— Ну, в правом, — с опаской ответил Алёша.

Макар разжал кулаки — в одном было пусто, а в другом резинка.

— Получи сизаря! — крикнул Макар и сунул резинку себе в карман. Прижав Алёшу к стенке, он начал нести какую-то тарабарщину: — Сизарь твой, а три моих, корм сообща, выводок пополам. Понял?

Макар свистнул и помчался к лестнице. Алёша побежал было за ним, но перемена кончилась, зазвенел звонок. На лестнице появилась нянечка и загородила Алёше путь.

Следующий урок был русский письменный. Алёша сделал много ошибок. Писали диктант про ледоход, и он вместо слова «паводок» писал все время «выводок», так сбил его с толку Макар.

«Что он разыгрывал? — всё думал Алёша. — Какого сизаря?»

Алёша хотел посоветоваться с Толиком Калабушкиным, соседом по парте, да раздумал.

Может быть, Макар его просто разыгрывает? Алёша терзался до конца урока. В перемену побежал искать Макара и не нашёл.

Уроки кончились.

Алёша идёт домой. Он идёт не спеша, нет-нет да оглянется. Вдруг его догонит Макар! Но Макара не видно. У него шесть уроков, а у Алёши было четыре.

Сегодня шёл дождь, и по дороге много луж. Самая большая лужа около булочной. По ней можно пустить лодочку. Алёша вынимает из кармана щепку и, присев на корточки, опускает её на воду. Если бы подул ветер, по луже пошли бы волны. Но ветра нет, приходится самому дуть на щепку. Алёша дует изо всех сил, но щепка всё равно не плывёт, а только покачивается у берега. Алёша толкает щепку ногой, и она, медленно кружась, доплывает до самой середины лужи.

Алёша не замечает, что с другой стороны улицы за ним наблюдает сердитый старик. Старик стоит на краю тротуара. Он прижимает к груди толстый портфель с блестящими пряжками. На голове у него чёрная каракулевая шапка, а на ногах тёплые глубокие боты. Старик хмурится и, кажется, вот-вот закричит:

«Мальчик, ты зачем возишься в луже? Хочешь простудиться?»

Но старик не кричит. Он смешно надувает щёки. Будто это он, а не Алёша хочет устроить в большой луже попутный ветер кораблю. Старик досадливо машет рукой и нетерпеливо переступает с ноги на ногу.

Алёша поднимает свою сумку и, не оглядываясь, идёт дальше.

К старику подбегает женщина. Шубка на ней расстёгнута. Она, видно, спешила и никак не может отдышаться.

— Вот ты опять сердишься, — говорит она. — Да, да, сердишься, и нечего махать руками. Вот твоя лекция.

Старик молча прячет тетрадку в портфель. Он глядит вслед неудачливому мореходу и, взяв под руку свою спутницу, переходит с ней через дорогу.

Это Гуркин — сосед Тимохиных и Бодровых. Помните? Тот Гуркин, которому почтальон приносит большую почту. У него сегодня лекция, а на лекцию он ходит пешком. Провожает его жена, Татьяна Лукинична.

— Ты знаешь, Танечка, — говорит ей Гуркин, когда они, поддерживая друг друга, осторожно обходят большую лужу, в которой плавает покинутая Алёшей щепка, — в детстве я любил в таких лужах пускать корабли. Это было необычайно увлекательно!

— Смотри под ноги! — перебивает Татьяна Лукинична. — Ты, наверное, промочил ноги.

— Нет, — говорит Гуркин, — нет…

Он хмурит колючие брови и до самого института не произносит больше ни слова.

Детство… Всё, что было в детстве любимым, вспоминается людьми долго, до самой старости. И так хорошо помнится, как будто это было совсем недавно.

Татьяна Лукинична, наверное, не пускала по лужам корабликов. Она, как многие другие девочки, наверное, играла в куклы.

Алёша идёт домой не спеша. Спешить ему незачем. Мамы дома нет, и придёт она очень поздно.

По дороге Алёша долго гоняет перед собой жестяную крышку от какой-то банки. Потом смотрит, как шофёр грузовика меняет колесо. Тугая гайка на колесе долго не отвинчивается; шофёр стучит по ней гаечным ключом, гайка соскакивает и, подпрыгивая, катится Алёше под ноги.

