О каких яблоках идет речь? Кто этот Алаторцев?

Задержанный о яблоках ничего не мог сказать вразумительного.

— Не видел, не знаю. У вагонов стоят часовые и не пускают.

Мы начинали понимать, о каких «яблоках» идет речь  и куда хотят их переправить. План созрел мгновенно: воспользоваться случаем, перехватить оружие.

Договорившись с товарищами, я облачился в форму казака, положил под подкладку папахи письмо и, выбрав хорошего коня, помчался в хутор.

По пути обдумывал, как вести себя, чтобы не вызвать подозрений, припоминал необходимые казачьи слова для обращения к полковнику. Надо быть готовым к любой неожиданности. Может все оказаться в порядке, но если станичники заметят неладное, считай — пропал: ухо казачье очень чуткое, натренированное.

Когда вскочил на бугор — вдали открылся хутор. Среди хат бурым пятном маячила жестяная крыша высокого помещичьего дома. С беспокойством подумал: «Не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?» Но тут неожиданно из-за ближних садов вынырнули два верховых и замахали руками:

— Стой!

Рука невольно натянула повод, судорожно сжала его. Усилием воли поборол себя и пустил лошадь легким наметом навстречу всадникам.

— Што за человек, откуда? — спросил приземистый, невысокого роста казак, ладно сидевший на неспокойном, гарцующем коне, и протянул руку, на которой висела красивая узорная плеть. — Документ?

— С Тацинки, — бойко ответил я, удивляясь собственному спокойствию, — лично к полковнику Крюкову с пакетом.

Оглядев меня с ног до головы, верховые пристроились по бокам, и мы двинулись в хутор. По дороге поговорили о станичных новостях, собеседники попросили угостить табачком, и вот мы въехали в просторный помещичий двор.

Со всех сторон кинулись во двор казаки, вмиг окружили, засыпали вопросами. Что там, в Тацинской? Как с Советами: живут, ай уже поразогнали? Поднялись ли в окрестных станицах супротив большевиков или еще выжидают?

Но рассказать об этом не удалось, вышел из дома человек и крикнул:

— Полковник зовет к себе.

Оправив одежду, оружие, я решительно шагнул на высокое резное крылечко. Навстречу, видимо не вытерпев,  шагал сам хозяин — высокий, тучный, седоусый старик, в накинутой на полные плечи новенькой защитной бекеше. Я хотел по-солдатски вытянуться, но тот торопливо замахал руками:

— Знаю, знаю, браток, давай сюда.

Затянул в просторную, обставленную хорошей мебелью комнату, нетерпеливо затормошил:

— Выкладывай все, да поживее. Что передал сотник?

Записка подействовала на полковника возбуждающе. Зажав ее в руке, он несколько раз метнулся по комнате и вдруг, повалившись на колени в угол, где тускло отсвечивали серебром многочисленные иконы, истово закрестился:

— Спаси и помилуй мя, господи! Вразуми и наставь на путь истинный сыновей твоих! Подкрепи их дух, умножь силы на поле брани, даруй победу.

Не без труда подняв с полу свое тучное, ослабевшее тело, Крюков торопливо шагнул ко мне. Рыхлое, отечное лицо его подергивалось в нервном тике, из красных, припухших век струились слезы. Обняв и троекратно расцеловав меня, радостно воскликнул:

— Наконец-то началось великое свершение! Голубчик, милый голубчик! Ты вразумел, какую радость привез мне?

Не прошло и пяти минут после приезда, а во дворе все пришло в движение, по хутору засновали конные посыльные. Сам полковник — радостный, помолодевший — то стоял на крыльце и отдавал быстрые, решительные распоряжения, то сновал по двору, и всюду слышался его громкий, басовитый голос.

Не успел я опорожнить тарелки с гостеприимно поставленными передо мной яствами в роскошной столовой, а под окнами уже стояло пять подвод. Рядом с полковником гарцевали в нетерпении человек двадцать готовых к походу конников.

— Трогайте без промедления, — торопил Крюков. — Правьте напрямки, лугом. Этак намного ближе. У каменного ставка дадите роздых коням и айда дальше.

