— Фирма «Эвербах» заинтересована в приобретении «Луизы Тауэрс», — сказала она наконец, сопроводив свои слова совершенно беспомощным движением руки. — Ян, — она тотчас поправилась, — Фейнер назвал невероятно большую цифру жалованья для меня. — Она застенчиво взглянула на Бенедикта. — Триста тысяч с гарантированным повышением на десять процентов ежегодно и контракт на пять лет. Я не поверила своим ушам. Это меня убедило в конце концов, что фирма «Эвербах» готова заплатить огромную сумму за компанию. Я не особенно об этом задумывалась, так как, разумеется, никому не известно, что может произойти на самом деле, когда начнется обсуждение финансовых условий сделки, но мне в голову пришло одно соображение. Если ты не заинтересован в продаже, то они, без сомнения, намерены купить что-то и вложить большие деньги. Это приведет к жестокому соперничеству и…

— Ты хочешь работать на Фейнера? — перебил ее Бенедикт, не в силах скрыть чувство враждебности и возрастающий гнев.

— Нет, конечно. Я даже мысли такой не допускала. Если только…

Зазвонил телефон. Бенедикт распорядился, чтобы их не беспокоили, если только не будет ничего срочного, и потому снял трубку и слушал, что ему говорили, с мрачным, застывшим выражением на лице. Луизе стало нехорошо.

— Да-да, мы там будем, — положив трубку, Бенедикт снова улыбнулся. — Мы сможем увидеть Наташу через два дня. Ей предоставлена выездная виза на восьмое число. Нас просили приехать на границу в Остер к восемнадцати ноль ноль.

По щекам Луизы заструились слезы, когда она бросилась обнимать его. Он взял ее лицо в ладони.

— Я не позволю этому швейцарскому денежному мешку сломать тебя, уничтожить. Позже поговорим об этом. Я хочу узнать обо всем в мельчайших подробностях, но ты не выставляешься на продажу, любовь моя. Никогда, ни за что, только через мой труп.

Луиза почти не слышала, что он говорил. Каждая клеточка ее тела трепетала от возбуждения. Она не могла думать ни о чем и ни о ком, кроме Наташи и восьмого августа.

— Что… что еще тебе сказали? На чем она приедет? С Ютой, разумеется, но на чем? Конечно, на машине, да?

Удивительно, но впервые за много лет Бенедикт уловил в произношении жены иностранный акцент. Он покровительственно обнял ее за плечи.

— Они с Ютой приедут на фисташковой «татре», поведет которую комми из Братиславского университета.

— «Татра»! — Луиза выглядела встревоженной.

— И что? Что в этом такого?

Она медленно заговорила, словно вслед за словами в ее сознании рождались картины прошлого.

— Я хорошо помню, как отец предупреждал нас о «татрах». «Где «татра», — говорил он, — там тайная полиция». Они все ездили на таких машинах. Это являлось символом влияния, власти, — она содрогнулась.

— Ну, а теперь это символ свободы. Ты не можешь знать об этом, ты слишком молода… — На сей раз в голосе Бенедикта не было ни тени сарказма, когда он упомянул о разнице в возрасте между ними. — Прежде чехи славились своими автомобильными заводами. Им завидовала вся Европа. Кстати, я смутно припоминаю, что «машина для народа» Гитлера — «фольксваген» — был спроектирован на заводе «Татра». Да, уверен, что не ошибаюсь.

Луиза опять его не слушала. В ее жизни вот-вот должны были произойти серьезные перемены, событие, которого она ждала в течение двадцати лет. Она не знала, как переживет оставшиеся два дня.

Хотя Бенедикт больше не заговаривал с женой о предложении Яна Фейнера, он начал действовать, не теряя времени даром. На следующий день он позвонил человеку, которому по-прежнему доверял больше всех других в компании, верному Норрису. Бенедикт кратко пересказал сообщение Луизы.

— Я хочу, чтобы наши юристы послали суровое официальное предупреждение проклятому выскочке. Там без обиняков должно быть сказано, что «Луиза Тауэрс» не продается и никогда не будет продана. А также необходимо довести до его сведения, что я сочту личным оскорблением, если узнаю, что к моей жене снова обратились с подобным предложением, или к любому из служащих «Тауэрс» в этой же связи. Дайте ему понять самым решительным образом, что вопрос закрыт раз и навсегда.

