- Ах, ты тут прописан! – зашлась от злости Лена. – А чья  это квартира, тебе напомнить?

Да, квартиру пять лет назад получила жена, работающая бухгалтером в ПМК. До этого они мучились в малосемейке. Но он же действительно здесь прописан. И они, как бы там ни было, семья…

Однако Лена была непреклонна. Она была до глубины души оскорблена изменой мужа и не собиралась его прощать.

- Иди, иди давай отсюда, туда,  откуда пришел! – настойчиво повторяла она, уже начиная заливаться слезами.

- Мама, мама, что случилось?

Это проснулась дочь и вышла к матери в прихожую. Лена еще раз с ненавистью сверкнула глазом и захлопнула дверь. Слышно было, как она, всхлипывая,  говорила дочери приглушенным голосом: «Ничего, доча, ничего не случилось. Это тебе показалось.  Идем спать ко мне…»

Петр впал в прострацию. Вот так номер! Сходил, что называется, на блядки! Как же он, дурак, мог забыть народную мудрость «Не живи, где…» Или наоборот: «Не … , где живешь». А теперь что делать?

«А-а! Раз она меня отправила к Томе, то и пойду к ней опять! – с отчаянием подумал он. – А если Ленка и в самом деле попрет меня, то хоть буду знать, за что…»

Он быстро сбежал на первый этаж, позвонил в Томкину дверь. Она не открывала. Петр снова надавил на кнопку. Наконец, дверь распахнулась, и так же, как давеча у него дома, на ширину дверной цепочки.

У Томы цепочка была длиннее, и потому Петр видел все ее искаженное злостью лицо, а не половинку, как у своей жены.

- Иди отсюда, казанова сраный! – свистящим шепотом сказала Тамара. – Я все слышала. Попробуй только признаться жене, что был у меня!  Понял?

- Да понял, понял,  - упавшим голосом сказал Петр.

- Ну и  спокойной  вам ночи! – хмыкнула  Тома, и тоже захлопнула дверь.

И Петр поплелся наверх. Может, пустит его Ленка? Жена же, как-никак. Пока еще…

История со счастливым концом    

А хочу я вам, ребята, в самом деле рассказать маленькую историю со счастливым концом, которая приключилась с одним сельским жителем в период недоразвитого социализма. Это передовой механизатор Иван Булыгин, с большим стажем пахотных и посевных работ и с сознанием, ясным и незамутненным, как слеза младенца.

Случилось так, что он рано овдовел. Многие труженицы сельского хозяйства, в том числе незамужние и разведенные доярки и птичницы, телятницы и свинарки и даже одна ветеринарная санитарка, не прочь были вновь изменить семейное положение трезвого и домовитого Ивана и взять его хозяйство в свои руки, включая доращивание и откорм несчастного осиротевшего ребенка, не то сына, не то дочери.

Но все они, после его супруги, незабвенной учительницы младших классов Екатерины Семеновны, женщины строгих нравов и чистюли, каких еще поискать, казались Ивану существами грубыми и несовершенными.

Особенно не нравились ему их натруженные руки, шершавые и красные, а также то, как они ужасно ругаются.   Самого Ивана его покойная ныне супруга, первая интеллигентка на селе, хотя и не отучила от особенностей местного говора, и ей страшно резали слух его оканье и упорное выговаривание слова "пельмени" как "пилимени" и "исть" вместо "есть", ну и еще чего-то там глубоко деревенское, вековое.

Но зато она его отучила от сквернословия. А все подкатывающиеся к Ивану деревенские застоявшиеся красавицы матюкались так, что оскорбленные коровы и прочие общественные животные, за которыми они ухаживали, отвечали на это снижением продуктивности.

В общем, так Иван Булыгин и продолжал пахать и сеять и в одиночку растить чадо от любимой покойной жены. А как же здоровый мужик обходился без женской ласки, спросите вы? Конечно же, Иван тосковал по тесному общению с противоположным полом.

Но он оставался однолюбом и всю свою нерастраченную сексуальную энергию сжигал на тяжелых полевых работах.   После того, как Иванов сын - да, сын таки, а не дочь, сейчас точно вспомнил, - закончил местную восьмилетку, Иван отвез его для повышения образовательного уровня в областной центр, который находился всего в пятнадцати километрах от их деревни.

