Сделав еще одну передышку, молодой искусствовед распахнул окно настежь — горело лицо, голова раскалывалась. Выпил еще один стакан воды и в третий раз принялся читать потрясающий «перечень». С упоением дочитав до конца, Михал наконец спохватился — а где же все эти необыкновенные предметы? Список вот он, лежит перед ним, а вещи где? Из документов явствует, что нотариусу вместе со списком были переданы и драгоценные старинные вещи с тем, чтобы он передал их наследникам пани Зофьи, «в соответствии с последней волей завещательницы».

— Езус-Мария, куда все это подевалось? — громко простонал Михал и сам себя успокоил: — Спокойно, Михалек, спокойно!

Отодвинув в сторону потрясший до глубины души «перечень», Михал Ольшевский занялся изучением других документов, надеясь в них отыскать ответ на волнующий вопрос. Среди многочисленных актов купли-продажи отыскались документы и иного характера. Так, в одном из них было написано:

«В первую годовщину кончины моего светлой памяти отца, Варфоломея Лагевки, подтверждаю наличие составленного им завещания пани Зофьи Больницкой и ее наследства. Недвижимостью упомянутой Зофьи Больницкой управляю я, Болеслав Лагевка, с помощью Божией и Антония Влукневского. Катажина Войтычкова, урожденная Больницкая, все еще жива». Далее следовала дата и подпись: «4 июля 1905 года. Болеслав Лагевка».

Этого документа Михал поначалу не понял. Долго над ним думал, но вывод смог сделать лишь один: 4 июля 1905 года наследство, оставленное ясновельможной Зофьей Больницкой, еще не было передано наследникам. Перечисленные в «перечне» предметы по-прежнему находились в ведении у нотариуса, теперь сына Варфоломея Лагевки, составлявшего завещание. А вот что могла означать загадочная фраза «Катажина Больницкая все еще жива», Михал понять никак не мог. И тем не менее в сердце вдруг затеплилась какая-то, ему самому неясная надежда.

Михал принялся лихорадочно рыться в документах. Вот, кажется, то, что он ищет. Короткая справка на отдельном листе бумаги гласила: «К сведению будущих душеприказчиков. Катажина Войтычкова, урожденная Больницкая, все еще жива. Паулина Влукневская, урожденная Войтычко, жива и здорова. Остальное без изменений, согласно воле завещательницы». И подпись «Болеслав Лагевка, 12 сентября 1939 года».

Михала опять бросило в жар. Охватив руками пылающее лицо, он откинулся на стуле. Неясная надежда чуточку прояснилась. Выходит, в 1939 году завещанное Зофьей Больницкой имущество все еще находилось на сохранении у нотариуса, а таинственная Катажина Больницкая-Войтычкова продолжала жить. И с этим фактом несомненно связано было дело о наследстве. Сам факт, что она жила… Странно! Минутку, не слишком ли долго жила эта дама? Ладно, об этом потом, сейчас важно другое: если в 1939 году дела обстояли именно так, как сказано в последней справке, то несомненно они обстоят так и до сих пор. Последние тридцать пять лет документы пролежали зарытые в подполе дома Адама Дудяка. Значит, отданные на хранение честному нотариусу бесценные предметы до сих пор лежат там, где он их спрятал. Лежат ли? Ведь прогремела война, а потом прошло еще тридцать пять лет…

Отвалившись от спинки стула, Михал Ольшевский опять схватил в руки «Перечень» и принялся снова перечитывать его. Память у молодого искусствоведа была прекрасной, а последние десять лет жизни он только и занимался тем, что старательно изучал все доступные материалы по интересующему его вопросу: антологии и книги по искусству, статьи и публикации в газетах и журналах, наших и заграничных. Отказывая себе во всем, все имеющиеся средства, каждый грош вкладывал в покупку специальной литературы и в поездки по музеям и художественным галереям Европы. Можно смело сказать — в своей области Михал Ольшевский был очень знающим специалистом. А благодаря редкой памяти он накопил массу сведений. Знал, что из предметов старины находилось в польских музеях и частных коллекциях до войны, что разграблено и вывезено в войну, что попало в музеи за рубежом, а что навеки пропало.