Норрис, забывший, когда в последний раз видел старика злым, не нуждался в объяснениях. Он знал, что Бенедикта безумно раздражало, как высоко поднялся химик, который создал духи «Открытие», принесшие первый успех «Луизе Тауэрс». С точки зрения внешности Фейнера Норрис всегда считал его ничтожеством, но кто знает, нравился ли он когда-нибудь Луизе Тауэрс? Конечно, его и сравнивать нечего с Бенедиктом, однако Норрис прекрасно понимал ярость старика. Женившись, Норрис сам узнал, что такое ревность.

Бенедикт сказал еще не все.

— После возвращения, когда закончится этот кошмар, я хочу встретиться с Филлипсом. И как можно скорее. Я хочу быть уверенным, что гнусный ублюдок Фейнер никоим образом не сможет наложить лапу на «Луизу Тауэрс», что бы со мной ни случилось. Я хочу еще раз хорошенько обдумать организацию нашего косметического подразделения. Прежде всего, чтобы защитить интересы Луизы, но еще и для того, чтобы получить гарантии, что у нее нет шанса наделать глупостей, на случай, если меня не окажется рядом и некому будет дать ей совет. Я хочу пересмотреть все свое завещание, все досконально.

Шел сильный дождь, когда восьмого числа в шесть часов дня они подъехали к австрийской границе. Через нейтральную полосу было невозможно рассмотреть ни мост через Мораву, приток Дуная, ни строго охраняемые чешские сторожевые ворота.

Луиза не могла усидеть в машине. Шофер раскрыл огромный зонт, и они с Бенедиктом стояли под ним, тесно прижавшись друг к другу, вглядываясь вдаль. Прошло тридцать, сорок минут, но Луиза потеряла счет времени. Дождь навел ее на размышления о том, что обычно приходит в голову, когда человек тонет, — перед мысленным взором проносится целая жизнь. Она пыталась вспомнить, как выглядели отец, мать и даже Милош, мужчина, с которым она так ужасно обошлась, использовав его как трамплин, неодушевленную ступеньку на пути в новый мир, к иной жизни. Когда она думала о Наташе, то представляла ее такой, какой видела в последний раз — серьезной маленькой девчушкой семи-восьми лет, эдакого ангелочка с золотисто-рыжими хвостиками и веселой открытой улыбкой, кружившуюся у очага на кухне в балетной пачке, которую мать сшила для нее.

Луиза не могла соединить в своем сознании стройную девушку на свадебной фотографии с той маленькой девочкой так же, как и невозможно было найти хоть какое-то сходство восьмилетней Наташи из ее воспоминаний с молодой мамой на прошлогодней фотографии, где сестра, очень пополневшая, держала на руках ребенка, а муж стоял чуть сзади.

— Кажется, идет машина, — сказал Бенедикт, ласково убирая со лба Луизы намокшую прядь волос.

Луиза посмотрела на часы. Золотые, с бриллиантами — от знаменитого швейцарского часовщика Тюрлера из Цюриха. Они будут первой вещью, которую она подарит Наташе, когда та ступит на свободную землю. Без десяти семь. Медленно, напоминая проявляющийся снимок в затемненной комнате, в поле зрения появился автомобиль. Луиза задохнулась от слез. Это была не «татра», с лонжеронами, напоминающими плавники, и выступающими очертаниями двигателя, расположенного сзади. Это была жалкая, являвшаяся предметом постоянных насмешек, чешская «шкода», что даже в переводе на английский значило «жалость» или «стыд». Кто осмелился занять место ее обожаемой сестры в этом жалком подобии машины?

Луиза отвернулась, по лицу ее потекли слезы боли. Когда она снова посмотрела в ту сторону, машина все еще стояла у австрийской пограничной заставы. Через десять минут автомобиль медленно двинулся вперед. Дверца резко распахнулась. Высокий, нескладный человек в костюме, который был ему слишком велик, помогал выйти второму пассажиру. Высокой, изящной женщине в старомодном плаще безвкусного розовато-лилового оттенка. Женщина нервно осмотрелась по сторонам, потом взглянула на Бенедикта и Луизу, стоявших под зонтом. Она неуверенно шагнула к ним. Только тогда Луиза заметила, что «шкода» была фисташкового цвета.