Алёша подбирает гайку с земли и рассматривает её.

Усталый шофёр его торопит:

— Давай, парень, давай! Нечего разглядывать!

Алёша обиженно вытирает измазанную грязью ладошку, но не уходит. Он не уходит до тех пор, пока новое колесо не укреплено на своём месте. И только тогда, когда грузовик скрывается за поворотом, Алёша идёт дальше.

Дома были только тётя Маша Тимохина и её дочь Настенька. Настенька мыла пол и велела Алёше получше вытирать ноги.

— В комнату не ходи, у вас ещё пол мокрый, — говорит она.

И Алёша идёт на кухню.

— Чего тебе налить, сынок? — спрашивает тётя Маша. — У вас лапша, а у нас горох.

— Лапши, — отвечает Алёша, хотя ему очень хочется гороху. Но что поделаешь, если мама обижается, когда он не ест того, что она готовит.

«Я стараюсь только для тебя, — говорит мама. — И потом, Алёшенька, ты уже должен понимать, что сейчас трудно, а Тимохиных самих много».

Тётя Маша загремела кастрюлями, достала тарелку и налила лапши.

— Ешь, — сказала она, — и хлеб прикусывай.

Алёша ел, прикусывая хлеб, и вдыхал очень вкусный гороховый запах.

Когда Алёша справился с лапшой, тётя Маша спросила:

— Теперь, может, горошку налить?

И Алёша съел целую тарелку гороху.

— Тебя наш Макарка видал? — спросила Настенька.

— Видал, — ответил Алёша.

— Домывай, домывай! — вмешалась в разговор тётя Маша. — Домывай и собирайся, время-то второй час.

Настенька окунула тряпку в ведро и замолчала.

Алёша понял, что Настенька, наверное, хотела рассказать про какой-то секрет. И стал к ней приставать:

— Ну, скажи: чего, чего?

— «Чего, чего»! Села баба на чело и поехала! — запела Настенька.

Так Алёша ничего и не узнал. А Настя домыла пол, переодела платье, расчесала свои кудряшки и ушла в больницу на ночное дежурство.

У Тимохиных только Макар учится в школе, остальные все работают, Степан Егорович работает на заводе. Вместе с ним работает Генка. Генка скоро пойдёт в армию, ему уже восемнадцать лет. А его брата Мишу в армию не берут, потому что у него слабое зрение. Он носит очки. А ему тоже восемнадцать.

Работает Миша киномехаником. Это очень хорошая работа — целый день смотрит кино. Иногда он приносит на всех один пропуск, и ребята Тимохины, прихватив с собой Алёшу, идут в кино на два сеанса сразу.

Миша работает и учится. Сосед Анатолий Павлович Гуркин всё ему объясняет и для трудных чертежей даёт свою готовальню. А недавно Миша купил себе тоже настоящую большую готовальню. Тётя Маша его похвалила.

— Давно бы так, раз для учения надо, — сказала она. — А уж потом можно и форс наводить.

Форс наводить Миша не любит, не то что Настенька или Генка. Настенька иной раз вертится перед зеркалом до последней минуточки и бежит на работу, не успев поесть. И Генка такой. Алёша сам сколько раз слышал, как он тётю Машу просит:

— Мам, купи рубашку в клеточку. В полоску кто теперь носит? Никто. Я видел в магазине: в клеточку — серенькие с зелёным, красивые. Купишь?

Тётя Маша пойдёт, купит ему рубашку в клеточку, а он-то рад, он-то рад, как маленький.

Настя увидит новую рубашку, надуется:

— Опять Рыжику обновка!

А тётя Маша скажет:

— Настенька, ему скоро шинель надевать, пусть побалуется!

Настя и замолчит.

Настенька Тимохина учится на фельдшера и работает в больнице. Когда она приходит с ночного дежурства и ложится спать, все Тимохины соблюдают тишину — ходят на цыпочках.

— Вот четверо их у меня, — говорит тётя Маша, — и каждый растёт по-своему.

Но, видно, никто не рос, как растёт Макар, — без него не обходится во дворе ни одна драка. Дерётся Макар часто.

— Но его до этого всегда доводят, — говорит Алёша. — Я сам был на дворе и сам всё видел.

— Ну и как же было дело? — спрашивает Степан Егорович.