Здесь сын продолжил учебу в одной из средних школ, расположенной рядом с домом, в которой жила двоюродная тетка Ивана, Серафима Григорьевна. Квартировал Иванов сын, естественно, у тетки. А Иван раз в неделю привозил им в коляске своего мотоцикла "Урал" свежие продукты из деревни - яички там, сметану, сало.

Вот так он однажды привез харчи для поддержания физических сил и мозговой деятельности своего наследника, и через пятнадцать минут выехал обратно - дольше задерживаться было нельзя, надо было на ночь свиньям корм запарить да коровке сенца задать.

И вот когда он выезжал из двора теткиного дома, то высветил фарой своего мотоцикла, как какой-то мордоворот, прижав к стене проездной арки молодую плачущую женщину, лениво хлещет ее по щекам. Справедливое и честное естество Ивана не могло стерпеть такого вопиющего безобразия и он, остановив мотоцикл и сойдя с него, своими трудолюбивыми пудовыми кулаками поверг на асфальт того мордоворота.

А женщине сказал:

- Иди домой! Он ишшо долго не встанет.

Женщина, вглядевшись в доброе открытое лицо Ивана, помотала головой и прошептала:

\- Нет, домой я не хочу.

- Может, это...подвезти тебя куда?

Иван заглянул в ее темные большие глаза на бледном лице и растерялся: эти глаза от него явно чего-то ждали.

- Подвези, - сказала женщина и опустила вниз густые длинные ресницы.

У Ивана впервые дрогнуло и заколотилось сердце: она! Та, что ему нужна!

- Подвези, - решительно повторила женщина и вновь подняла на Ивана свои чудные глаза. - Куда-нибудь. Лишь бы подальше отсюда.

-Ага, ясно! - также решительно и немного хрипло сказал Иван. - Ну дак это....Садись в коляску. К мине поедем, в деревню. Хозяйкой будешь. Ага?

- Ага, - впервые за эти несколько минут их общения улыбнулась симпатичная молодая женщина и ловко, как будто всегда только и ездила на мотоцикле "Урал" отечественного производства, влезла в коляску. - Трогай! Меня Вероникой зовут. А тебя?

- Иван Григорич я, - солидно сказал Иван. - Но тебе дозволяю звать меня Ваней.   А ты, значится, будешь просто Вера. Ага?

- Ага! - счастливо засмеялась просто Вера. - Да трогай давай! А то мой бывший вон зашевелился уже, сейчас встанет.

- Не встанет, - уверенно сказал Иван и дернул ногой в сапоге сорок восьмого размера. Громко лязгнули зубы бывшего, и тот снова уронил голову на асфальт. А Иван повторно дернул ногой, и мотор "Урала" басовито фыркнул и уверенно завелся с одного рывка. И они поехали в деревню.

Свадьбу делать не стали, так как Веронике - виноват, просто Вере, - не хотелось никаких шумных застолий в компании незнакомых людей, а Ивану хватило и той, первой свадьбы.

Хозяйкой Вера оказалась так себе, и за домашней животиной по-прежнему ухаживал сам Иван. Правда, дома теперь стало чисто и ухожено, и на плите всегда стояла кастрюля с любимыми "пилименями" Ивана.   Да Ивану в первые недели от его новоявленной жены требовалось только одно. И его двуспальная пружинная кровать с никелированными шишечками по ночам натужно скрипела целыми часами.

Но делал это трудолюбивый Иван только в одной известной и привычной ему миссионерской позе, без фантазии и выдумок.   И Вероника скоро заскучала. Ей, зрелой и опытной, уже кое-что повидавшей городской женщине хотелось как-то разнообразить их отношения.

И однажды Вера все же решилась наставить своего сексуально безграмотного муженька на нужный ей путь. После очередного сеанса супружеского контакта она, поглаживая Ивана по его самому достойному месту, спросила с обворожительными нотками в голосе, на какие только была способна:

- Дорогой, а вот сейчас ты что бы хотел от меня? Ну, смелее, смелее!..

Иван, лежа на спине с закинутыми за голову мускулистыми руками, подумал и мечтательно произнес: