Солнце поблёскивало на длинных спицах, лежало на пушистом шерстяном клубке, Татьяна Лукинична медленно набирала петли и прислушивалась к мальчишечьим голосам.

Сегодня Алёша и Макар собирались уезжать. День у них был хлопотливый. Они сидели на скамейке и перевязывали бечёвкой тяжёлые пучки оранжевых ягод: Макар делал зимний запас.

— Вот увидишь, — говорил он Алёше, — и синицы и снегири прилетят. Воробьи и то будут клевать. Она на чердаке промёрзнет, сладкая будет, как сахар.

Макар взял в руки тяжёлую рябиновую ветку и, поглядев на неё, не стал обрывать.

Татьяна Лукинична подняла голову.

— Я её поставлю в воду, — сказал Макар.

Он подошёл к столу и опустил ветку в высокую вазу. Осенние цветы потеснились к краям, а в самой середине букета, как в хороводе, закачались яркие грозди.

— Красиво? — спросил Макар.

— Очень, — похвалила Татьяна Лукинична.

Мальчики продолжали вязать рябиновые пучки и вели свой разговор.

— Мы в этом году опять будем в одну смену учиться, — говорил Макар. — Знаешь, как это здорово! Все дела после школы вместе можно делать.

— Конечно, — соглашался Алёша.

Он привык к Макару. Они вместе провели почти всё лето. Алёша даже не представлял себе, что будет жить зимой не дома и учиться в другой школе. Он не знал о спорах, которые шли среди взрослых, а Макар знал. Знал и очень тревожился. Неужели Алёшку отдадут в детский дом? Или оставят жить у Гуркиных?

В один из своих приездов с дачи Макар решил поговорить с матерью.

Вечером, когда тётя Маша управилась по хозяйству и вышла на крыльцо отдохнуть, Макар примостился с ней рядом.

Во дворе было пусто. Трава, которая росла у забора, пожухла. На грядке под окнами отцветали жёлтые ноготки.

Вечер был тёплый, но уже не дышал ни запахами цветов, ни жарким, раскалённым за день асфальтом.

— Скоро в школу, — сказал Макар. — Ещё неделя пройдёт, и надо собираться.

Тётя Маша оглядела его. Макар стал совсем темнокожим — так загорел; шея чёрная, коленки в ссадинах, волосы отросли, как шапка.

— Опять штаны надо готовить, — сказала она. — А башмаки Генкины, они теперь тебе впору?

— Он не отдаст, — сказал Макар.

— Зачем они ему, он в армию идёт, ему там сапоги дадут. А вернётся, новые купит. Штаны-то я тоже из Генкиных тебе перешью. Пойдёшь у нас в школу, как человек. Только вот шерсть на голове остричь надо. — Тётя Маша потянула Макара за вихор. — Ишь отрастил какой!

— И Алёшу надо стричь, — сказал Макар.

— И Алёшку, — согласилась тётя Маша. — Одежда у него есть, только сумку купить новую. В третий класс пойдёт. Небось книжек больше теперь.

— Конечно, больше! — обрадовался Макар.

Оказывается, всё в порядке. Алёшка будет жить у них! И только теперь, когда Макар был в этом уверен, он высказал матери всё, что его тревожило.

— Я всё боялся, что отдадут Алёшку в детский дом, — говорил Макар. — Даже про себя подумал: а вдруг бы ты меня отдала? Я бы нигде не прижился. Потому что я твой?

— Мой, мой, — усмехнулась тётя Маша. — Только тебя и не взял бы никто. Кому ты такой кудлатый нужен?

— Знаешь, у нас с Алёшкой даже общая примета есть.

— Это какая же? — удивилась мать.

— Он Алёшка, а я Макар.

— Ну и что же?

— А то, что у меня дед был Макар, а у него дед Алексей.

Тётя Маша слушала и во всём с ним соглашалась…

Макар ликовал.

«Очень хорошо, когда есть у человека дом, да ещё такой, в котором найдётся место и для товарища», — думал он.

Вечером, когда на дачу за ребятами приехал Геннадий, у них всё было готово: увязан рюкзак, собран Алёшин чемодан, перевязаны удочки. Татьяна Лукинична пошла провожать их. Они пришли рано, до поезда оставалось время.

— Посидим, — сказала Татьяна Лукинична, и они сели все на широкую скамейку.

— В воскресенье приезжайте, — сказал Геннадий. — Мама очень просит. На флот отчаливаю.

