— Не помню я… Где-то вот взял, попался он мне на глаза, а где — не знаю.

— И, эх! И не записал?

— Не записал.

— Сротозейничал, значит. Я, скажем, не пишу, так я помню: каждый куст, не то что ложок, в лесу знаю. А ваш брат, землетопы, обязательно писать должен. Я, чай, знаю, как ученые-то делают. Пишут они. Всё пишут: где нашел, когда, сколько и прочее. А вот ты проморгал.

— Так откуда же я знал, дедушка! — в отчаянии воскликнул Лёня.

— Хм! Откуда знал! Не знал — тем боле. А теперь что? Хоть выбрось, хоть просто кинь — всё едино.

Но, увидев, что обидные его слова совсем расстроили молодых лесовиков, дед смягчился:

— Ладно уж. Головы-то не весьте низко. Еще, может, пофартит. А наперед — наука.

— Теперь я обязательно буду записывать, — горячо заверил Лёня.

— Вот-вот. Ну ладно. Счастливо ночевать. Теплынь сегодня. Только, чую, не к добру эта жара. Ну, здоровы будьте. — Он приподнял картуз и неторопливым шагом двинулся в таёжную темень.

Скоро замер в лесу хруст, и ребята остались одни.

— Шляпа я! — сказал Лёня. — Вот мог ведь… Эх!

— Ничего, Лёнь, ты не сильно огорчайся. Ведь даже у настоящих ученых бывают неудачи, — сказал Дима.

— Таких никогда не бывает! Это все потому, что я ничего не знаю.

— Ну, зато уж мы не провороним то, что найдем в пещере, — сказал Миша. — Там, наверно, что-нибудь почище оловянного камня.

— Вот если бы знать — что! А?

Глаза Димы загорелись:

— А вдруг, ребята, мы верно найдем там клад какой-нибудь?

— Или золото. Приходим в пещеру, и… Но вот как там найти? Где? В каком ходу?.. Хотя мы найдем. Обязательно, не будь я Лёнькой! В каком-нибудь самом дальнем гроте… Темно-темно. И тишина. А у стены привален камень. Большой такой. И на нем непонятная надпись. Или нет — надписи нет, а вырублен какой-нибудь знак. Мы этот камень отваливаем, а под ним…

— …дохлая крыса, — невозмутимо закончил Миша.

— Слушай, Дуб! Я всерьез, а ты… Зачем тогда пошел?

— Да я шучу, Лёнька. Сразу вскипел. Там, конечно, не крыса…

— …а две, — придя в веселое настроение, решил пошутить и Вова.

Но результат оказался плачевным: быстрая и твердая, как бамбук, рука звеньевого огрела его по затылку.

Вова вскочил и свирепо крикнул:

— Тогда не две, а десять, сто, тысяча! Вот! Назло тебе!

Лёне сразу стало смешно. И все рассмеялись.

Дима подбросил в костер веток.

— Поздно уже, надо бы спать, — сказал он. — Вы как думаете?

— Да, — подтвердил Лёня. — Завтра мы должны встать как можно раньше.

— А дежурство сегодня устроим?

— Надо. Сначала, Димус, будешь ты, потом разбудишь меня, а я — Мишу. Вовку мы освободим.

Дубов-младший дипломатично промолчал.

Товарищи заснули быстро. Дима остался бодрствовать один. Его обняла тишина. Лишь изредка трещали сучья в огне да ветки деревьев поскрипывали негромко и однообразно. Облака укутали луну. Лохматые колеблющиеся тени от ближних деревьев неровно дрожали и покачивались на полуосвещенных стволах гигантских сосен, а дальше, за густым переплетом чащи, ничего не было видно в черной мгле. Вдали пронзительно закричал козодой. Резко и надсадно, как озлобившаяся кошка, мяукнул филин, потом, чуть помедлив, ухнул раскатисто, гулко. Диме стало жутко. Он оглянулся на друзей и подбросил в костер веток.

Пламя охватило теплом и нежило тело Дима прилег. Держать глаза открытыми было неприятно, словно под веками перекатывались крошечные колющие песчинки. Голова клонилась к земле. Незаметно для себя Дима задремал — не заснул, а просто так, немножко забылся.

Очнулся он от негромкого хруста сучка. Открыл глаза и замер, вслушиваясь. Было тихо. Костер догорал. Жаркие угли таяли под слоем серого пепла. Деревья кругом стояли громадные, растопырив мохнатые лапы.