И вот теперь Михал Ольшевский с потрясающей ясностью понял: ни один из перечисленных в «Перечне» шедевров нигде не появлялся. Ни один! Никогда! И нигде, не только в Польше. Произведения искусства такого класса, а также эти редкие монеты не могли бы промелькнуть незаметно. А ни об одном из них Михалу не встретилось никакого упоминания.

Завещанные Зофьей Больницкой сокровища не были тщательно подобранной коллекцией, а просто случайно собранные редкости, драгоценности, монеты, которые десятилетиями подбирали, копили, хранили самые разные люди, наверняка не любители-коллекционеры. И если такой клад попался кому-то в руки, вряд ли он остался в целости. Если достался обыкновенному человеку, не коллекционеру, тот наверняка продал бы что-нибудь ради денег. Если достался коллекционеру — тот наверняка обменял бы что-нибудь на нужный ему экспонат…

Глядя в раскрытое окно на ночное небо, по которому весенний ветер быстро гнал облака, молодой человек попытался наконец четко сформулировать вывод, к которому пришел после ознакомления с этими старыми документами: все эти невероятные сокровища до сих пор лежат спрятанными там, где спрятал их старый нотариус Варфоломей Лагевка, выполняя волю своей клиентки Зофьи Больницкой, урожденной Хмелевской!

Понадобилось не менее получаса на то, чтобы Михал Ольшевский вновь обрел способность здраво рассуждать. Гигантская, всепобеждающая радость окрыляла и вдохновляла на подвиги. Наличие каких-то там наследников Михал пока не брал в голову, с ними потом всегда можно будет договориться, может, что в музей продадут, а уж в том, что разрешат сфотографировать сокровища, позволят их описать, короче — предоставят возможность ознакомить с ними весь мир — и сомневаться не приходится. Главное — наконец в их многострадальной стране появятся такие памятники декоративно-прикладного искусства, такие шедевры ювелирного дела, каких ни в одном зарубежном музее не увидишь!

Итак, остановка за малым — отыскать эти сокровища. Наверняка, спрятаны они надежно, иначе бы не сохранились до сих пор. Где же старый нотариус Лагевка мог спрятать доверенные ему сокровища? Наверняка где-то закопал. Михал прикинул размеры клада — получился ящик, напоминающий формой и размерами вот этот большой стол. Что ж, сундук таких размеров вполне можно закопать, известны клады и более габаритные, но вот где его закопали?

И Михал Ольшевский вновь, уже в который раз, принялся перечитывать доставшиеся ему старинные бумаги, пытаясь отыскать в них хоть какое-нибудь упоминание о месте нахождения сокровищ. Тщетно. Перетряхнул все до одной бумаги — нигде ни намека. Остался лишь большой запечатанный конверт. Мололодой искусствовед ни за что не позволил бы себе его вскрыть, если бы печати оставались целыми, но злосчастная алебарда их сломала. А конверт, возможно, представляет последний шанс…

Михал взял в руки конверт, и опять долг ученого и совесть честного человека заставили его заколебаться. Коль скоро все эти сокровища переданы на хранение нотариусу и нигде не упоминается об их местонахождении, значит, именно в завещании все сказано. Завещание же положено вскрывать после смерти завещателя, только в присутствии нотариуса и наследников. Хотя… Хотя нотариус Лагевка и без вскрытия конверта знал, гда хранится клад, ибо сам получил его от завещательницы. И сыну, по всей вероятности, устно передал тайну. А клад во что бы то ни стало надо найти! Нет, прочь сомнения, это и в самом деле последний шанс!

Михал огляделся и с удивлением обнаружил, что уже глубокая ночь, а в кабинете горит настольная лампа. Значит, сам же ее и зажег. Итак, за дело!

Внутри конверта оказалось два завещания и акт, составленный нотариусом.

Михал развернул первый попавшийся под руку документ. Некий Казимеж Хмелевский дня 7 августа 1874 года от Рождества Христова завещал настоящим все свое состояние ясновельможной панне Катажине Больницкой, дочери Влодимежа и Зофьи, или потомкам названной панны Катажины. Дальше шло перечисление того, что именно наследовала Катажина Больницкая. Поскольку упоминались мельницы, хутора и прочая недвижимость, Михал не стал терять время, отложил в сторону неинтересный документ и взялся за следующий. Ага, вот то, что он искал! Снова конверт, поменьше, опять запечатанный, а на нем строгая надпись: «Вскрыть после смерти Катажины Войтычковой, урожденной Больницкой».