Милош громко всхрапнул и повернулся, натянув на себя почти все одеяло, а Людмила встала и подошла к окну, откуда можно было увидеть за высокими деревьями серебристую поверхность океана. Разумеется, она заболела завистью, только и всего; и ей нехорошо при мысли, что она тратит столько времени на жизнь с человеком, чьи прикосновения она теперь выносила с трудом.

Радио, которое Милош показывал ей с особенной гордостью, когда она впервые осматривала их «новый дом во Флориде», стало для нее и наркотиком, и пыткой. Если бы она не слегла, она никогда бы не узнала, какой хаос творится в мире, день за днем слушая об угрозе коммунизма, постепенно затягивавшего всех и вся в свои тенета, подобно вязкой трясине. А после международных новостей довольно часто передавали программы, лишь усугублявшие одиночество и жалость к своим близким, вынужденным бороться за существование, потому что реакция участников радиошоу доказывала, насколько эти люди счастливы и беззаботны, раз они способны все время смеяться над шутками, которые ей вовсе не казались смешными. Милош пытался объяснить ей, что это юмористические передачи, во время которых аудитории подают знаки, когда нужно смеяться, но она не поверила. Почему бы американцам и не смеяться; у них есть все, тогда как у ее близких, оставшихся дома, нет ничего, даже свободы.

Последние месяцы, проведенные ею под отчим кровом, оказались самыми тяжелыми. Друзья шпионили за друзьями, простые поступки вызывали подозрение, старые клиенты исчезали, и их никто никогда больше не видел. С самого своего приезда в начале декабря она получила от родителей только одно письмо, а ведь сейчас уже середина февраля.

— Ты говорил полковнику Тауэрсу, что мы не получаем писем из дома? — спросила она.

Милош проспал и теперь поспешно натягивал темно-зеленую форму и шарил под кроватью, разыскивая носки, которые надевал вчера вечером.

— Я просил разрешения поговорить с ним сегодня. Он не ответил. У него было плохое настроение. Я попробую еще раз.

Хотя у него не было ни секунды, он все-таки задержался в дверях, любуясь, как Людмила заплетает свои прекрасные волосы, доходившие почти до пояса, и надеясь, что она, по крайней мере, улыбнется ему, прежде чем он отправится на станцию встречать мисс Сьюзен.

— Что ты собираешься делать сегодня? Наверное, я вернусь домой пораньше. Полагаю, сегодня они будут обедать у себя.

Она не улыбнулась.

— Я занимаюсь английским. Я еще раз послушаю все пластинки и поупражняюсь в правильном произношении. Что ты хочешь на обед? Повар дал мне двух кур.

— Цыплят, — машинально поправил Милош. — Значит, у нас будут жареные цыплята.

Яркий солнечный свет ослепил его, едва Милош открыл дверь во двор, но он не почувствовал радости. Он поцеловал свою молодую жену в макушку, а она продолжала умело укладывать волосы и отказалась подняться, чтобы поцеловать его на прощание. Что еще ему остается делать, если даже солнце Флориды бессильно заставить ее улыбнуться? Абсолютно ничего, пока, возможно, не случится чудо и не придет письмо из дома, но у него было неважное предчувствие, что они еще очень долго не получат никаких писем. Он знал: несмотря на то что он убедил Людмилу, будто полковнику Тауэрсу безразлично, как там дома живут их семьи в частности и как обстоят дела в Чехии в целом, это было не совсем справедливо.

Суть проблемы заключалась в том, что, когда полковник Тауэрс изредка заговаривал о Праге или Чехословакии, новости оказывались настолько скверными, что не было никакого смысла передавать их Людмиле. Выехав на «роллсе» из гаража задним ходом, Милош взглянул вверх, как делал всегда, лелея надежду, что она вдруг смягчилась и стоит у окна, чтобы помахать ему на прощание.

Его сердце забилось. Она стояла там. Он нажал на гудок и махнул ей рукой, и, к его великой радости, она помахала в ответ, откинув со лба выбившийся локон, прежде чем скрыться в глубине комнаты. Возможно, сегодня ему повезет. Возможно, именно сегодня, вернувшись домой, он увидит наконец, что его ждет прежняя обожаемая Людмила.

Когда Милош ехал к особняку, у него вдруг созрел дерзкий замысел: если план осуществится, Людмила, возможно, отвлечется от горестных мыслей о родителях, от которых не было известий; если он осуществится, то в ее скучной, монотонной жизни появится хоть какое-то разнообразие.

