Я так и сделал. Для уточнения положения частей направил к Захватаеву двух штабных командиров: одного - от оперативного, другого - от разведывательного отделов. Часа через полтора они возвратились ни с чем. Захватаев, узнав, зачем они пришли, изругал их и отказался давать какие-либо объяснения.

Не знаю, чем было вызвано такое недоброжелательное отношение соседа к нам. Может быть, неприятным для него разговором с командующим войсками фронта после моего доклада генералу Морозову?

Пока шло ненужное препирательство между нами, противник подготовил сильную контратаку и выбил нас из Борисово. И как мы потом ни старались, нам так и не удалось восстановить положение.

После двенадцати у меня произошел второй разговор с командармом. Он сам вызвал меня к аппарату.

- Комфронта выражает свое недовольство, - сказал он мне. -Захватаев доложил, что вы оставили Борисово. Так ли это?

- Да, - ответил я. - Мы не успели закрепиться в Борисово. Пока приводили в порядок перемешавшиеся подразделения и части, отводили кое-кого в тыл и организовывали оборону, противник накрыл нас огнем, а затем выбил контратакой. Сейчас принимаем меры, чтобы восстановить положение.

- Принимайте! Задача с вас не снимается.

- Можно один вопрос? - спросил я у Морозова.

- Спрашивайте.

- Не кажется ли вам странным доклад соседа? То он в течение двух часов доказывал, что Борисово взяли его части, а теперь почему-то доложил, что не его части оставили населенный пункт, а наши.

- Я знать не хочу, как докладывает сосед, - не скрывая раздражения, резко оборвал меня командарм. - Меня интересуют не его доклады, а ваши, и я хочу о ваших действиях слышать прежде всего от вас самих, а не от кого-либо другого. А хирурга я выслал, - добавил он, уже смягчив тон.

Да. Замечание командарма было вполне справедливое, и обижаться я не мог. С информацией в это утро мы действительно запаздывали, а сосед опережал, истолковывая события в свою пользу.

После неприятного разговора с командармом я долго думал о согласованности на стыках. До сих пор ее у нас не получалось.

Так было в боях за Лужно, так повторилось и теперь, на Ловати.

Вторично овладеть Борисовом нам не удалось, но зато мы прочно закрепились на развилке дорог южнее его. Оседлав развилку, перерезали старорусское шоссе и закрыли эту рокаду. Кроме того, оборудовав артиллерийские наблюдательные пункты по опушкам и установив наблюдение за дорогой, подходившей к Борисову со стороны реки Редьи, мы перекрыли движение противника и по этой дороге.

Гитлеровцы пытались восстановить положение и под прикрытием артиллерийского и минометного огня не раз переходили в атаку. Но наши части прочно удерживали захваченное, на огонь отвечали огнем, на атаки контратаками.

Развилку занимал Новгородский полк. Правее его, упираясь правым флангом в шоссе севернее Борисово, находился Казанский полк. Фронт дивизии представлял дугу, концы которой вдавались в старорусское шоссе.

Воздушнодесантная бригада сначала занимала небольшой участок между полками, а затем была выведена из боя и совсем убыла от нас.

По указанию генерала Морозова мы спешно готовили новый штурм опорного пункта. План штурма был уже разработан, но нас на несколько часов упредили гитлеровцы: в первых числах апреля они продолжили свое большое весеннее наступление.

Основной целью противника и на этот раз являлся прорыв нашего фронта и выход на соединение с окруженной демянской группировкой. Собрав значительные силы, гитлеровцы обрушились на правый фланг ударной армии, захватив и всю полосу нашей дивизии. Главный удар враг нацелил на переправу через Ловать у Рамушево.

Внезапный грохот среди ночи поднял всех. Снаряды и мины перепахивали наше расположение, ломали деревья, выкорчевывали кустарник и превращали снежный покров в темно-бурую массу.

Но противник не застал нас врасплох. Наши подразделения отразили ночную атаку, которую он предпринял из Борисово в сторону Ловати и на развилку дорог. Утром гитлеровцы повторили атаку, а затем уже три дня подряд атаки следовали одна за другой с небольшими, в два - три часа перерывами.