Хруст повторился. Дима взглянул в сторону звука, и ему показалось, что у ели, совсем близко, притаилась чья-то темная фигура. У него невольно остановилось дыхание. «Вскочить? Закричать? Или потихоньку разбудить ребят?.. А как бы сделал Лёнька?..» Диме втайне всегда хотелось походить на Лёню — храброго, решительного, задорного, и часто в минуты затруднений он думал: «А как бы сделал на моем месте Лёнька Тикин?» Вот так подумал он и сейчас, но не успел додумать, как рука сама потянулась в сторону приятелей, дернула за чью-то штанину, и Дима хриплым полушопотом сказал:

— Ребята…

В этот момент фигура у ели пошевелилась. «Сейчас убежит», мелькнуло у Димы, и он, сам удивляясь тому, что получилось так громко и властно, крикнул:

— Стой!

В тот же момент он вскочил. Фигура метнулась. Дима бросился за ней. Человек споткнулся, и Димус с размаху полетел через него, но успел уцепиться за руку. Рука была сильной, и неизвестный, резко выдернув ее, оттолкнул Диму ногой.

— Стой! — снова закричал Димус.

Ребята бросились на помощь, но было уже поздно. Ломая валежник, треща сучками, незнакомец убегал в таёжную мглу.

— Кто там?

— Что с тобой, Димус?

— Кто это был?

А Дима и сам ничего не знал и не понимал и очень сбивчиво рассказал о происшедшем.

— Что ж, ты даже разглядеть его не мог?

— Разглядишь тут! Темно же…

— Ну все-таки… Ростом он какой? Высокий?

— Должно быть, высокий.

— Но ведь тот на машине был. А почему мы мотора не слышали? Димус, ты мотор слышал? — спросил Миша.

— Нет. Но автомобиль он мог где-нибудь в стороне оставить.

— А все-таки он нас боится: убежал, — важно сказал Вова.

— Ничего он не боится, — пробормотал Лёня. — Это он нас хочет запугать. Ему нужно, чтобы в пещере не было свидетелей.

Встревоженно вслушиваясь в каждый шорох, ребята всю ночь просидели у костра, спалив громадную кучу хвороста, и поспали лишь под утро.

А когда взошло солнце, в том месте, где схватились было Дима и таинственный ночной гость, друзья нашли записную книжку. Все листы были чистые, нескольких нехватало. На каждом листе вверху была двойная зеленая черта, ниже — обычная сеть клеток. Лёня вытащил из сумки вчерашнюю записку с перекрещенными стрелами. То был листок из этой записной книжки.

Шли молча, невыспавшиеся и злые. Чуть позвякивало в такт шагам ведерко в руках Димы. Тропка то вихлялась меж деревьев, кружила по краям болотцев, то прямой стрелкой вклинивалась в лесные поляны или длинной змейкой всползала на холмы. Солнце, забравшись в верхушки сосен, начало палить с утра. Ветер дул легкий и горячий. Птицы и на заре перекликались как-то сонно, нехотя, а потом и совсем смолкли. В густом, душном воздухе струился крепкий, щекочущий ноздри лесной аромат. Плавилась смола, и янтарные капельки сияли в солнечных лучах. От накаленных придорожных камней веяло жаром.

— Вот бы вдруг зима минут на десять! — размечтался вслух Вова.

— Да, а зимой лета просишь, — отозвался брат.

Вова замолк, потом сказал очень ласково:

— Миша, давай глотнем водички.

У Миши самого давно пересохло в горле. И хотя воздух был чистый, казалось, что в рот набилась сухая пыль. Но вода, так заманчиво булькавшая в его фляжке, составляла «НЗ» — неприкосновенный запас экспедиции. Ее можно было тратить лишь в особо важных случаях, по разрешению звеньевого.

Лёня, услышав Вовину просьбу, остановился и грозно насупился. Однако, взглянув на красное, распаренное лицо товарища, увидев, как из-под его мокрых, свалявшихся волос сбегают струйки пота, он сказал:

— Пусть глотнет. Только самую капельку. — И, отвернувшись, он облизнул свои белые, запекшиеся губы.

Дима тоже отвернулся, а Миша, протягивая фляжку брату, собрал изо всех уголочков рта горьковатую тягучую слюну и проглотил.

Вова пил, не поднимая глаз: ему было совестно. Видимо, поняв его мысли, Лёня сказал как можно приветливее:

— Ничего, Толстопуз, ведь мы-то постарше тебя.

И это не только успокоило Вову, но и придало сил остальным. И Миша, и Дима, и сам Лёня почувствовали себя как-то взрослее. Приняв от Вовы флягу, Миша потряс ее над ухом и весело сказал: