В раскрытую форточку пахнуло морозом. На раскладушке заворочался Алёша.

— Не трогай, пусть спит, — сказал Фёдор. — Время пятый час, мне скоро на работу.

— И мне, — сказал Сергей.

Фёдор Александрович положил на подоконник голову. Папа прикрыл форточку и сел с ним рядом.

— Ты знаешь, Федя, — сказал он, — когда мне Оля стала говорить про соседа и назвала твою фамилию, имя, я сразу подумал, что вдруг это ты. А потом она сказала, что сосед пьёт, здорово пьёт, и Степан Егорович подтвердил. «Нет, это не Федя, не он», — подумал я. Видишь, какое дело — от тебя отказался.

— Значит, на себя не похож? — усмехнулся Фёдор. — Очень может быть. А если бы тебе вот так, как мне? Как бы ты жил? Понимаешь, как бы ты жил один, без них? — И Фёдор поглядел на разметавшегося во сне Алёшу. — Ну, отвечай, дорогой друг, товарищ!

Папа побледнел:

— Ты меня, Федя, прости.

— Куда это вы, дядя Федя, опять собираетесь? — спросил Макар. — Недавно вернулись и опять…

— И опять, — усмехнулся Фёдор Александрович. — А кто меня ждать здесь будет? Ты, что ли?

Макар молча увязывал рюкзак.

— Ждать меня некому, так что могу без прощаний-досвиданий на все четыре стороны. — Фёдор Александрович переложил документы из карманов гимнастёрки в новенький китель и застегнулся на все пуговицы. — Ну, будь здоров, дорогой, — сказал он Макару и протянул руку.

— До свиданья, — ответил Макар. — Только зря вы так говорите: никто не ждёт, не с кем прощаться. Вас все ждут. Отец, как приходит с работы, всегда спрашивает. Сергей Алексеевич беспокоится. Настасья наша и то…

Макар замолчал.

— Что — Настасья? — переспросил Петров.

— Как — что? Тоже спрашивает. Что она, не человек?

— Да, да, конечно, это ведь я, Макарка, так сказал. Работа у меня такая, что дома не посидишь.

— Да вы и без работы дома не бываете, — пробурчал Макар. — Вот теперь, как вернётесь, у меня к вам разговор будет. Посоветоваться хочу.

— Быть тебе лётчиком или не быть? Так, что ли? — засмеялся Фёдор Александрович.

— Нет, не угадали, — сказал Макар. — Я в лётчики не собираюсь.

— А в чём же дело?

— Да вот в чём. Хотел издалека какую-нибудь птицу заполучить. Может, у нас приживётся. Как вы думаете?

Макар ловко надел на плечи рюкзак.

— Я вас провожу, — сказал он, — мне к метро по дороге.

— Птицу? Поимею в виду, но обещать не могу. В общем, подумаю. Пошли!

На кухне их встретила тётя Маша.

— Летишь? — спросила она.

— Лечу, — ответил Фёдор Александрович.

— Будь поаккуратней! — Тётя Маша дошла с ними до двери и ещё постояла на крылечке, пока они не ушли со двора.

В эту свою отлучку Фёдор Александрович вдруг прислал весточку. Письмо было Сергею Бодрову, но в нём было всем по привету: и Геннадию, и Мише, и Макару, и Настеньке, всем Тимохиным и Бодровым.

Ответа писать не пришлось — обратного адреса в письме не было.

— Опять где-нибудь за океанами, — сказал Сергей. — Теперь скоро не прилетит.

Время шло. Наступил март. Вечерами Настенька и Алёшина мама шили тёте Маше нарядное шерстяное платье.

— Замучили вы меня! Хватит вам примерять, — сердилась тётя Маша.

А Настенька снова и снова перекалывала то складочки, то выточки. Наконец тётю Машу освободили от булавок, и она села.

— Платье, мама, должно быть по фигуре, — сказала Настенька. — А так оно мешок мешком, никакого вида.

— Откуда же у меня теперь вид? — засмеялась тётя Маша.

— Как это — откуда? — Степан Егорович слышал весь разговор и тоже пришёл в кухню. — Ещё какой вид! — сказал он. — Королева!

Тётя Маша замахала на него руками:

— Уйди ты!

— Правильно, правильно, — сказала Ольга Андреевна. — Вы будете у нас такая нарядная, что все ахнут. А в старухи вам ещё рано записываться. — И она приложила тёте Маше к плечу мягкую материю. — Идёт?

