Между тем погоня все продолжалась; вскоре «Задорный» поймал в паруса свежий порыв ветра и очутился рядом с бригом, на расстоянии слышимости голоса.

— Эй, на судне! — крикнул Медвежонок в рупор.

— Эй! — тотчас отозвались с брига.

— Ложись в дрейф или потоплю!

Приказание флибустьера на бриге исполнили с быстротой, похожей на волшебство.

Фрегат шел вперед еще несколько минут, потом также лег в дрейф.

Два судна находились на расстоянии неполного ружейного выстрела.

Тут Медвежонок приступил к продолжению на минуту прерванного разговора.

— Название и водоизмещение брига? — спросил он.

— «Сан-Хуан-Батиста» в триста пятьдесят тонн.

— С каким грузом?

— Индиго, кофе, слитки серебра и сплющенная серебряная посуда.

При этом блистательном перечислении богатств, заключавшихся в трюмах брига, радостный трепет пробежал по рядам флибустьеров.

— Откуда и куда идете? — продолжал спрашивать Медвежонок.

— Из Картахены в Кадис прямым путем.

При упоминании о Картахене командир едва удержался от удивленного жеста.

— Сколько времени вы в пути?

— Мы вышли из Картахены одиннадцать дней назад.

— Пришлите лодку с капитаном.

Этот маневр был исполнен гораздо медленнее первого. Испанцы страшно боялись флибустьеров, которых буквально считали исчадиями ада; однако приходилось покоряться.

На воду спустили шлюпку, в нее сошли несколько человек, хотя и с очевидным неудовольствием, потом они отчалили от брига и направились к корсару, отдаляя всеми возможными мерами страшную минуту встречи с противниками.

Командир «Задорного» обратился к своему экипажу со словами:

— Пусть каждый остается на своем месте. Ни криков, ни ропота: я хочу, чтобы величайший порядок и глубокая тишина царили на фрегате в течение всего времени, пока на нем будет оставаться испанский капитан. Боцман, — продолжал Медвежонок, — поставьте четырех человек у трапа на штирборте. Покажем этим гордым испанцам, что и мы знаем морские обычаи. Да быть наготове бросить канат, как только подойдет шлюпка.

Несмотря на преднамеренную медлительность, за которую всякий другой флибустьерский предводитель заставил бы дорого поплатиться, шлюпка с испанского брига в конце концов все-таки достигла фрегата.

Капитан, который правил рулем, был человек лет сорока, с мелкими и ничем особенным не приметными чертами лица, на котором было разлито выражение грусти и глубочайшего уныния.

Он один взошел на фрегат. Ему отдали воинские почести. Испанец ответил с улыбкой, исполненной горечи, и направился к командиру фрегата, который со своей стороны спустился со шканцев и шел к нему навстречу.

— Э-э! — вскричал Медвежонок с движением дружеского удивления. — Да это, кажется, дон Рамон де Ла Крус, если не ошибаюсь.

— Увы, благородный командир, — ответил тот со смиренным поклоном, — опять я.

— Опять? Уж не укор ли это, капитан?

— Он относится лично ко мне, командир. Видно, судьбой так определено, что я не могу совершить ни одного перехода, не будучи захваченным вами в плен. Я сетую на судьбу, а не на вас.

— Действительно, мы встречались чуть ли не три раза.

— Четыре, командир.

— Вы думаете?

— Увы! Уверен, — со вздохом ответил дон Рамон.

— Положим, четыре! Итак, в знак уважения к старому знакомому я прошу сказать мне, что могу сделать для вас.

— Только одно, командир.

— Вернуть вам ваше судно, не так ли?

— Увы!

— К несчастью, это невозможно. Но Бог мне свидетель, я желаю облегчить вашу участь… Постойте, кажется, я при-

думал средство. Есть ли на корабле что-нибудь, принадлежащее лично вам?

— Увы! Все мое состояние.

— Как так?

— Индиго и кофе — моя собственность.

— Какая опрометчивость.

— Теперь я и сам это вижу.

— Впрочем, кто знает! Сколько стоила вам покупка этого индиго и кофе?

— Пять тысяч пиастров, все мое состояние.

