— Нет, позвольте, почему же гостей? — возразил профессор, усаживаясь. — Мы намереваемся пускать глубокие корни в Самгуни. Так что, пожалуй, и потесниться придётся.

Машина плавно покатилась вперёд и затерялась в шумном городском потоке транспорта.

Три дня профессор Кремлёв и полковник Прозоров были заняты хлопотами по устройству ЦАВИ на новом месте. Наконец, было всё готово: аудитории, библиотека, общежитие, столовая. Наступила очередь размещения оборудования и монтажа приборов лаборатории Кремлёва. Под неё было отведено прекрасное помещение — большое, вместительное.

В субботу пошёл сильный дождь, и Пётр Кузьмич под этим предлогом решил отложить распаковку оборудования лаборатории.

— Сыро. Попортим приборы. Отложим лучше до понедельника, — сказал он начальнику АХО.

Вечером Прозорову позвонил Дмитрий Дмитриевич.

— Приезжайте, полковник, вместе с профессором на дачу горкома партии. Ефим Алексеевич решил ввести вас в общество «знаменитостей» Самгуни.

Сидевший тут же за чаем профессор Кремлёв отнёсся к приглашению неодобрительно:

— Неудобно всё-таки ехать без приглашения хозяина. Дмитрий Дмитриевич тоже гость. И потом, приглашают, как я понимаю, на холостяцких началах. А я не привык к этому. На балы я хожу только с супругой или дочкой.

Прозоров хорошо знал нрав профессора и понимал, что тот лукавит, но не мог угадать истинных намерений старика. А Пётр Кузьмич, чтобы уклониться от расспросов, ловко перевёл разговор на другую тему. Помешивая ложечкой чай, он начал восторгаться природой Самгуни, здоровым климатом, хорошей рыбалкой и охотой. А потом, артистически согнав беззаботность, сердито нахмурил брови и заговорил:

— Не нравится мне наш АХО. Убеждаюсь всё больше: плутоват он и очень плутоват…

— Вы просто не любите его, Пётр Кузьмич, — шутя заметил Прозоров.

— А за что прикажете его любить? Так и норовит словчить. Насмотрелся я на него ещё в пути — не переубедите. Вот и сегодня. Подхожу к бывшему музею. Смотрю, рабочие выносят книжные шкафы красного дерева. Куда? — спрашиваю. — К начальнику АХО на квартиру, — говорят, — перевозим. А тут и он выходит с тигровой шкурой в руках.

— Обстановочка, — говорю, — понравилась? А он, шельмец, тут же вывернулся: «Хороша мебель, ничего не скажешь. Квартиру полковника обставим со вкусом». — Пётр Кузьмич внимательно осмотрел комнату и заключил: — Только я что-то не вижу ни резных шкафов, ни тигровой шкуры…

Прозоров недоумевающе пожал плечами:

— Позвольте…

— Позволяйте, полковник, позволяйте, — сердито перебил его Кремлёв, — а уж он вас обставит, только так обставит…

По окнам квартиры пробежал яркий сноп света. Донеслось лёгкое шуршание шин подъехавшей автомашины. На лестнице послышались шаги, и в дверях появился улыбающийся Дмитрий Дмитриевич. Его звонкий голос заполнил пустую комнату.

— Здравствуйте, заехал взглянуть, как вы устроились… И Пётр Кузьмич здесь? Вот и хорошо…

— Наш начальник устроился со вкусом, — съязвил профессор, протягивая Дмитрию Дмитриевичу руку. — Книжные шкафы из красного дерева, ковры и тигровая шкура перед тахтой…

— Где? — проговорил серьёзно Дмитрий Дмитриевич, обводя взглядом комнату. — Шутите, профессор?

— Нет, он не шутит, — хмуро сказал Прозоров, — а в меня стрелы пускает.

Прозоров повторил то, что услышал от Петра Кузьмича, и добавил, не скрывая возмущения:

— И в самом деле, видимо, ловкий пройдоха. А я-то и не заметил…

— Точнее, не разглядел подхалима, — вставил Дмитрий Дмитриевич…

— Метко сказано, — оживился профессор. — Уж он такой: «Что прикажете?», «Слушаюсь!», «Так точно!». А за этой лакейской угодливостью кроется мелкая душонка.

— Сдаюсь, сдаюсь, Пётр Кузьмич, — поднял руки Прозоров. — Завтра же потребую объяснений.