Именно ее жест, когда она отбросила с лица мешавшую прядь, навел его на эту мысль. Он слышал, как накануне вечером миссис Тауэрс всю обратную дорогу жаловалась полковнику на то, что не может выглядеть так, как ей бы хотелось, на протяжении всего приема. Конечно, он и сам видел, что, уезжая из гостей, она совсем не походила на женщину, которая приехала несколько часов назад. Свою забавную шляпку она держала в руке, перья в беспорядке болтались сзади, половина волос кое-как держалась в прическе, а половина свисала на лоб, так что ей пришлось сначала убрать их с глаз, а уж потом пытаться сесть в автомобиль. Прежде чем закрыть на ночь машину, он был вынужден потратить по меньшей мере минут пятнадцать, собирая шпильки, разбросанные по всему заднему сиденью.

Даже Людмила успела заметить за то короткое время, что жила во Флориде, насколько неумело, с ее точки зрения, причесывают миссис Тауэрс. Он не обратил никакого внимания на замечание жены, поскольку Людмила наверняка не хотела продвинуться именно таким образом. Ей совсем не нравилась работа парикмахерши, хотя она была настоящей мастерицей, но сейчас это дело, которое она может делать сидя! И если бы миссис Тауэрс оценила ее искусство, вероятно, Людмиле не пришлось бы снова заниматься уборкой, которую она, разумеется, ненавидела еще больше, чем укладку волос. А кому такое понравится? Мысль о том, что его принцесса своими белыми ручками делает столько унизительной работы, больно ранила его.

Ему велели быть у парадного подъезда к восьми утра, хотя от Джефферса Милош уже знал, что поезд прибывает не раньше половины десятого, если придет точно по расписанию, а он частенько опаздывает.

Кто собирается ехать с ним встречать мисс Сьюзен? Милош не сомневался, что после такой бурной ночи поедет один полковник, и сначала надеялся воспользоваться этой возможностью и спросить, может ли полковник каким-нибудь способом выяснить, как дела у родных Людмилы. А теперь, одержимый только что родившейся идеей, он лелеял прямо противоположную надежду, будто миссис Тауэрс вдруг решит сопровождать мужа. Будет намного легче завести разговор о талантах Людмилы в парикмахерском деле с ними обоими, поскольку он нравился миссис Тауэрс — Милош знал это наверняка — и, что гораздо важнее, за девять месяцев службы у нее она убедилась, что он никогда не скажет и не сделает того, что серьезно не продумал и не перепроверил заранее.

Однако, как Милош и опасался, примерно без четверти девять из дома вышел один полковник.

— Говорят, что поезд опаздывает, но я не доверяю железным дорогам. Поехали, Милош, и расскажи, что там у тебя на уме.

— Это о моей жене, сэр… — Милош не ожидал от полковника подобной отзывчивости, учитывая отношение, продемонстрированное вчера вечером, но, рассмотрев в зеркале заднего вида, что его хозяин как будто смягчился, решил рискнуть. — Она очень беспокоится, потому что больше двух месяцев не получала никаких вестей из Праги от своих родителей. И потом из-за своего перелома она сидит дома и слышит каждый день по радио, насколько там все плохо. Нет ли у вас возможности выяснить, в безопасности ли ее семья? Она говорит, что русские коммунисты прибирают к рукам все больше власти, а избранное нами правительство едва держится. — Прежде, чем полковник успел ответить, Милош продолжал с большим воодушевлением, какого не испытывал в течение многих недель: — И еще, с вашего позволения, сэр, у меня есть одна идея, я хотел бы предложить помощь… помощь…

— Мне не требуется ничья помощь, чтобы связаться с американским посольством в Праге, молодой человек.

— О нет, сэр, конечно, нет, сэр. Дело не в этом. — К тому времени Милош уже понял: как только босс предоставлял ему возможность попросить о чем-либо, следовало тотчас ею воспользоваться, иначе могли пройти недели, прежде чем появится другой шанс. — Простите, сэр, я слышал, как Мадам жаловалась на низкий уровень местных парикмахеров по сравнению с Нью-Йорком. — Глядя в зеркало, Милош внимательно следил за реакцией хозяина, но лицо полковника сохраняло непроницаемое выражение. — Возможно, вы помните, что, когда я впервые заговорил о своей жене, я упомянул, что ее семья владеет очень известным в Праге «Салоном красоты Суковых». Моя жена Людмила — парикмахер высокой квалификации, сэр. Как вы думаете, позволит ли ей мадам Тауэрс сделать себе прическу хотя бы раз, чтобы Людмила показала, на что способна? Мне кажется, она может попробовать свои силы в ближайшее время, еще до того, как ей снимут гипс.