— Гм! Сумма крупная… Все равно, что сказано, то сказано! Я покупаю у вас индиго за шесть тысяч пиастров от своего имени и от имени своих товарищей; сверх того я уполномочиваю вас взять две лодки, в которые вы сложите все ваши собственные вещи, равно как и те, что принадлежат членам вашего экипажа. Сколько их?

— Четырнадцать, благородный командир, — ответил капитан с растерянным видом, — да еще два матроса, которых я взял пассажирами при выходе из Картахены.

— Стало быть, шестнадцать человек. Возьмите еще пресной воды и съестных припасов на восемь дней, десять ружей, восемь пистолетов и сто пятьдесят зарядов пороха, чтобы иметь возможность защищаться в случае необходимости; вы находитесь поблизости от Антильских островов, стало быть, если не сумеете добраться до испанских владений, то уж решительно судьба против вас. Впрочем, для большей верности, на тот случай, если бы вы наткнулись на какого-нибудь корсара с Черепахи или из Пор-Марго, я снабжу вас пропуском. Довольны вы теперь?

— О, командир! — вскричал капитан со слезами в голосе, целуя руки флибустьера, несмотря на его сопротивление. — Я навеки остаюсь у вас в долгу. Чем могу я отплатить вам?

— Рассказывая вашим соотечественникам, любезный дон Рамон, что флибустьеры вовсе не такие дьяволы, какими кажутся, что и у них есть сердце, как у других людей. А теперь послушайтесь моего совета.

— Я готов на все.

— Постарайтесь больше мне не попадаться.

— Говоря по правде, — наивно воскликнул дон Рамон не то со смехом, не то со слезами, — если уж суждено мне быть захваченным в плен в пятый или, вернее, в шестой раз, я скорее предпочел бы, чтобы это было проделано вами, нежели кем-нибудь другим.

— Благодарю. Пока будут переносить в лодки вашу поклажу, пойдемте перекусить в мою каюту, капитан, и потолкуем.

— К вашим услугам, командир.

— Олоне, ты слышал? — обратился Медвежонок к младшему капитану. — Посмотри, чтобы все было исполнено, как я решил.

— Будь спокоен, я беру это на себя.

Медвежонок Железная Голова и капитан испанского брига дон Рамон де Ла Крус спустились в каюту, где были приготовлены закуски.

Оба моряка сели за стол.

Флибустьер, как известно, не пил вина; но это не мешало ему быть любезным и приятным хозяином.

Когда дон Рамон выпил два-три стакана вина, Медвежонок вынул из небольшого кожаного мешочка, который висел у него на шее на стальной цепочке, довольно крупный алмаз и подал его капитану.

— Разбираетесь ли вы в подобных вещах? — спросил он.

— Немного, — ответил испанец, — одно время я торговал ими.

— Так взгляните на этот алмаз и оцените его. Капитан взял алмаз, очень внимательно осмотрел его, поворачивая во все стороны, и наконец сказал:

— Он стоит по меньшей мере одиннадцать тысяч пиастров.

— То есть пятьдесят пять тысяч франков, — заметил Медвежонок, отстраняя руку испанца, который возвращал ему драгоценный камень, — итак, оставьте его на память обо мне, любезный капитан. Теперь с денежными делами мы покончили; побеседуем, если вы ничего против этого не имеете?

— Однако, — возразил дон Рамон, — этот алмаз…

— Что ж, это плата за ваше индиго и за кофе, вы продали мне их с прибылью ста на сто, вот и все. Я же даю вам алмаз, потому что его удобнее иметь при себе, чем золото; уберите его и бросим разговор о нем. Скажите-ка лучше, кто теперь губернатор в Картахене?

— Дон Хосе Ривас, граф де Фигароа, предостойный дворянин, у которого очаровательная дочь.

— Ага! У него есть дочь. Ребенок, наверное?

— Нет, любезный командир, донье Эльмине лет шестнадцать, насколько я мог судить по виду.

— Дочь губернатора зовут Эльминой? — воскликнул Медвежонок, слегка вздрогнув. — Она очаровательна, по вашим словам. Наверное, за ней многие ухаживают?

— Этого я, по правде, не сумею сказать. Только я знаю, что, когда я уезжал, речь шла о ее браке.

— Донья Эльмина выходит замуж! — вскричал Медвежонок, помертвев.

— По крайней мере, так говорят, — ответил спокойным тоном дон Рамон, который не подозревал, какое значение для собеседника имели его слова.