План наш ещё передавался по телеграфу в Москву, а на правом крыле фронта 16 февраля возобновились ожесточенные наступательные бои, особенно упорные в районе городов Губен, Христианштадт, Заган, Зорау, где у противника размещался ряд крупных военных заводов, в том числе подземных.

 К этому времени 4-я танковая армия достигла восточного берега Нейсе, хотя и на нешироком участке. Вслед за ней к Нейсе прорвались войска 3-й гвардейской и 52-й армий. Это заставило врага начать поспешный отход за реку Нейсе по всей полосе наступления нашей ударной группировки, от устья реки до города Пенцих.

 Нами тотчас же были предприняты попытки с ходу преодолеть водную преграду и завоевать плацдармы на её западном берегу, как это предусматривалось планом. Но тут потребовалось от войск такое напряжение, что пришлось, в конце концов, отказаться от этого во избежание слишком больших и неоправданных потерь. Несколько захваченных нами маленьких плацдармов сами по себе ничего не решали, и я приказал оставить их и прочно закрепиться на восточном берегу Нейсе.

 Наша 4-я танковая армия немедленно была выведена в резерв фронта для приведения в порядок и доукомплектования. Вскоре то же самое мы проделали и с 3-й гвардейской танковой армией. Но этому предшествовал один неприятный для нас эпизод, о котором следует рассказать. Он достаточно хорошо характеризует сложность обстановки и готовность противника воспользоваться любым нашим просчетом, чтобы изменить положение в свою пользу.

 После успешного маневра и сокрушительного удара во фланг 19-й немецко-фашистской танковой дивизии П. С. Рыбалко возвратил корпуса в первоначальное положение. По пути в район Бунцлау один из них столкнулся с новой танковой дивизией врага, на этот раз с 8-й. Пока корпус вел бои, командарм, имея задачу выйти к Нейсе и захватить Гёрлиц, решил осуществить смелый двойной охват всей гёрлицкой группировки противника двумя корпусами, оставшимися в его распоряжении.

 Такое решение, надо признать, было не из лучших решений Павла Семёновича. Дело в том, что ещё до того 6-й гвардейский танковый корпус уже вел напряженные бои на этом же направлении и не имел успеха. Теперь перед ним вновь ставилась, по существу, та же, задача, но выполнять её приходилось меньшими силами, в ослабленном составе, и, конечно, с ещё меньшими основаниями мы рассчитывали на успех.

 Другому же корпусу, 7-му, командующий приказал форсировать реку Квейс и овладеть городом Лаубан.

 Хорошо, что Рыбалко вскоре понял свою ошибку и начал перегруппировку сил. Однако к этому времени обстановка в районе успела резко измениться к худшему. Передовые части 7-го танкового корпуса были вынуждены прямо на марше вступать в бои с подошедшими танковыми резервами неприятеля. А остальные части этого корпуса, встретив сильное сопротивление на переправах, так и не смогли форсировать Квейс.

 За последующие два дня немцы перебросили сюда свою 8-ю танковую, 408-ю пехотную и 10-ю моторизованную дивизии, вышли на тылы и во фланг нашего 7-го и отчасти 6-го гвардейского танковых корпусов и стали обходить армию Рыбалко с востока. Словом, обстановка создалась очень напряженная. Только совместными ударами всех трёх корпусов при поддержке войск 52-й армии Коротеева Павлу Семёновичу удалось в конце концов разгромить группировку противника, прорвавшуюся северо-восточнее Лаубана, и отбросить её на юг.

 Оказавшись в эти дни на передовом командном пункте у генерала К. А. Коротеева, я имел возможность лично оценить сложность ситуации, возникшей у Рыбалко. Кому-кому, а уж мне-то было известно, что к тому времени во многих бригадах 3-й гвардейской танковой армии насчитывалось всего по пятнадцать — двадцать танков,

 И все же командарм с честью вышел из этого незавидного положения. Надо отдать ему должное: поначалу несколько увлекшись, переоценив свои силы и недооценив противника, он в дальнейшем проявил и трезвый расчет, и завидное хладнокровие, а это в конечном счете и позволило ему сорвать достаточно опасный замысел немцев.

 В течение двух-трёх дней обстановка была настолько сложной, что вызвала беспокойство и у нас, и даже в Ставке.

 В тот день, когда немецко-фашистские части начали выходить на тылы 3-й танковой армии, Сталин позвонил мне и выразил тревогу: «Что у вас там происходит в третьей танковой армии? Где она у вас там находится?»

 Я ответил, что армия Рыбалко ведет очень напряженные бои в районе Лаубана, но, считаю, ничего особенного с ней не произошло. Армия воюет в сложной обстановке, но это для танковых войск дело привычное.

 Звонок Сталина застал меня на командном пункте 52-й армии, недалеко от Лаубана. Я заверил Верховного Главнокомандующего, что, если обстановка усложнится, мы примем все необходимые меры на месте.

 Кризис миновал только к 22-му числу, когда пытавшаяся окружить наших танкистов вражеская группировка была разбита и отброшена на юг. Но ещё и на следующий день здесь, на гёрлицком и лаубанском направлениях, продолжались встречные столкновения наших и немецко-фашистских войск. Они протекали с переменным успехом. Некоторые населенные пункты, высоты и рубежи по нескольку раз переходили из рук в руки.

 В те дни это был самый активный участок фронта, хотя в итоге всех ожесточенных боёв существенных изменений в положении сторон не произошло.

 Подведем некоторые итоги.

 Нижне-Силезская операция длилась семнадцать суток, с 8 по 24 февраля 1945 года. Далеко не все в ней сложилось так, как первоначально мыслилось. Противник, понесший тяжелые поражения, сумел в короткий срок закрепиться на Одерском рубеже, привести в порядок свои разбитые войска, подтянуть резервы, организовать управление.

 Ни в коем случае нам не следует умалять степени организованности, проявленной гитлеровским командованием в тот критический для него момент. Хотя нужно иметь в виду и другое: сотнями показаний пленных было подтверждено, с какой поистине беспредельной жестокостью, чисто по-фашистски, наводился этот порядок.

 Однако крах третьего рейха надвигался неумолимо. Несмотря на все усиливавшееся сопротивление фашистов и усталость наших войск, несмотря на наши неимоверно растянутые коммуникации, несмотря на то, что за все время операции было только четыре лётных дня и почти вся тяжесть поддержки пехоты пала на артиллерию, которая вдобавок ещё испытывала недостаток в боеприпасах, — несмотря на все это, войска фронта правым крылом прорвали вражескую оборону на Одере, преодолели промежуточные оборонительные рубежи по рекам Бобер, Квейс и вышли на Нейсе.

 Именно выход на Нейсе на уровень позиций 1-го Белорусского фронта был главным итогом февральского наступления, который имел большое оперативно-стратегическое значение: войска двух крупнейших фронтов заняли наиболее выгодные рубежи для завершающего удара на берлинском направлении. Одновременно южным крылом фронт наш угрожающе навис над верхне-силезской группировкой противника, и мы уже прикидывали, как окружить и разгромить её.

 Излагая ход Нижне-Силезской операции, я показал, как в ходе боёв мы вынуждены были отказаться от далеко идущих замыслов наступления на Берлин и довольствоваться весьма скромными результатами.

 Однако всё на свете относительно. По сравнению с нашим гигантским рывком от Вислы до Одера следующий рывок — от Одера до Нейсе — кажется куда более скромным.

 Но нельзя забывать при этом по крайней мере двух вещей: во-первых, второй рывок без единого дня передышки совершили те же самые войска, которые только что прошли от Вислы до Одера; во-вторых, за семнадцать дней Нижне-Силезской операции эти войска, находясь на пределе своих физических возможностей, все-таки приблизились ещё на сто — сто пятьдесят километров к Берлину.

 Существует мнение (я знаю об этом): может быть, вообще не следовало проводить Нижне-Силезскую операцию, может, целесообразнее было остановиться на Одере, накопить силы и, прорвав оборону немцев, одним махом преодолеть все расстояние, отделявшее 1-й Украинский фронт от Берлина.