Красные вертикальные полосы, окаймленные с двух сторон ярким световым ореолом, отчетливо уже выделялись на фоне зелени и голубого неба. Высотой они были повыше человека, а шириною — чуть уже обычной двери. Я так и прозвала их про себя — «двери». Полосы все время двигались: сложно переплетаясь, собирались в какие-то решетки и узоры, излучавшие неяркими струями золотистый свет.

Я вдруг заметила, какое грустное у Димки лицо. Видно, «красные» не были для него новостью, он даже не смотрел на них. Взгляд его был устремлен на дорожку между полем и лесом — туда, где под сплетавшимися радугами слева шевелилась рожь, а справа в яркой траве стояли березки. Стволы их ослепительно белели на солнце, и между рожью и этой зеленью, как траншея, пересекала глинистую дорожку зловещая трещина.

Ната уже спешила к нам, спускаясь кромкой поля. Мы молча обождали ее и пошли домой вместе. Дима сказал, что лучше ИМ не мешать, до обеда все равно не управятся.

Тут я заметила, что нет Сержика. Разозлилась я на себя. Это ж надо — так обо всем забыть! Оглянулась и вижу: на холме между «красными», взад-вперед мечется его фигурка. Я стала ему кричать, махать руками. Совсем забыла, что глухой… Навстречу помчалась. А он уж и сам бежит к нам с горки, зажимая в руке мой журнал.

Тут Виктор на него обрушился, выразительно выговаривая губами:

— Ты зачем людям мешаешь? Ведь просили уйти, как начнут работать! Сказано тебе было… По-человечески!

Понемногу Витькин гнев проходил. Сержик уже отдышался и шел рядом. Димка взял у него журнал, аккуратно смахнул со страницы дорожную пыль. «Ко-нечна ли жизнь Все-лен-ной?» — по слогам прочитала Наташа, заглядывая ему через руку.

— Ну? — спросила я наконец, потому что все были в сборе. — И что вы об этом думаете?

— Мир треснул! — радостно сказала Катя. — Нам Димка так вчера объяснил.

— А он-то откуда знает?

— Знаю, — сказал Дима, — от Сержика. Он с «красными» разговаривать умеет. А я сразу понял, что это пришельцы, когда бутылки их в лесу нашел. Только машины не знаю, где прячут. Может, и нигде, если превращаются в них, как в «красных». Это я еще выясню.

«Да, — размышляла я про себя уязвленно, — Сержик, значит, разговаривать с ними умеет. По-человечески. Димуля наш тоже сразу точки над «и» расставляет. Без всяких там «кто?» и «что?», без комплексов. Правда, выяснить все-таки кое-что еще собирается… Натуля — стеснительная и серьезная — исследовательскую деятельность налаживает. С разрешения, так сказать, свыше. Где уж нам, с нашими способностями… А что тут, впрочем, особенного? Что, собственно, произошло? Мир треснул? Подумаешь! Есть, слава богу, кому трещины заделывать. Заделают — и снова будет, как новенький! И нас ни о чем не спросят! А с другой стороны, чего это они так пекутся? Стали бы мы о каких-нибудь муравьях заботиться? Даже если пол их муравейника обвалится?!

Я вспомнила, что там, за поворотом, под большим дубом, будет сейчас огороженный лесниками муравейник. Да загорись он сейчас весь, стали бы мы тушить? И тут же ответила себе: конечно! Ведь лес тогда может загореться… Все начинается с маленького пожара…

Даже на таком расстоянии чувствовалось, что тянет сюда промозглым холодом, как от того проехавшего мимо грузовика… Вспомнила я почерневшую гусеницу и четкие, продуманные движения Наташиных пальцев. Откуда она знала, что пальцы туда нельзя?

Хотела было спросить, да передумала. Как представила, что ответит сейчас: «Сержик сказал», так снова холодок пробежал меж лопаток. Да кто они такие, черт побери, все эти дети… и какие еще кроются в них способности?!