— Ты будешь без неё скучать, — сказала Татьяна Лукинична. — Ты у неё любимец.

— Ну что вы! — вспыхнул Геннадий. — Она у нас никого не выделяет, а скучать, конечно, буду. Кто без матери не соскучится?

Алёша встал и отошёл в сторону.

— Я посмотрю светофор, — сказал он и, подняв ладошку козырьком, стал смотреть на далёкий красный огонёк.

— Едет! Едет! — закричал Макар, когда огонёк вдруг стал зелёным.

Он протянул Татьяне Лукиничне шершавую ладонь, взял Алёшу за руку и шагнул с ним на площадку вагона. Алёша помахал Татьяне Лукиничне из окна. Она шла за поездом, но вот её обогнал последний вагон, и она остановилась.

Возвращаясь домой, Татьяна Лукинична хотела разобраться в своих чувствах. Она не могла понять, почему все её старания были отвергнуты. Ей было обидно и больно до слёз.

Было совсем темно, когда Татьяна Лукинична подошла к калитке.

— Это ты, Танечка? — окликнул её Анатолий Павлович.

Он помог ей подняться по ступеням. Она взошла на террасу и села. Он погладил её по голове, как маленькую.

— Сыро, пойдём в дом, — сказала Татьяна Лукинична.

Они закрыли за собой дверь. Стало совсем тихо, будто все давно уехали в город.

В школу Макар и Алёша шли вместе. По дороге Макар встретил товарищей, своих одноклассников. Дальше они шли гурьбой. Макар рассказывал, что они находили летом в лесу. Пришлось даже остановиться. Алёша достал из кармана гильзу.

— Вот! — показал Макар. — Это он нашёл!

Алёша терпеливо ждал, пока все её поглядят, и не боялся, что кто-нибудь отнимет.

В школе они с Макаром разошлись. Макар пошёл в шестой, Алёша — в третий «А».

Прозвенел звонок. В третий класс вошла Наталья Алексеевна.

— Поздравляю вас с новым учебным годом! — сказала она торжественно, а потом, оглядев своих учеников, сказала уже просто: — Как вы все выросли!

Тому, кто приходит в школу в первый класс, кажется, что он никогда не будет десятиклассником. Но время проходит быстро.

Давно ли в этом же классе, где сидит Алёша, учился Гена Тимохин? Давно ли Наталья Алексеевна сажала его на первую парту, чтобы не спускать с него глаз?

«Он мешает соседям, стреляет чернилами и не следит за уроком», — жаловалась она Степану Егоровичу.

Степан Егорович вечерами проверял Генкины тетради и учил сына мастерить игрушки.

Как быстро прошло время!

Геннадий Тимохин работал на заводе последний день. Старый бухгалтер Мирон Григорьевич Коган пришёл в цех и принёс ему расчёт. Он торжественно раскрыл ведомость, дал Генке расписаться и только потом вручил ему конверт с деньгами.

— Я вам желаю, — сказал Коган, — от всего сердца! — и протянул Генке свою самопишущую ручку.

— Что вы, зачем! — смутился Генка.

— Я очень прошу, — сказал Коган.

— Бери, бери! — зашумели ребята. — Письма будешь писать!..

Генка вертел в руках массивную самописку.

— Спасибо, Мирон Григорьевич, — сказал за Генку Степан Егорович.

— Спасибо! — спохватился Генка и стал пожимать бухгалтеру руку.

Мирон Григорьевич снова зачем-то заглянул в ведомость и сказал громко, чтобы все слышали:

— Товарищ Тимохин! Вы получили расчёт за вычетом подоходного налога, государственного займа и плюс премию за отличную работу…

Генку поздравляли товарищи. А за час до гудка пришёл Генкин сменщик. Они вместе проверили ящик с инструментами, и Генка стал убирать станок. Он смёл с него железным веничком стружку, протёр мягкой ветошью.

Станок у него всегда был в порядке. К этому Степан Егорович приучил всех, кто работал в цехе. Каждый раз, заступая смену, Геннадий ревниво осматривал станок. И, если бывали неполадки, досадовал на сменщика. Теперь он передавал станок надолго.

— Вот тут маленько винт ослаб, — говорил Генка, проводя рукой по станине. — Надо подтянуть. Маслёнку смени, я видел у кладовщика, новые привезли. У них носик подлиннее, аккуратнее будет. А вот здесь, — Генка протянул руку в дальний угол ящика, — здесь я запасные резцы положил, на всякий случай.