— С чего начнем, Павел Павлович?

— С планирования, товарищ майор, — не задумываясь, ответил тот.

Вместе наметили план, определили, сколько понадобится запчастей и ремонтных материалов, расставили людей.

— Теперь все. Вот только состав этой бригады мне не нравится, усомнился Балашов. — Шевченко не подходит к Золотову. Не сработались они. Да и техническая подготовка у Шевченко слабовата.

Балашов считал весьма важным комплектование ремонтных бригад, старался учитывать не только уровень подготовки, но и характеры людей.

— К Золотову пошлем Панченко. Это будет замечательная пара, даже по натуре они под стать друг другу.

— Хорошо, — согласился Бражкин. — А кто возглавит бригады?

— Покровский, Степанов и Чуканов.

Закипела работа. Быстро и уверенно действовали механики. Металлический лязг инструмента смешивался с людскими голосами. С шутками, прибаутками работали авиационные специалисты.

— Раз-два, взяли!

— Три-четыре, зажали!

— Пять-шесть, сломали! — раздавались шутливые голоса.

— Саша, ставь главную деталь.

Главной деталью в авиации механики называли обыкновенный шплинт, постановка которого предусмотрена каждой инструкцией.

Зафыркал, затрещал мотор на дальней стоянке. Набирая обороты, через несколько секунд он уже издавал оглушительный рев. Потом снова завыл сухим металлическим голосом и стих. Закончилась последняя проверка.

И в дождь, и в холод, при нехватке запасных частей и инструментов, а порой и под артиллерийским обстрелом работали у самолетов наши верные друзья и помощники, устраняя повреждения. А утром, когда мы, отдохнув, прибывали на аэродром, механики рапортовали нам: "Товарищ командир, самолет готов к боевому вылету!"

Неутомимым тружеником зарекомендовал себя техник звена Виктор Покровский. Он, казалось, способен был сутками работать без отдыха. В полку говорили, что он знает тысячу один способ, как быстро отыскать и устранить неисправность самолета. Смуглолицый, с приветливыми голубыми глазами Покровский обладал какой-то особой добротой и душевной щедростью. За это его в полку любовно называли батей.

Как-то, уходя с самолетной стоянки, я увидел Покровского. Укрывшись от ветра, он сидел с подветренной стороны рейфуги и смотрел вдаль, где виднелся край города. Мне показалось, что он чем-то взволнован. Я присел рядом.

— Один? Что ты тут делаешь? — спросил я. Покровский поднял голову. Его глаза были полны тоски и печали.

— Что с тобой? О чем задумался?

— Да так, о разном.

— А все-таки?

— Как-нибудь в другой раз, — уклончиво ответил Покровский. — Пойдем, у вас скоро занятия начнутся.

Мы шли рядом, не спеша, оба молчали. Покровский оставался задумчивым. Я больше не тревожил его вопросами, просто ждал. И он заговорил сам, медленно, словно размышляя вслух.

— Понимаешь, Андрей, перед войной я жил в Ленинграде. Работал, имел семью и хорошую квартиру. Жили счастливо. Жена и дети были обеспечены всем. И вдруг война... Все оборвалось... Фашисты блокировали город, снарядом разбили мой дом. Потом умер мой любимый сын... от голода... — Нахмурившись и крепко сжав губы, он сломал прутик, который все время вертел в руках, и бросил в сторону.

Комок подкатил к моему горлу. Я стянул с головы шлемофон, расстегнул ворот комбинезона. Хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но я не находил нужных слов.

— Теперь свою месть я вкладываю в бомбы, подвешенные под наши самолеты. — Покровский рассек воздух крепко сжатым кулаком.

Я подумал, на что только не способен человек, если он отстаивает правое дело. Можно быть уверенным, что такой техник не подведет. Я не помню ни одного случая, чтобы самолет Покровского по техническим причинам вернулся из боевого задания. Каждый раз, провожая машину в полет, Покровский писал мелом на стабилизаторах бомб: "За сына!", "За Ленинград!", "Смерть вам, фашистские выродки!"

