И славные же получились пирожки! Мало кто едал такие. Правда, сверху они чуточку обуглились, а снизу не прожарились, и тесто осталось полусырым, но, в общем, как справедливо заметил Лёня, получилось «что-то шикарное», во всяком случае — намного лучше всякой там домашней сдобы.

— А помнишь, Лёнька, у озера Горного, когда Игнат Семеныч нам показывал, как печь, какие вкусные были! — сказал Миша.

Вот только комары вели себя по-свински. Не хотели они разделить туристские восторги и нападали самым гнусным образом. Не так больно, как надоедливо. Прямо из терпения выводили. Вова совсем разозлился и даже загрустил.

— Вот если бы я писателем был, — сказал он, — я бы сочинил про лес такую книгу. В ней первая глава называется: «Комары!», вторая: «Комары!!», третья: «Комары!!!» Дима, ты поэт — сочини такую книгу.

Но Дима сказал, что комары — это чепуха, и если кругом такая красота, то не только комаров можно стерпеть, а даже пчел и еще что-нибудь похуже. А Лёня заявил, что тот, кто умеет не бояться комаров, тот и тигра не испугается.

— Ну да, скажешь! — откровенно выразил свое недоверие Вова, потом подумал и сказал: — Я и не боюсь, а раз они кусаются!

Миша ничего не говорил, а сорвал ветку и отмахивался ею от серых полчищ…

Километра через два от речки, где жарили пирожки, лес внезапно оборвался, расступившись вдоль широкой и гладкой шоссейной дороги. Не верилось как-то, что здесь, в глуши, видишь создание человеческих рук, и странно и приятно было глядеть на следы мощных автомашин, отпечатавшиеся на желто-сером песке.

Уж на что дика местами уральская тайга, а труд и воля человека и ее обуздали, покорили. И там, где нет городов и сел, где стелются обомшелые леса, где вздымаются горы у таежных озер и вольные птицы вьют гнезда, — и там проходит советский человек, упорный и трудолюбивый хозяин своей земли.

Вот — была здесь непролазная чаща. Шумели на ветру разлапистые гиганты. Гнили болота. Зверье бродило. А в середине леса геологи нашли руду, и строители воздвигли завод. От него протянулась железная дорога, по реке поплыли баржи с металлом, и сюда пришла рабочая артель. Зазвенели, наверное, наши славные русские песни. Гулко, раскатисто затрещав, подминая соседей, рухнул первый гигант. Рядом — второй, третий, сотый… Урча и переваливаясь на ухабах, забегали юркие полуторатонки. Горы земли и щебня пали в болотную воду. Молот обрушился на камень, дробя, размалывая его. Стройной шеренгой вытянулись желтые столбы, загудели, запели на них провода. Ровное широкое шоссе прорезало тайгу…

Путешественники уселись в придорожной канаве.

— Теперь надо узнать, куда мы вышли, — сказал Лёня. — Примерно вот здесь, — ткнул он в карту. — Только если та речка, где мы обедали, называется Каменкой. Сейчас проверим. Тут людей, наверно, много проезжает.

И, как бы в ответ на его слова, вдали показалась быстро мчащаяся машина.

— Остановить? — приподнялся Дима.

— Нет, постой. Подождем кого-нибудь на лошади. А на машине, может, издалека едут, места здешние плохо знают.

Это было резонно. Дима снова уселся. Оставив за собой густое облако пыли, мимо пронесся грузовик. Из кабины кто-то помахал ребятам рукой.

— Вы видели? — обернулся к друзьям Лёня, и лицо его стало встревоженным.

— Что?

— В машине был он… Еще помахал… Тот, в кожаной куртке…

Все посмотрели вслед автомобилю. Он был уже далеко.

— Лёнь, ты не ошибся?

— Что я, слепой, что ли! Вот честное слово, он! Могу пионерское дать.

— А записка?

— Что — записка?

— Он же ее ночью подсунул. И до сих пор сидел там, ждал?

Лёня задумчиво почесал нос.

— Н-да… Значит, сидел. Только зачем?

Эта путаница держала в напряжении, немножко пугала и злила.

— Еще рукой помахал!..

— Ладно! Торопиться нужно, — решил звеньевой. — Видите, он на машине. В два счета там будет… А мы все равно не отступимся! Идем.

— Подожди. Про дорогу-то надо узнать.

