Каждый полет являлся для нас школой опыта. В училище мы привыкли обращаться с Пе-2 на "вы", пилотировать его плавно и координированно, а здесь, на фронте, быстро убедились, что надо действовать решительно и энергично, маневрировать резко, со скольжением, выжимая из машины все, на что она способна.

Увиденное и пережитое во время боевого вылета навело меня на глубокие размышления. Я, как никогда раньше, осознал, какие твердые нервы, какое исполинское самообладание необходимо иметь, чтобы не дрогнула рука. В горячке скоротечного воздушного боя порой что-то неизмеримо более сложное, чем собственная воля, пытается руководить твоими поступками, хотя тебе кажется, будто эти поступки продиктованы личными желаниями и побуждениями. Это "что-то неизмеримо более сложное", видимо, и следует считать страхом. Он живет в душе человека где-то по соседству с мужеством. И важно ни на минуту не дать ему овладеть собой. В этом и есть высшее проявление воли. Правда, добиться этого не так просто.

Немецко-фашистское командование подбрасывало к Ленинграду все новые подкрепления. Из Таллина на восток по железным и шоссейным дорогам непрерывно двигались эшелоны и автоколонны. Наша разведка установила, что только по железнодорожным путям за сутки проходило около пятидесяти поездов с военными грузами. Нужно было во что бы то ни стало сорвать переброску противником свежих резервов.

Поступил приказ: ударами пикировщиков разрушить железнодорожный и шоссейный мосты через реку Луга в городе Кингисепп. В воздух поднялись две группы "Петляковых". Восьмерку повел майор Раков, четверку — капитан Метелкин. Нас прикрывали девять "яков". В первой группе было пять молодых экипажей, не имеющих достаточного боевого опыта. При подготовке к полету штурман звена Евгений Кабанов предупредил нас:

— С высоты мост выглядит узкой, но все же заметной полоской. Его нельзя замаскировать, как артбатарею. Однако сооружение это очень прочное. Уничтожить его можно только прямым попаданием.

...Отойдя от Кронштадта, бомбардировщики стали набирать высоту над Финским заливом. Затем они взяли курс к цели. Полет проходил спокойно. В расчетной точке самолеты развернулись влево и выскочили к береговой черте. С земли по ним хлестнули огнем вражеские зенитки. Разрывов в небе становилось все больше. Я взглянул на командира звена. Косенко сидел за штурвалом абсолютно спокойно. Казалось, для него сейчас ничего в мире не существовало, кроме курса на цель.

А зенитки неистово извергали в небо все новые фонтаны огня и металла. В любую секунду самолет мог превратиться в горящий факел, Косенко непрерывно маневрировал. Когда снаряды начинали рваться справа, он подворачивал машину влево, и наоборот. Но почему летчик Дегтярев так близко держится к командиру звена? В зоне огня каждый самолет должен иметь свободу маневра. Ведь осколками одного снаряда могут быть поражены сразу две машины, Нужно отойти от ведущего метров на шестьдесят. Дегтярев, однако, еще не понимает этого: первый раз выполняет боевое задание.

— Командир, впереди справа Кингисепп, — доложил штурман.

Я глянул вниз. Массив леса чуть ли не на равные половины разрезало железнодорожное полотно. Вот над лесом заклубился дымок, а вскоре отчетливо стали видны паровоз и вагоны, похожие на игрушечные.

— Спешат мост проскочить, — сказал я штурману.

— Не успеют, — ответил Виноградов.

Четверка Пе-2, возглавляемая капитаном Метелкиным, отделилась от нашей группы, чтобы атаковать шоссейный мост, находившийся южнее города. Майор Раков повел нас на железнодорожный. Огонь зенитной артиллерии усиливался. Теперь его вели и батареи, непосредственно охранявшие объект. Эшелон остановился. У вагончиков заметались фигурки солдат.

— Атакуем! — передал Раков.

Я вел машину точно по курсу. Прильнув к глазку прицела, штурман Виноградов наблюдал за целью.

Раздался глухой, похожий на щелчок удар по обшивке самолета. Куда угодил осколок? Подождав немного, я спросил у штурмана и стрелка-радиста:

— Толя, Сергей, живы?

— Живы, — отозвались оба.