Подошли к землянке, где на занятия собирался летный состав эскадрильи.

— И кому нужна эта учеба, — ворчал недовольный летчик Смирнов. — Кончим войну, тогда и будем учиться.

Некоторые молодые летчики без интереса занимались теорией, считали, что им достаточно знаний, полученных в училище, а здесь, на фронте, они, мол, должны только летать и бомбить. Что греха таить, некоторая самоуверенность всегда присуща молодости.

Конечно, только в полете закаляется воля летчика, вырабатывается быстрота реакции на изменения воздушной обстановки, обретаются летное мастерство и уверенность в своих силах, столь необходимые для достижения победы в бою. И все же успех действий экипажа в воздухе во многом зависит от его подготовки на земле.

Руководитель занятий штурман звена Губанов не согласен был с таким суждением Смирнова.

— Нет, друзья, — возразил он. — Как раз на фронте и надо учиться, непрерывно, каждый день. Есть такая старая пословица: "Учиться — все равно что грести против течения: только перестанешь — и тебя гонит назад". Небо не любит неучей.

К словам другого штурмана мы бы отнеслись равнодушно, но к Губанову прислушивались. Он много летал на пикировщике, имел большой опыт воздушных боев и охотно делился им с товарищами.

— Сегодня мы поговорим о взаимодействии и слетанности экипажей, — начал Губанов. — Воздушный бой — это сочетание огня и маневра. На истребителе то и другое сосредоточено в одних руках. У нас же огонь ведут штурман и стрелок-радист, а маневрирует летчик. Поэтому главное в воздушном бою — это четкое взаимодействие всех членов экипажа.

Тема казалась не новой, но заинтересовала всех. В оживленной беседе высказывались разные суждения о важности летных профессий. Какое же мнение поддержит Губанов? Поскольку он затронул такой вопрос, то наверняка заранее его обдумал.

— Ну кажется, все высказались, — начал Губанов. — А я так считаю... Летчик водит самолет, пикирует на цель, сбрасывает бомбы. Как командир, он должен уметь в любой сложной обстановке быстро принимать грамотные решения и отдавать нужные распоряжения. Он отвечает за все и за всех.

Штурман определяет курс, находит цель, готовит данные для бомбометания, выполняет первое прицеливание, охраняет верхнюю полусферу от атак истребителей противника.

Стрелку-радисту отводится особая роль в полете. Он держит постоянную радиосвязь с аэродромом и с ведущим самолетом. На боевом курсе, пока летчик и штурман заняты прицеливанием и сбрасыванием бомб, стрелок-радист является стражем экипажа. Он — полный хозяин задней полусферы, откуда большей частью и атакуют вражеские истребители. Стрелок-радист и штурман огнем своих пулеметов как бы ткут невидимое защитное покрывало вокруг самолетов своих товарищей, создавая прочный щит вокруг пикировщиков.

— Запомните, летает не летчик, а экипаж, — сказал в заключение Губанов. — На самолете все одинаково важны и должны действовать четко, слаженно.

Полет на боевое задание — это целый комплекс действий большого количества людей. Тут нужно полное взаимопонимание не только между членами одного экипажа, но и между остальными товарищами, идущими в едином строю. Очень важен тесный контакт и с истребителями прикрытия. Им тоже приходится в воздухе нелегко. Одно дело — полет на свободную охоту, когда можно вести воздушный бой, применяя любой маневр и используя все пространство неба. Другое дело — охранять пикировщиков. Нужны большое мужество и высокая выучка, чтобы отразить атаки вражеских истребителей, не отрываясь от строя бомбардировщиков. И наши друзья, летчики 21-го истребительного авиационного полка, отлично справлялись с этим нелегким делом.

Однажды на бомбометание вражеских кораблей в районе острова Большой Тютерс пятерку "Петляковых" повел старший лейтенант В. С. Голубев. Нас прикрывали четверка "яков" под командованием старшего лейтенанта А. Г. Ломакина и шестерка Ла-5, ведомая капитаном Г. Д. Костылевым. Только отошли мы от Кронштадта, как в воздухе прозвучал голос флагманского радиста: