Наступление с плацдарма включает в себя и ряд других особенностей, с которыми приходится считаться при планировании крупной операции. Оно требует большой инженерной подготовки: достаточного количества переправ, хороших укрытий для войск; организации противовоздушной обороны, чтобы ударная группировка ещё в исходном положении не оказалась под ударами вражеской авиации.
Все меры боевого обеспечения были в особенности необходимы здесь, на сандомирском плацдарме: он лежал на главном, берлинском, стратегическом направлении и, образно говоря, являлся револьвером, нацеленным прямо в логово врага, как мы в то время все, от солдата до генерала, называли Берлин.
Немецко-фашистское командование отлично это пони мало, внимательно и настороженно следило за плацдармом, принимало меры к тому, чтобы не допустить наших успешных наступательных действий. Это зафиксировано в ряде его документов. В частности, до начала нашего наступления были подтянуты к плацдарму крупные резервы. Часть их — 16-я и 17-я танковые, 10-я и 20-я моторизованные дивизии — была размещена в непосредственной близости от плацдарма, иначе говоря, в тактической зоне обороны противника. Как выяснилось впоследствии, это оказалось просчетом немецко-фашистского командования.
Операция должна была начаться в срок, точно назначенный Ставкой Верховного Главнокомандования, 20 января (на самом деле она началась 12 января, но об этом будет сказано дальше). Метеорологические прогнозы почти исключали возможность применения авиации в первый день, поэтому планировался прорыв без поддержки с воздуха — силами мощной артиллерийской группировки и большого количества танков. На плацдарме были сосредоточены не только танковые армии, предназначенные для развития прорыва, но и большое количество танков для непосредственной поддержки пехоты и участия в боевых действиях в составе её первых эшелонов.
Разумеется, это не было каким-то открытием: насыщение боевых порядков пехоты танками непосредственной поддержки — дело вполне закономерное и не раз проверенное в ходе войны. Более того, оно предусматривалось ещё нашими довоенными уставами и наставлениями. Но желание и возможности — разные вещи. Были времена, когда нашей пехоте приходилось наступать с помощью одной артиллерии, совсем без танков; бывало и так, что танков не хватало и приходилось в каждом конкретном случае решать, как их использовать — в качестве непосредственной поддержки пехоты или более массированно, в кулаке, для развития прорыва. А теперь вот наступило время, когда мы благодаря упорной, самоотверженной работе нашего тыла, нашего рабочего класса имели достаточное количество танков и для того, чтобы насытить ими боевые порядки пехоты, и для того, чтобы иметь их в качестве мощных кулаков — танковых армий и корпусов, способных развивать прорыв на большую оперативную глубину.
Готовя прорыв, мы делали ставку и на мощный артиллерийский удар. Чтобы тщательно его подготовить, командование фронта, командующие армиями, командиры корпусов и дивизий и соответствующие командующие артиллерией провели тщательнейшую рекогносцировку всего участка прорыва. Мы, командование фронта, командармы, комкоры, комдивы, командиры полков, вместе с артиллеристами и авиаторами буквально ползком обследовали весь передний край, намечая основные объекты атаки.
Не удержусь от того, чтобы не сказать здесь, что, по моему глубокому убеждению, такая рекогносцировка местности, когда порой приходится и ползать по-пластунски, ни в коей мере не вступает в противоречие с оперативным искусством. Некоторые теоретики, склонные возвышать оперативное искусство, считают, что черновая работа на местности — это, так сказать, удел командиров низшего звена, а не операторов. Мне же кажется, что тщательная подготовка на местности и последующее претворение теоретических постулатов на практике превосходно сочетаются. Операция, о которой я веду речь, в этом отношении как раз очень показательна.
После ряда тщательных рекогносцировок Военный совет фронта обстоятельно рассмотрел весь план артиллерийского наступления. В совещании участвовала целая плеяда превосходных артиллеристов — и наших, фронтовых, и из приданных нам частей. В их числе такие маститые генералы, как командиры артиллерийских корпусов прорыва П. М. Корольков и Л. И. Кожухов, люди с очень высокой подготовкой и громаднейшим опытом, а также закаленные во многих наступлениях командиры артиллерийских дивизий прорыва В. Б. Хусид, С. С. Волькенштейн, Д. М. Краснокутский, В. И. Кофанов и другие.
Вспоминая совещание, сам удивляюсь тому, как в течение одного дня мы сумели обсудить такое количество сложнейших вопросов. Впрочем, в ту пору мы не знали семичасового дня, и, по существу, если говорить о рабочих днях в современном понимании, то совещание наше было примерно трёхдневным.
Мы стремились так спланировать артиллерийское наступление, чтобы всей мощью огня сплошь подавить всю тактическую зону обороны противника и его ближайшие оперативные резервы практически на глубину восемнадцать — двадцать километров. К этому времени у нас были собраны точные разведывательные данные, вся оборона противника заранее сфотографирована, а изменения, происходившие там в последнее время, тотчас же фиксировались. Коротко говоря, на занимаемой немцами территории была намечена зона глубиной в восемнадцать — двадцать километров для подавления противника огнём артиллерии с полной нормой по всем артиллерийским выкладкам.
Есть такой расчёт, которым я не хочу затруднять читателей, сколько нужно выпустить снарядов таких-то калибров для надежного подавления такой-то территории. Так вот, мы рассчитали все это в полном соответствии с артиллерийской премудростью, на что немцы потом, разумеется, горько сетовали.
Но совещание совещанием, оно как бы дало общий контур планирования. Однако это планирование предстояло ещё донести до самых низов, вплоть до полковых артиллерийских групп. Мы не чурались вникать во все детали, считая, что раз у старших артиллерийских начальников накопился достаточно большой и ценный опыт, так надо, чтобы этот опыт был воспринят в дивизионах и батареях и чтобы он дошел, как говорится, до корня. И при этом дошёл не в виде общих указаний, а как опыт конкретный, практический. С этой целью в ходе подготовки к наступлению старшие артиллерийские начальники учили людей на огневых позициях в конкретных условиях, на конкретной местности и не стеснялись этого. Мы не считали, что кто-то кого-то здесь подменяет. Речь шла не о подмене командования (командовать в бою будут те, кому это положено), а о научном — не боюсь употребить это слово в условиях войны — использовании всего накопленного коллективного опыта.
В хорошо организованном артиллерийском наступлении мы видели воплощение мощи нашей армии. Мы полагали, все, что сделаем огнём вместо штыка, — все это будет нашим большим преимуществом и убережет войска от лишних потерь. Значит, есть прямой смысл, не покладая рук, не жалея ни времени, ни труда, работать и работать над подготовкой артиллерийского наступления. В конце концов, если брать моральную сторону дела, такая работа была в условиях войны специфическим выражением заботы о человеке в той максимальной мере, в какой вообще слова «забота о человеке» совместимы со словом «война».
Говоря о подготовке артиллерийского наступления, но могу не упомянуть о положительной роли в этой работе командования артиллерии фронта в лице С. С. Варенцова и особенно о начальнике штаба артиллерии фронта полковнике Скробове. Начав войну командиром дивизиона, он вырос в отличного плановика, штабного оператора, внушавшего уважение всем, с кем он имел дело, своей распорядительностью, большой штабной культурой, соединенной с солдатской четкостью.
Все разработанные в армиях планы артиллерийского наступления были проверены и утверждены мною. Я всегда вникал со всей возможной для меня обстоятельностью
в артиллерийские вопросы. Может быть, тут сказывалась и профессиональная привязанность к артиллерии (когда-то, ещё в старой армии, я был солдатом-артиллеристом), но главное, конечно, был опыт и мирного, и военного времени. Оценивая огромные возможности нашей артиллерии, и стремился всегда, когда это мог, максимально использовать их.