— Нет, полковник, ни к чему эти объяснения. Просто, в нашем институте климат для него неподходящий. Разве ему можно доверять? Нельзя, права не имеем…

— На том и порешим, — примирительно сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нам уже пора. Нехорошо опаздывать. А ещё нужно заехать за профессором Русановым.

— Русанов? — удивлённо переспросил Пётр Кузьмич. — Уж не тот ли, которого прозвали «великим агрономом Таймыра?».

— Не знаю. Может быть. Я с ним почти не знаком.

— Я должен непременно с ним встретиться. Четверть века не виделись… Что-то вы, полковник, замешкались. Идём!

Он взял Дмитрия Дмитриевича под руку и потянул к выходу, но у самых дверей остановился, постукивая тростью о пол. Дмитрий Дмитриевич посмотрел на него внимательно.

— Вы хотите что-то сказать?

— Надо бы посоветоваться.

— Один на один?

— Нет. От полковника мне скрывать нечего.

— Тогда я готов слушать…

— Меня беспокоит расположение помещения, отведённого под нашу лабораторию. Игрушки у нас, как вам известно, опасные. А тут — центр города. Рядом — школа, позади — детский сад. Да и вообще много лишних глаз.

— Так вот почему вы уклоняетесь от развёртывания своей лаборатории! — заметил подошедший Прозоров.

— Опасения резонны. От экспериментов в пробирках надо переходить к практическим опытам, а условия там совсем не подходят. Одним словом, надо подыскать другое помещение.

— Подумаем, Пётр Кузьмич, — согласился Вахрушев, — поищем.

Они спустились с крыльца и втроём разместились на заднем сидении. Глухо вздохнул мотор, и машина плавно покатилась по асфальтированной аллее между высокими елями, словно подпирающими своими острыми вершинами звёздное небо.

Профессора Русанова дома не оказалось. Пунктуальный до щепетильности, он вызвал заранее свою машину и приехал на дачу, как было условлено, ровно в двадцать один час. Почти одновременно с ним приехал и Ефим Алексеевич вместе с новым председателем Самгуньского горсовета. Секретарь горкома партии принял гостей радушно.

— Знакомьтесь, Михаил Фёдорович, — сказал он крепко сложенному подтянутому моряку с нашивками капитана первого ранга на рукавах и, улыбаясь одними глазами, добавил: — принимайте в «Самгуньскую ложу» новых рыцарей — профессора Петра Кузьмича Кремлёва и полковника Прозорова.

— Баканов, ныне председатель исполкома городского совета, — прогремел густой бас.

— Старый морской волк, — пояснил Ефим Алексеевич, широко улыбаясь. — До отставки командовал кораблём, час тому назад избран председателем исполкома городского Совета депутатов трудящихся.

В дверях соседней комнаты, через которую виднелся биллиардный стол, смахивая носовым платком мел с рукава, появился худощавый высокий старик с густыми белёсыми бровями. Квадратное пенсне, толстый лоснящийся нос и туго закрученные в колечки усы казались приклеенными к изрытому оспой, густо усеянному паутиной морщин лицу.

— Доктор Ефимов, — шепнул Ефим Алексеевич, — старейший врач Самгуни, обладатель диплома терапевта и плюс — виртуозный хирург. 35 лет врачевал в одном селе. Его знают от мала до велика на сто километров вокруг.

За биллиардным столом стоял с кием в руке плотный, среднего роста мужчина на вид лет шестидесяти.

— Кто это? — тихо осведомился Прозоров.

— Директор Самгуньской лесоопытной станции профессор Русанов Павел Никитич.

— Павел! — непривычно громко крикнул профессор Кремлёв, бросаясь к профессору Русанову. — Вот ведь где пришлось свидеться…

— Петька, тебя ли вижу? — воскликнул старик, обнимаясь с Кремлёвым и троекратно, по русскому обычаю, целуя его.

К даче подкатила ещё одна машина. В гостиную лёгкой походкой вошёл румяный, гладко выбритый брюнет с чёрными весёлыми глазами. Оправив китель, он быстрым взглядом окинул собравшихся и произнёс, отчётливо выделяя каждое слово:

— Прошу простить опоздание!

— Знакомьтесь, — громко сказал Ефим Алексеевич, указывая взглядом, — профессор Кремлёв — с начальником ЦАВИ вы уже знакомы.

Протянув руку профессору, брюнет сказал приветливо:

— Галаджи, начальник управления КГБ.