— Пройдите! Пожалуйста! — и вошел вместе с Федором в зал, где крикнул: — А-апслужить!

В висящих винных парах и сизо-мутной табачной дымке стоял беспорядочный гомон. Столы расставлены около стен, а середина была пустой. За столами сидели и говорили громко, или пели, или, опьянев, просто выкрикивали что-то. К середине зала прошли две расфуфыренные «девицы» с папиросками в зубах и остановились. Заиграла музыка — два баяна, виолончель и скрипка. Федор услышал звуки незнакомой и странной музыки. Такой музыки он никогда не слыхал. Уже после он узнал, что исполнялось танго «Сильнее смерти». Девицы открыли танцы.

К Федору подошла официантка в красивом белом чепце и белоснежном фартуке.

— Чего изволите? — спросила она.

Федор некоторое время смотрел на нее и не знал, «чего же он изволит». А потом сказал:

— Для начала… бутылку ситро.

Он изучал присутствующих.

Близко от него, в углу, стоял, расставив клеш, рыжий, с аховым чубом и оспенной мордой, толстогубый и широкорылый человек. Нахальные глаза он выпучил на танцующих. Руки у него засунуты в карманы брюк, полы пиджака откинуты и прижаты локтями так, что видно подтяжки. «Любитель финки», — определил Федор.

Неподалеку от Рябого картежники окружили стол, сидя и стоя. Лица у них сосредоточенно-пустые, ничего не выражающие, кроме азарта, кроме внутренней бессмысленной дрожи. Особенно заинтересовал Федора один из игроков, во френче военного покроя царской армии, с торчащей из кармана автоматической ручкой. У него были удивительно маленькие уши, маленький покатый лоб и громадный подбородок, придающий лицу какую-то звероподобность. Федор заметил и то, что Рябой изредка обменивался взглядами с этим странным и подозрительным человеком.

Все остальные казались нормальными людьми. А внутрь каждому разве заглянешь! Вон, например, кассир, которого Федор видел в окошке какой-то кассы: он склонил голову над столом, волосы обвисли и закрыли половину лица, ладони рук были сложены вместе и лежали на столе. Но он не спал — голова качалась в такт танго. Через некоторое время кассир поднял лицо, откинул волосы назад и крикнул соседу, клинобородому бухгалтеру рабкоопа:

— Что такое жизнь? Я спрашиваю, что такое жизнь?

— Деньги, — отскрипел клинобородый, уставившись на соседа через сползшее на кончик носа пенсне.

— Ничего ты не понимаешь! Профан! — возразил кассир.

В шуме Федор не расслышал их дальнейшего разговора, но и так было ясно: растратчики.

Рядом с Федором, за следующим столом, сидел толстенький, низенького роста человек в одном жилете. Щеки у него обвисли, под глазами мешочки. Федор присмотрелся к нему и вспомнил: это один из работников уисполкома. Он пьян и барабанит танго вилкой по стакану, приговаривая в такт:

— Любо-овь, любо-овь сильнее смерти… Та-та-та-та… А как ты, как ты думаешь, мой друг… друг-друг-друг?.. — обратился он к своему собутыльнику.

— И-эх! — воскликнул тот в ответ.

У этого лицо кажется сплюснутым сверху вниз: так низок лоб и широки скулы. После восклицания он ударил себя по лбу и замотал головой, как укушенный.

Федор не видел, что делалось в дальнем углу, но там кто-то плакал, выкрикивая:

— Где моя сила?! Где моя слава, сволочи?!

На середину зала вдруг выскочил косматый, опустившийся человек, небритый, в грязной рубашке. Пиджак у него был надет на одну руку и висел, беспомощно болтаясь. Свободной рукой косматый рассек воздух, на секунду замер в этой позе, затем поднял рывком руку вверх и крикнул:

— Внимание!

Музыка сразу оборвалась. А он обратился к музыкантам пьяным выкриком:

— Гриша!!! «Пару гнедых»!

Тихо, совсем тихо послышалась музыка старинного романса «Пара гнедых». Космач запел осипшим, пропитым тенором. Он пел об умершей старой блуднице, которой осталась верна лишь «пара гнедых».

— Были когда-а-а-то и в-вы рры-ысака-ами… — восклицал певец протяжно.

А в дальнем углу несколько человек чему-то громко смеялись. Кассир плакал, подперев голову ладонями, повторяя:

— Были когда-то и мы-ы ры-ысака-ами-и…

Собутыльник кричал работнику уисполкома:

— К черту! «Были когда-то и мы-ы рры-ысака-ами»! — хрипел он сквозь зубы, с озлоблением.

