бедных и сражающемся плечом к плечу с бежавшим из плена королем Англии.

55 В самом деле, чем занимался Д'Артаньян между «Тремя мушкетерами» и Фрондой? Вопрос обойден вниманием литературоведов, а ведь он не менее интересен, чем проблема социального происхождения Шерлока Холмса, зарабатывающего на жизнь частным сыском, в то время как его родной брат работает на Уайтхолл и является завсегдатаем самого аристократической клуба доброй старой Англии.

56 Еськов К. Баллады о Боре-Робингуде. М.: НЦ ЭНАС. 2006.

Три версии. Как рассказали бы этот миф сегодня в американском, европейском (германском или польском) и русско-советском кино. Понятно, что американская подача – самая яркая и разбитная, не озабоченная правдоподобием, да и смысл рассматривающая как острую приправу, которой не должно быть много. Русская «лента» – самая длинная, она даже тяготеет к некоторой сериальности, причем речь идет, конечно, не о «Рабыне Изауре», а об интеллигентнейшем штандартенфюрере СС фон Штирлице – нет-нет, да сорвется со страниц-кадров «Паладинов и сарацинов» сакраментальное: «Информация к размышлению. Маркус Вольф» или голосом Вячеслава Тихонова: «Эта линия защищена от прослушки... да, с гарантией. ...Всё верно, именно так и обстоит дело: последний резерв Ставки, джокер из рукава. ...Да, я берег ЭТО именно на такой случай, как сегодня», и, конечно же, противоборство добра и зла обретает вселенские масштабы, а хэппи-энд напоминает по вкусу смесь абсента с хлористым кальцием. Между ними чинная благородная, в меру трагическая, в меру исполненная смысла и сопереживания европейская «история». К. Еськов, наверное, настаивал бы на «Профессионале», но мне как-то ближе Вольфганг Петерсон, хотя его и завербовал Голливуд.

Три источника. Три составные части. Чего?

Возникает еще один интереснейший вопрос. Чего ради К. Еськов, писатель с устоявшейся репутацией криптоисторика, аналитика, разведчика (в высшем, то есть литературном, значении этого термина) тратит столько сил и времени – цикл писался с 2001 по конец 2003 года – на сотворение современной формы «Баллады о Робин Гуде». Шутка? Но растянутая на три года работы и четыре сотни страниц, она производит впечатление.

Но, может быть, странная шутка – лучшая форма, чтобы поговорить о том, о чем нельзя говорить серьезно?

1. Робин Гудами не рождаются

Постольку поскольку в Текущей Реальности Третья (толкинская) Эпоха подходит к концу, информационное пространство насыщено сюжетами до отказа. Случайный телефонный звонок, неожиданная встреча... или напри мер, поездка на Антильские острова может оказаться приглашением в кино. С вами в одной из главных ролей

Иногда приглашение приходит в форме «предложения, от которого невозможно отказаться», как это случилось с Елкой и Чипом. Обычно же выбор оставлен за Вами. Дорога налево – в Шервудский лес. Направо – в канцелярию шерифа Ноттингемского. А еще можно остаться на месте – среди тех бедных хлебопашцев, ради которых Робин Гуд грабил богатых. По Владимиру Высоцкому:

А рядом случаи летают, словно пули.

Шальные, запоздалые, лихие, на излете

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почете.

Другие не заметили, а мы – так увернулись,

Нарочно не приметили, на правую споткнулись.

Человек рождается и умирает абсолютно свободным. Живет он в том или ином чужомсюжете, за исключением столь немногих, что они даже и появляются не каждое поколение. Но этот чужой сюжет человек выбирает своим умом, мостит дорогу к нему своими руками и ногами. Кто-то когда-то назвал проклятьем доброе пожелание «чтоб вам жить в эпоху перемен», и, восприняв это «исправление имен» как восточную мудрость, «умеренные люди середины» пожелали жить/существовать в самых скучных из возможных сюжетов. Выбирают быть «бедными и больными», слабыми и зависимыми, выбирают не прыгать выше головы и вообще «быть как все», выбирают: «А оно тебе надо?». Слой сюжетов, которые я условно называю «тождественным преобразованием»: всякая ситуация развивается в следующую точно такую же.

«...В двадцатом веке куда ни плюнь – обязательно попадешь в нытика. То они озабочены поисками настоящей любови, то хнычут и жалуются на дороговизну. У них есть целая куча слов для выражения недовольства жизнью: angst, ennui, тоска и так далее. Они глотают пилюли, чтобы вылечиться от так называемой депрессии. Они ходят на занятия, чтобы научиться быть довольными собой. Они избавляются, делая аборты, от каждого четвертого ребенка.

<...> Неудивительно, что именно они изобрели понятие экзистенциальной безысходности.

<...> А до чего же странные у них политические идеи! Они настаивают на своих «правах», они как заведенные требуют объяснений, которых, по их мнению, «заслуживают», они считают, что мы «обязаны» обращаться с ними как положено. До меня это не доходит. Я лично под дулом пистолета сделала бы все, что мне велит его владелец, да еще «спасибо» сказала бы и «пожалуйста». И убила бы его, не колеблясь, при первой же возможности»56.