— Говорю — королева, — ответил Степан Егорович.

Он подсел к столу, и в кухне продолжался хороший вечер. Дядя Стёпа читал, Ольга Андреевна и Настенька шили. А тётя Маша, разложив продовольственные карточки, считала талоны. Это было занятие трудное. На такую семью, как Тимохины, талончиков немало, а всё равно не хватает. Вот тётя Маша и мудрит.

— Три кило, три кило восемьсот, — шепчет она.

— Сошлось? — спрашивает Степан Егорович.

— Балабол ты! — сердится тётя Маша. — Перепутал мне всё! — и снова считает.

Все уже дома, нет только Алёшиного папы и Миши — они приходят поздно.

В сенях хлопнула дверь. Ольга Андреевна прислушалась. Раздался звонок, но она не встала — побежала открывать Настенька.

— Вас спрашивают, Ольга Андреевна! — сказала она вернувшись.

Вместе с ней в кухню вошли незнакомые.

— Бодрова Ольга Андреевна? — сказал один из них, в военной форме, и все поняли, что случилось несчастье.

— Где он? — спросила Алёшина мама.

— Вам надо поехать с нами, — сказал военный.

Тётя Маша подала Ольге Андреевне пальто и накинула ей на голову свой платок.

— Я с ней, — сказал Степан Егорович.

Он осторожно свёл Ольгу Андреевну с заледенелого крыльца и усадил в машину.

Ольга Андреевна дрожала и всё повторяла часто-часто:

— Ничего-ничего.

Машина мчалась по городу, потом огни стали попадаться реже, и они выехали на широкое тёмное шоссе. Из машины не было видно ни домов, ни леса, который стоял по бокам дороги. Но вот навстречу им загорелся красный огонёк шлагбаума. Машина остановилась. По высокой железнодорожной насыпи промчался освещённый поезд. И, когда вдалеке замолк его резкий гудок, они переехали путь.

— Нужно пройти сюда, — сказал военный Степану Егоровичу. — Может быть, вы один?

— Я пойду! — сказала Ольга Андреевна. — Я пойду! — повторила она.

В холодном доме полустанка лежал Алёшин папа. Ему уже не могли помочь «скорая помощь», которая, сверкая фарами, стояла у дверей, и осторожные люди, которые уложили его на носилки.

— Это он, Серёжа! — сказала мама и упала. Ей казалось, что она падает куда-то глубоко-глубоко.

— Вряд ли довезём. Пульса почти нет, — сказал кто-то, наклонясь над ней, но она ничего не слыхала.

Мама не вернулась домой, её отвезли в больницу.

Домой вернулся один Степан Егорович. Не снимая шапки, он молча обнял тётю Машу, и та ни о чём не стала его расспрашивать.

Страшные дни шли долго. Настенька приходила из больницы, и Алёша всё ждал, когда она скажет, что можно пойти навестить маму.

И наконец разрешили.

Тётя Маша, крепко держа Алёшу за руку, поднималась вместе с ним по широкой лестнице. Алёша шёл и оглядывался. Он никогда не был в больнице. Тихие длинные коридоры. Пахнет лекарствами.

— Подождите, — сказала им нянечка.

Они сели на белый диванчик и стали ждать. Ждали очень долго. Мимо проходили все, кто пришёл навестить больных, и всех пускали и никому не сказали: «Подождите».

Прошла Коган, которой они помогали рыть картошку. Она поздоровалась с тётей Машей. Она, наверное, что-то хотела спросить, но в коридоре появился старик в халате и тапочках на босу ногу.

— Вы видели? Он уже ждёт! — сказала Коган и скорее пошла ему навстречу.

Прошла женщина с мальчиком, она несла большой узел. Из узла торчала бутылка с молоком.

— Опять целый магазин? — заворчала нянечка. — Что у нас, не кормят, что ли?

— Это, милая, домашнее, — отвечала женщина. — Домашнее больному человеку надобно.

— «Надобно, надобно», — продолжала ворчать нянечка. — Всё одно обратно понесёшь.

Алёша подумал: хорошо, что они с тётей Машей не принесли ничего домашнего. Но почему их не пускают?

— Ты попроси, попроси, — шептал он тёте Маше. — Попроси, она пустит.

Но тётя Маша не стала просить нянечку.