— Обещайте, маркиз, обещайте!

— Увы, из Парижа ничего, кроме общих слов. Нужна определённость. Царица готова на всё, чтобы породниться с французской династией.

— Хотят заполучить короля?

— Да, по-прежнему.

— Хорошо бы охладить материнский пыл. Нам из-за Анны достаточно забот. Претензии голштинца… Приданое у русских невест неплохое, но от женихов Петербург ждёт гораздо большего. Этот пьяница Карл Фридрих обнаглел. Жаль, не удалось расстроить свадьбу…

Трубка елозит по китайскому лаку, по цветам и пагодам тонкого пейзажа. Бас шевалье жужжит назойливо, как огромный шмель, и Кампредону в каждой фразе слышится упрёк. В кабинете зябко, за окном роится снег, сырые хлопья прилипают к стеклу и вяло соскальзывают.

— Собачий климат, — и трубка наконец исчезла в кармане тёмно-вишнёвого сюртука. — Меня засыплет… Ещё два визита сегодня. А что Меншиков? Он может нам помочь?

— Сомневаюсь.

— Всё равно, познакомьте!

— Официально иностранные проблемы в ведении Остермана. Хитрец первостатейный, отмолчится или запутает нас. Меншиков разговорчив. Тоже хитёр, но личина жуира.

— Спасибо. Говорят, жаден до умопомраченья.

— На подкуп не клюнет. Мало давали, возможно… Нет, по-моему, пресыщен богатством, помышляет о чём-то другом.

— О чём же? Власть — куда ещё выше! Принц-свинопас… Что во дворце у него? Чудовищная безвкусица, не правда ли? Замашки Журдена [49]?

Гость ликовал, предвкушая встречу с мещанином во дворянстве, героем Мольера. Посол улыбнулся кисло.

— Не та пьеса, мсье.

— Да? Сгораю от нетерпенья.

— Вас ещё можно удивить?

— Не знаю. Жажду удивляться, мсье.

Книга ла Мотрея «Путешествие в Польше и в России» — Гаага, 1732 — сообщит читателям:

«Этот принц [50] построил дворец, но скорее маленький великолепный город, судя по количеству зданий и кирпичных сооружений. Я не берусь описать весь дворец, для этого понадобилась бы обширная глава. Фасад замечательный, вход величественный, украшен скульптурой и живопись отменного вкуса. Столовое серебро у принца на редкость изысканное. При мне из Англии прибыл сервиз стоимостью в шесть тысяч фунтов — изделие бесподобного совершенства».

Путешественник отметил домовую церковь принца, прекрасную роспись в ней, необычные для православного храма статуи, звонницу с карильоном — многозвучным набором колоколов. Остановила внимание конюшня в городке — на четыре-пять сотен лошадей.

На целый конный полк… Шевалье так и сказал хозяину.

— Совершенно правильно, драгунский полк могу снарядить, — ответил принц весело и с вызовом.

«Поджарый, тощий, покрытый въевшимся загаром, он таков, каким изображают Дон Кихота», — напишет ла Мотрей. Однако, нет — не мечтатель… Это он — герой Полтавы. Это он гнал остатки шведской армии, настиг у Днепра и разбил — король едва успел переправиться. Образ нелепого, глупого Журдена растаял. Постарел лихой кавалерист, но подвижен, хоть сейчас в седло.

— Вы ведь человек военный, — услышал гость.

Брошено как бы невзначай. Улыбка всё время освещает обтянутое, скуластое, славянское лицо, изменчивое от множества настроений.

— На войне я лишь присутствовал, — молвил шевалье сдержанно.

— Я бы кликнул своих молодцов, показал вам экзерсис. Снега-то навалило… В другой раз, если угодно. Наших-то вы, небось, в подзорную трубу видели.

Улыбка исподлобья, остренькая — мне, дескать, многое известно. Что ж, карты раскрыты. Тем лучше, — решил ла Мотрей, разговор будет прямой.

— Я в Турции провёл несколько лет, был там в ставке короля Карла.

— И проводили его домой. Я не ошибся? Слухами земля полнится.