«Но, похоже, с трещиной дело и впрямь серьезное! — решила я, медленно бредя по дороге. — Если и вправду… мир треснул, то где-то может быть и не такая трещина… Не «микро», как у нас тут, а хотя бы, ну, на пол земного шарика, наполненная эдакой черной космической пустотой! Для Вселенной ведь, скажем прямо, это ерундовые масштабы! Чикнет случайно где-нибудь под носом, и…»

Я снова вспомнила ту странную тень… тень от трещины, похожую чем-то на воздушный шарик, длинный, как колбаска… или на невидимую сосиску, или на прозрачный рыбий пузырь… И пролегла одна такая трещинка здесь, на дороге, тоже вроде бы безобидная и совсем-совсем пустая… Что, казалось бы, опасного в пустоте? А ведь она-то и есть, если вдуматься, самое страшное из всего на свете!

«Вот странно, — подумала я, — а как же сохраняется граница? И как эта вселенская пустота, в которой гибнет все живое, не «смешивается» с обычной, привычной нам пустотой — с тем же воздухом, хотя бы? Как не лопается этот «воздушный шарик», пробуравивший материю?»

И тут в голову мне пришла аналогия. Возьмем пузырек воздуха в воде. Он тоже не лопается… И не сжимается в точку. Внутреннее давление уравновешивает внешние силы. До поры до времени…

Я вспомнила, какая в трещине была напряженность. Как прилипала монетка к одной из стенок, как резко отклонялась проволочка… А какая там внутри пустота? Что мы знаем о такой пустоте? Там могут действовать какие угодно силы, вплоть до внутриядерных, вплоть до… чего угодно! В обычной трещине раздвинуто вещество, но какое-то, пусть и другое, вещество в ней все равно остается. А если раздвинуто так, что и вещества-то никакого больше нет, оно словно всосано в стенки трещины?! Ну, ничего там нет! Какая же плотность и температура должны быть по краям! Представить страшно… И что сильней тогда — это внутреннее давление пустоты, которое способно разорвать буквально все-все-все, или давление внешней среды? Ведь если внутри не останется ничего, а снаружи окажется все, то сопротивление может исчезнуть — сразу, и тогда стенки схлопнутся… Что будет? Взрыв, пострашнее водородной бомбы? Лопнет «шарик»… Или же, наоборот, все трещинки в какой-то миг соединятся, и образуется одна огромная дыра, сжирающая без остатка мир? Взрыв наизнанку… Ну да все едино! Меня даже стало подташнивать от страха, как однажды, когда случайный прохожий вытащил меня за воротник из-под машины…

Я смотрела на своих племянников и видела перед глазами эти оплавленные стенки, видела этот металлический блеск на границе с непроницаемой темнотой. Чернотой бездны. Ведь неизвестно даже, какие там были теперь элементы и какие произошли реакции в оплавленном веществе стенок. При этаких-то температурах! А вдруг!.. Я готова была удариться в панику. Играть рядом с атомной бомбой!

Но тут я вспомнила, как терпеливо прогуливался у трещины незнакомец. Как дожидался он окончания Наташиной игры, серьезно о чем-то с нею беседуя… И жалость к этим несуразным и непонятным пришельцам вдруг проснулась во мне. Именно жалость и еще — теплая какая-то участливость… Потому что чувствовалось: все эти дурацкие бутылки и машины с неработающими моторами — нелепые и досадные промахи, которых избежать при всем старании не удалось. Может быть, они совсем не разбираются в нашей жизни; может быть, они вовсе даже и не люди, все эти одинаковые незнакомцы в зеленых платках, а просто-напросто — такие же «резиновые» бутылки, сделанные лишь для того, чтобы не пугать нас. И каковы они в действительности — никому неведомо. И нужно ли нам это знать — еще больший вопрос…

Дети заметили мое подавленное состояние и тоже притихли. Дима, будто маленькую, взял меня за руку, и так вот, молчаливой гурьбой, мы и дошли тогда до самой дачи.

На лавке у калитки кипел самовар. Тетя Рита устроила обед на веранде. Стол был накрыт, ждали только нас. Аппетитные запахи драников и шкварок заставили всех бежать к дому вприпрыжку.

Я уже вымыла руки и с трудом заворачивала тугой кран, когда на дорожке, преграждая мне путь к крыльцу, выросла фигура Марьи Петровны.

— Я к тебе… — она торопливо достала карточку из кармана передника и тут же спрятала. — На полу нашла, когда свет за тобой гасила. Раньше-то там не лежала…

Я покраснела. Она, конечно же, поняла, что я рылась в вещах у Димки.

— Да я ничего! — замахала руками добрая женщина. — Главное, чтобы Димочка не догадался. Ты скажи, куда на место-то положить…