Плакали, смеялись, ругались, целовались с бесстыжими полуголыми девицами взбудораженные нэпом «бывшие» люди. Засасывало в это болото и советских служащих, приносящих сюда казенные деньги, чтобы потом угрюмо сидеть на скамье подсудимых. Засасывало людей, остановившихся между старым и новым, не нашедших своего места. Плодило болото шулеров, карманников, казнокрадов… А хозяин, Климов, улыбаясь и склонив голову набок, смотрел на собравшихся сквозь очки и ворковал:

— У меня — демократия. Всем доступно, все вместе — и высокие работники и маленькие люди. Будьте любезны!

Пахло водкой, щекотало в носу, туманило голову. Ведь Федор когда-то крепко пил. Червячок шевелился внутри. Что стоит взять сейчас бутылку водки!.. Но Федор угрюмо и одиноко сидел в уголке за бутылкой ситро и смотрел, смотрел, слушал. Вдруг пришла ему в голову мысль: «Встать и сказать им, кто они, стоящие на развилке двух дорог. Сказать им и про себя. Сказать, чтоб за живое взяло!» Потом усмехнулся и сам себе ответил: «Кому говорить? Пьяным? Зачем?»

Он встал и вышел. Только не заметил Федор одного — не заметил, как Рябой, переглядываясь с хозяином, бросал на него изучающие мимолетные взгляды, искоса и неприметно. Не могли они не приметить единственного ничуть не выпившего.

По пути домой Федору встретился Епифанов.

— Не пьяный? — спросил он удивленно.

— Нет.

— Значит, не был?

— Был.

— Зачем же ходил?

— А не все ли равно, где сидеть мне — с вами, пьяными, или с теми пьяницами?

— Сегодня никто не пил, — буркнул Епифанов.

— Ну? — иронически вопросил Федор. — Какие молодцы!

— Не надо так, Федя. Я больше и в рот не возьму. Даю слово.

— Давно бы так. Но… пока не верю. — И спросил: — Стенгазету будешь делать со мной? Помогать? Ты ж рисуешь хорошо. А?

— Да я, знаешь… — Епифанов не договорил и порывисто, неуклюже протянул руку Федору: — На!

Федор пожал длинному симпатичному малому руку.

А через три дня в первом номере стенгазеты «Красный бухгалтер» появилась статья за подписью «Земляков Ф.». Автор писал о «болоте» Климова, взывал к чести будущих бухгалтеров и счетоводов, позорил пьяных «попутчиков и подпевал нэповского отродья».

Еще через неделю в уездной газете была напечатана большая статья «Климовский „клуб“». И здесь Федор подписал свою фамилию. Он обрисовал всех присутствовавших там в ту ночь и требовал закрытия «клуба». Эту первую статью Федор будет потом помнить всю жизнь, он не забудет даже запаха типографской краски той газеты.

Через месяц, не более, финотдел, по ходатайству укома комсомола и редакции газеты, обследовал деятельность Климова, обложил его налогами по ресторанной графе, начислил такой же налог за весь предыдущий год, высчитал пени. Одним словом, Климов закрыл заведение и смылся, не расплатившись с финорганами. А в том здании вскоре открыли столовую «Общепит».

…В ночь отъезда Климов нашел Рябого (того самого, в широких брюках клеш, что стоял перед Федором в «клубе»), сунул ему пачку червонцев, коротко сказал:

— Писаку Федьку! — и пронзил воздух указательным пальцем.

Рябой стал искать квартиру «писаки».

Однажды Федор заметил: он проходил мимо окна, заглянув в общежитие через стекло; шел медленно, засунув руки в карманы, будто прогуливался, слегка насвистывая веселый мотив. Второй раз он заметил его на той стороне улицы. Он так же спокойно шел, изредка поглядывая в сторону общежития. Федор почувствовал недоброе и сказал ребятам:

— Вон тот Рябой. Видите!

— Я его тоже видел в «клубе», — подтвердил Епифанов. — Что ему нужно?

— Попробую узнать, — сказал Федор и вышел на улицу.

Там он постоял немного и пошел в противоположную сторону от Рябого, изредка и незаметно оглядываясь. Тот сразу же круто повернул и ускоренным шагом стал догонять Федора. Скрывшись в первые попавшиеся ворота, Федор дворами вернулся в общежитие.