Вставляя в свой северный немецкий язык слова голландские, французские — похоже, ради шика, — хозяин ввёл гостя в большой зал, слепяще светлый благодаря зеркалам, расположенным напротив окон. Сквозняк колыхал знамёна, отбитые у шведов. Принц похвалил Леблона [51], искусного архитектора — он работал для царя в Петергофе.

— Европа есть очаг художеств. Покойный государь велел нам учиться и перенимать.

— Тогда вы блестящий ученик.

Лесть вырвалась чистосердечно — принц знает цену вещам, дешёвку за шедевр не выдаст. Показывает вещи, гордясь выбором. Дельфтские плитки действительно прекрасны, но стены залеплены сплошь, и даже потолок — многовато, пожалуй… Масса серебра, как в музее, — принц, оказывается, коллекционирует. Картины большей частью голландские, морские виды, вероятно, в угоду царю, ибо сам принц, по его признанию, воин сухопутный.

— Однажды дрался на воде… Абордаж, вместе с его величеством. Вот, небываемое бывает.

Перевёл надпись на медали, выбитой в честь битвы. Здесь, на Неве, подкрались в лодках, захватили два парусника внезапно, шведы не успели изготовить орудия к стрельбе.

— О, муза истории вам благодарна!

Медаль в память взятия Шлиссельбурга — дымы над крепостью, траектории ядер. Геракл с палицей над поверженными пушками — эмблема победы полтавской. Голубь, летящий с лавровым венком, — вестник Ништадтского мира…

— Потомкам надобно помнить, мсье, кто возродил Россию … Кто из ничтожества поднял…

Царя Петра принц поминает, цитирует ежеминутно. Но он первый помощник монарха. Медаль во славу битвы у Калиша [52] он задержал на ладони. Звёздный час принца… Он сам командовал, разгромил тридцатитысячную армию, потеряв — не диво ли — всего восемьдесят человек убитыми.

— Награда царя, мсье…

Трость, унизанная алмазами, изумрудами. Сообщил стоимость — внятно, деловито — три тысячи шестьдесят четыре рубля. Принц-полководец, принц-коммерсант.

Гонг позвал обедать.

Сервировку шевалье нашёл безупречной. Серебро и тут в избытке, страсть хозяина… В центре четыре массивных слона, на спинах вместо паланкинов [53] посудины с приправами. Неизменный у русских чеснок… Хозяин ударился в воспоминания, шевалье обдумывал, как направить беседу в нужное русло. Помогло блюдо с сочным ростбифом.

«Зарежу свинью, забью быка, — струилась по ободу надпись, — вкусно хочу я есть»…

Шевалье засмеялся, перечёл вслух:

— Аппетит приходит во время еды. Коронованные особы, мой принц, не исключение. Военные удачи разжигают аппетит в огромной степени. Позвольте привести пример!

— Сделайте одолжение, мсье!

— Покойный ваш царь, помнится, уступал всё завоёванное [54], кроме Петербурга, лишь бы заключить мир. А впоследствии… У вас Выборг, у вас Ревель, Рига… В Финляндии поселяют русских. Царь выдаёт племянницу за курляндского герцога [55], увы, отошедшего после пира в царство мёртвых.

Осушив чарку водки, ла Мотрей хмурится, бороздит ногтём скатерть. Мекленбург. Была сосватана и вторая племянница [56] за тамошнего герцога. Полоумный сатрап, изгнанный из страны, но союзный договор, скреплённый брачным кольцом, в силе. В Мекленбурге русские солдаты.

— Но вам мало, мой принц.

Водка придаёт смелости, ноготь чертит контуры Балтики. Голштиния… Скоро свадьба, не так ли? Жених уже на правах зятя её величества, и расчёт понятен — одним выстрелом поразить двух фазанов. Племянник Карла XII имеет права на шведский престол. Сорвётся, так что ж, и Голштиния не пустяк. Княжество сильное, угрожает Дании. Меншиков улыбался поощрительно.

— Боитесь нас? — спросил он в упор.

— Согласитесь, есть основания! У вас мощный флот, самое многочисленное в Европе войско, отличнейшая артиллерия. С Швецией военный союз, она вам не опасна.

— Дальше, мсье!

— Логический вывод один… Россия хочет стать господином на Балтийском море. Слова не мои — короля Георга. Между тем покойный царь декларировал равновесие в Европе.