— Напрасно это, господин полковник, — указывая на казаков, предостерег я, — такая охрана ни к чему: бой нам не держать, все подготовлено втихую, а большой отряд слишком заметен. Их благородие, сотник Алаторцев, просил напомнить об этом.

— Ты так находишь, голубчик? — спросил полковник  и, подмигнув, задумчиво произнес: — Пожалуй, это верно, возникнет излишнее подозрение. — И, басовито хохотнув, добавил: — Тем более, мы же едем за яблоками, а не за чем другим.

К великому удовольствию казаков, Крюков приказал спешиться и расседлать коней, что они и выполнили с присущей им сноровкой. На подводах оставили по одному ездовому и вызвали двоих вооруженных конников для охраны. Полковник строжайше предупредил: чтобы ни случилось, в бой не вступать, в целости привезти груз на место.

Сытые, застоявшиеся кони шли ходко, рысцой. Развалившись на пахучем сене, я притворился спящим, а сам, между тем, напряженно всматривался вдаль. Вот уже впереди замаячили знакомые кусты терна и дорога, повернув, пошла на горку. Приказываю остановиться, перекурить. Задремавшие на задних подводах казаки встали и, разминая затекшие ноги, стали прогуливаться по обочине. Оба разом потянулись к кисету, но я решительно отстранил их руки.

— Вы служили в армии?

— А то как же? — опешили те.

— Кто же это вас учил бросать оружие на подводе, а самим уходить? Мы же не к теще на блины едем. Живо несите сюда винтовки! Проверю, а то они, может быть, и не заряжены.

Вернувшись с винтовками, казаки смущенно подали их. И как только оружие оказалось в моих руках, я заложил в рот два пальца и свистнул. На сонных, измятых лицах парней появилась странная улыбка: «Вот, мол, какой чудак». Но вдруг их веселость сменилась страхом: они заметили, как с обеих сторон дороги, из кустов, бежали вооруженные люди.

Пять наших ребят тут же сели за ездовых, двое надели казачью форму и тоже устроились на подводах. Гогот, смех, шутки. Но надо торопиться.

К вечеру доехали до Тацинской. Разыскали на путях вагоны, просили доложить о себе начальству. К вагонам нас не допустили часовые, но удалось узнать, что «господин начальник» — в буфете, на станции.

Без шуму снимаем часовых, быстро начинаем погрузку. Сам иду в буфет. Среди немногочисленной публики  безошибочно узнаю в сидящем за угловым столиком сотника. Подхожу вплотную, вытягиваюсь:

— Ваше высокоблагородие (нарочно хватаю чином выше). Явился за яблоками.

Изрядно расплывшееся от выпитого лицо сотника удивленно вытягивается.

— А почему не прибыл тот казак, которого я посылал? Где он?

— Ваше высокоблагородие, он внезапно заболел, и полковник приказал ехать мне. Достав из папахи записку Крюкова, протянул ее сотнику.

Прочитав письмо, Алаторцев самодовольно хмыкнул, что-то проворчал себе под нос, потом сердито спросил:

— А больше ничего не передавал старик? Я же просил.

— Никак нет. Ничего не велено передать, кроме записки!

— Хам твой командир, — неожиданно заключил пьяный сотник, — имеет свой спиртоводочный завод — и не прислать ни шиша!

Поняв наконец причину гнева и желая оттянуть время, быстро успокаиваю Алаторцева:

— Не извольте беспокоиться, ваше высокородие. Если забыл полковник, то не забыли мы, в подводе кое-что для вас имеется.

— Так чего же ты мне дурачишь голову зря. Тащи живо!

Стакан еле разбавленного спирта окончательно вывел Алаторцева из равновесия. Лопоча заплетающимся языком угрозы в адрес недогадливого Крюкова, он нетвердо встал и направился к выходу. С трудом обходя стоящие на путях эшелоны, мы двигались к тем вагонам, где уже вовсю работали красногвардейцы. Там стояли подводы, нагруженные доверху ящиками. И тут случай едва не расстроил все дело. Только мы переползли через последний состав, как навстречу бросился молодой боец Вася Пенкин.

— Не яблоки это, — кричал он возбужденно. — Ящик один разбился. Глядим, а там пулеметы, винтовки.

Словно кто подбросил офицера, он шатнулся в сторону и, матерясь, потянулся рукой к кобуре нагана.