Цель быстро наплывала. Самолеты Косенко и Дегтярева уже пикировали. По команде штурмана я устремился за ними. Только бы не промахнуться! Когда мост вошел в перекрестье прицела, я нажал боевую кнопку на штурвале. Семьсот килограммов смертоносного груза полетели вниз. Штурман включил бортовой фотоаппарат, чтобы зафиксировать результат бомбежки.

— Попали! Мост окутан дымом! — почти закричал стрелок-радист Шишков.

Я взглянул на штурмана. Виноградов, улыбаясь, поднял руку с оттопыренным большим пальцем. Порядок! Теперь скорее в строй и прямым курсом на аэродром. К самолету по-прежнему тянулись пунктиры огненных трасс. Но сейчас от них легче было уклоняться: облегченная машина послушно реагировала на каждое движение рулей. На максимальной скорости мы выскочили из зоны зенитного огня и пристроились к группе. Дегтярева на месте не было. Он отстал почти на километр. Что у него случилось?

— Восемнадцатый, почему отстаете? — спросил по радио Раков.

— Поврежден левый мотор. Тормозные решетки не убираются, отказала электросистема, — услышал я в ответ.

— Прикройте восемнадцатого! — приказал Раков истребителям.

Два "яка" нырнули вниз и пристроились к отставшему "Петлякову". Тот еле тянул на одном моторе с выпущенными решетками, едва не задевал верхушки деревьев. И парашютами экипаж не мог воспользоваться на такой малой высоте. С тревогой наблюдал я за последними метрами полета подбитого бомбардировщика. Катастрофа произошла в один миг: самолет зацепился за дерево, ударился о землю и взорвался. Не стало летчика младшего лейтенанта Н. Н. Дегтярева, штурмана младшего лейтенанта Н. К. Кокарева и стрелка-радиста сержанта И. Е. Палишева.

Остаток пути пролетели молча. После посадки мне не хотелось даже вылезать из кабины. Слишком потрясла гибель боевых друзей.

Почему так случилось? Отчасти здесь виноват сам Дегтярев. Он не маневрировал, когда по нему стреляли зенитки. Но есть в этой трагедии и элемент случайности. Ведь тормозные решетки могли остаться и неповрежденными. Тогда бы самолет не отстал от строя, не снижался и дотянул бы до аэродрома даже на одном моторе.

Мысли мои оборвал подбежавший посыльный.

— Товарищ младший лейтенант, — сказал он, — вас вызывает адъютант эскадрильи майор Бородавка.

Отстегнув лямки парашюта, я вылез из кабины, надел вместо шлемофона фуражку и направился к штабной землянке.

Майор Бородавка выслушал мой доклад о выполнении задания и разрешил, отдыхать, поскольку из-за резкого ухудшения погоды полеты прекратились.

Когда я пришел в землянку, увидел там группу молодых летчиков. С ними неторопливо беседовал заместитель командира эскадрильи старший лейтенант В. С. Голубев.

Василий Сергеевич был ветераном полка. Войну он начал под Либавой, бомбил врага на Западной Двине и под Таллином. За два года пребывания на фронте стал смелым и опытным воздушным бойцом. Мне нравился этот стройный подтянутый офицер с карими глазами на обветренном волевом лице. Грудь его украшал орден Красного Знамени.

— Попасть под зенитный обстрел и понюхать пороховых газов в небе — это, пожалуй, полбеды, — говорил Василий Сергеевич. — Для нас, бомбардировщиков, более опасны встречи с истребителями противника.

И он рассказал молодежи об одном поучительном случае.

Однажды экипаж старшего лейтенанта А. И. Грачева возвращался с боевого задания. Самолет шел над морем, когда к нему стали приближаться фашистские истребители "Фиат-50". Штурман капитан Г. М. Соболев, который ранее не встречался с ними, открыл огонь с большой дальности и длинными очередями. Такая стрельба, разумеется, эффекта не давала. Когда истребители подошли совсем близко, патроны у штурмана кончились, и он прекратил огонь. Враги только и ждали такого момента. Они стали атаковывать бомбардировщика без всяких предосторожностей. Вскоре был ранен воздушный стрелок-радист сержант П. Г. Спаривак. Его пулемет тоже умолк.