Скоро показались конные повозки, сразу с двух сторон. Молодой веселый колхозник, приветливо поздоровавшись с ребятами, подтвердил, что река, где они были недавно, действительно называется Каменкой, и рассказал о дальнейшей дороге.

— Путешествуете, что ли? — ласково спросил он.

— Путешествуем.

— Ну, шагайте. Хорошего пути вам!

Пройдя километр по шоссе, они свернули на лесную тропинку. Жара убавилась. Итти стало легче.

На ночевку расположились в диком крутобоком логу, у небольшого прозрачного ключика. На дне его была видна каждая песчинка, а от холодной воды ломило зубы. Темнозеленые игольчатые ветви елей, чуть серебрясь, гнулись к земле. По логу громоздились камни. Вёснами здесь протекает, наверное, какая-то горная речушка, бурлит и клокочет, перекатываясь с камня на камень. Лог и сейчас поблескивал на солнце, словно по дну его струилась вода. Это блестели маленькие камешки. Тут были и кварц, и свинцовый блеск, и роговая обманка, и слюда, и еще что-то, названия чему ребята не знали. Лёня все собирал, завертывал в бумажки и складывал в мешок.

По краю лога болтались мохнатые и длинные-предлинные корни сосен, подмытые весенней водой. Миша где-то слыхал, что в корнях, меж мелких ответвлений, находят самородки золота. Все принялись искать. Долго искали. И не нашли.

Приготовили ужин. Дима разливал чай. Землю окутала мгла. Костер освещал небольшую часть леса, ель, протянувшую широкую лапу к груде камней, а дальше стояла черная глухая стена тайги.

Вдруг там, во тьме, громко хрустнул сучок.

— Кто? — окликнул Лёня.

Лес молчал. Но опять захрустели ветви. Кто-то подходил к костру.

Миша бросил в огонь сухую хворостину. Затрещав, она пыхнула, и тьма шарахнулась в сторону, но, отпрыгнув, стала еще чернее, гуще. Лёня порывисто вскочил, шагнул навстречу хрусту и, сжав кулаки, повторил:

— Кто, спрашиваю?

Миша тоже поднялся. Громадные глаза Димы застыли в настороженном взгляде.

Раздвигая рукой ветки и нагибаясь, из тьмы вышел высокий бородатый старик. Он был в сапогах и брезентовом плаще, на голове сидел низко надвинутый потрепанный картуз. Борода, широкая и пышная, была желтовато-серой: снежные нити в ней путались с волосами табачного цвета. Рыжие, прокуренные усы сплетались с бородой. Под картузом белела седина, а над носом, широким и крепким, как смоляной сучок, над темными глазами нависали по-стариковски лохматые, густые брови. В широкоплечей фигуре старика чувствовалась сила, от лица веяло таежной суровостью.

— Хлеб да соль, — сказал пришелец негромким, низким голосом. Повременив немного, он спросил: — Что, трошки пугнулись?

— Спасибо, — ответил Лёня сначала на приветствие, потом — задорно — на вопрос: — А что пугаться-то? Не из боязливых.

— Хо, ишь ты! — Старик тряхнул бородой. — Рисковые… А посидеть с вами можно?

— Садитесь.

Миша подвинулся. Старик огляделся, подтянул под себя жердину, опустился легко, как на стул. Все молчали. Он не спеша расстегнул свой брезентовый плащ, вынул кисет, кургузую трубочку-самоделку и большим заскорузлым пальцем стал набивать табак. Вытащив из костра уголек, старик взял его двумя пальцами, будто холодный камешек, приложил к трубке и стал пыхать дымом, спокойно и размеренно. Раскурив трубку и бросив уголек обратно в костер, он так же не спеша огляделся, посмотрел на небо, еще чуточку помолчал, пыхнул трубкой и неожиданно улыбнулся. Борода его подалась вперед, усы раздвинулись, а вокруг глаз сбежались морщины.

— Хорошо-о! — сказал он окая.

Все вдруг увидели, что глаза у него вовсе не темные, а светлые, стариковские, и от широкой улыбки стало как-то легче и теплее. Завозились, усаживаясь поудобнее. Дима спросил:

— Чаю, дедушка, хотите?

— Благодарствую. Не обижу, так выпью.

— Зачем обидите? У нас чаю много. Не покупной — лесной, брусничный. И сахар есть.

— Куда дорога-то? — спросил дед, принимая кружку.

— Что? — не понял Дима.