Этот бой, захвативший все части дивизии, явился самым ожесточенным из всех оборонительных боев, которые нам до сих пор приходилось вести. По стойкости и самоотверженности наших людей он превзошел бой батальона Прядко на подступах к Сухой Ниве.

Вначале сильное моральное воздействие на бойцов оказывала вражеская авиация. Группы "юнкерсов" по 15 - 20 самолетов под прикрытием истребителей накатывались волнами и обрушивали на поле боя десятки тонн металла. Одномоторные "Ю-87", построившись в кильватер, пикировали с пронзительным воем и, отбомбив, взмывали вверх. Двухмоторные "Ю-88" бомбили развернутым строем.

Разрывы снарядов, треск пулеметов и автоматов сливались в несмолкаемый гул. Густая пелена дыма окутывала весь западный берег.

Ближайший аэродром противника находился здесь же, рядом, у Старой Руссы, а наша малочисленная истребительная авиация базировалась на отдаленные аэродромы и, как правило, запаздывала.

Снаряды наших малокалиберных зениток не достигали цели.

Пережив первый страх и несколько привыкнув к авиации, бойцы начинали уже реально ощущать разницу между ее сильным моральным воздействием и теми незначительными потерями, которые она наносила. "Из большой тучи да малый гром",-говорили они. На второй и третий день, когда натиск противника усилился и возросла угроза прорыва, наша истребительная авиация перебазировалась ближе.

Начались воздушные бои, в которых обе стороны несли большие потери. Становилось одинаково жарко и на небе, и на земле.

Во время одного из воздушных налетов вместе со своим штабом погиб наш лучший командир дивизиона капитан Нестеров. Это он вместе с капитаном Прядко стойко выдержал бой под Сухой Нивой. Это его пушки, стреляя прямой наводкой, выбивали гитлеровцев из Калинцов, Веретейки, Тополева и других опорных пунктов. Замечательный, смелый и волевой был командир!

Трое суток продолжался ожесточенный бой. Несмотря на героическое упорство советской пехоты, артиллерии и саперов, передний край все ближе и ближе подходил к нашему командному пункту. Перевалив через одну линию сопротивления, гитлеровцы тут же натыкались на вторую, не менее стойкую. Каждая атака стоила им многих жизней и больших материальных средств. Дорого обходилась она и нам.

Трудно сказать, кто дрался лучше в этом смертельном бою: новгородцы или казанцы, артиллеристы или минометчики, саперы или связисты. Все сражались не на жизнь, а на смерть.

Бой захватил всех, в том числе командиров штаба и политработников. Комиссар Воробьев целыми днями простаивал вместе со мной в узкой щели, на нашем НП, и, видя мое недомогание от еще незажившей раны, помогал руководить боем.

Без устали сновал по огневым позициям подполковник Носков, вселяя бодрость в своих артиллеристов. Вся дивизионная артиллерия уже к концу первого дня была выдвинута на прямую наводку и действовала поорудинно. Эти меры пришлось осуществить потому, что, во-первых, лесной бой не позволял вести огня с закрытых позиций и, во-вторых, гитлеровцы применили танки, а наиболее действенным средством борьбы с ними являлись пушки.

Дивизионный инженер майор Матусяк тоже не сидел на месте. После каждой отбитой атаки он вместе с подвижным заградительным отрядом устремлялся на новое, наиболее танкоопасное направление.

Большая ответственность выпала на долю начальника связи майора Алешина. От ударов артиллерии и авиации связь поминутно нарушалась, и стоило огромных усилий поддерживать ее и обеспечивать непрерывность в управлении.

Гитлеровцы рвались на дорогу в Гридино. Это было для них кратчайшее и наиболее выгодное направление для выхода на Ловать. В то же время они никак не могли преодолеть сопротивление батальона Крелина, прочно запиравшего развилку.

Только прорвавшись на стыке полков, противник сумел обойти Крелина и достичь дороги.