Утро началось тяжко. Продиктовав вчера телеграмму о роспуске Думы, совершенно измотанный, я кое-как добрался до «резиденции» в сопровождении Воейкова и бухнулся мешком на кровать. Спал мертво, а пробудился как от удара и резко вскочил, комкая простыню. Тело ощущалось, будто налитое свинцом. Голова болела ужасно, набухшие веки опускались на красные, несмотря на длительный отдых, глаза. Все общее самочувствие казалось отвратительным, а сквозь окно, из вчера еще залитой солнцем дали, таращились на меня серые, пухлые облака.

Перед сном Воейков заставил меня облачиться в ночную рубашку, и сейчас я чувствовал себя в ней как сбежавший из клиники пациент. Через силу я вытащил себя из постели, скинул нелепую ночную одежду, быстро умылся, натянул армейскую гимнастерку, опоясался, надел сапоги.

Затем почему-то снова подошел к зеркалу. Странно, но находясь в новом теле почти три дня, я не имел возможности внимательно его изучить. В Зимнем было полно зеркал, но останавливаться, чтобы неспешно рассмотреть себя, не хватало времени. В туалетной салона-вагона я также видел свое отражение, но ночевал с Фредериксом и изучать в этих условиях лицо и новое тело являлось не то чтобы дискомфортным, но просто излишним — у царского окружения и так имелась масса поводов для удивления странным поведением Императора, его изменившимися характером, темпераментом, даже манерой речи. Удобный случай для изучения представился только сейчас.

Медленно я провел рукой по небритой щеке.

Для сорока восьми лет и примитивного века, в котором еще не могли лечить сифилис и тиф, очень удивляла ухоженность Императора, которая, если говорить откровенно, показалась мне чрезмерной для мужчины. С другой стороны, размышлял я, царственная особа есть царственная особа, и ежедневные травяные примочки, паровые ванны, втирания, шампуни, бальзамы и прочие косметические средства, а также процедуры, которые, как подсказывала память, Николай был вынужден претерпевать, могли оказать положительное воздействие даже при общем низком уровне медицины. Все эти процедуры вовсе не являлись, как станут говорить в будущем, признаком метросексуальности и определялись не желанием Николая хорошо выглядеть, а традицией этикета, к которой будущего государя приучали с детства. Коже далеко не юного самодержца позавидовали бы, ей-богу, многие модели из моего предапокалипсического времени и уж, тем более, всякая местная красавица.

Николай был сероглаз, имел открытое, простое лицо, поджарое, сильное тело, почти лишенное жира, сдержанные манеры, тихую речь, невысокий рост и необычайно крепкую нервную систему. Поведение Николая, за которым в первые часы своего пребывания в прошлом я старался только наблюдать, не подчиняя своей воле, являлось показательным в этом смысле.

Говорят, существует понятие — «царский характер». Это сумма качеств, позволяющая производить впечатление мощной личности и непробиваемой воли. У Николая это отсутствовало. Впечатления он не производил. Однако только ли «впечатление» составляет способность монарха править огромной державой? В сравнении с богатырской фигурой своего отца Александра Третьего, гнувшего в пальцах монеты, или же громогласной привычкой «повелевать» своего великого прадеда Николая Первого, нынешний государь действительно казался «тишайшим» — точно как царь Алексей, который служил ему своеобразным образцом для подражания. Но это был только фасад его личности.

Вопреки расхожему мнению, Николай оказался необычайно упрямым человеком, а вовсе не «тряпкой», как полагал я ранее, исходя из неполных о нем представлений. Разумеется, для правителя его характер показался мне не вполне подходящим, ибо вслух Николай почти никогда не отстаивал своих решений перед подданными, родственниками или послами держав. Он соглашался с их мнением или молчал, или же отвечал неопределенно. Однако почти ничто, кроме долгих доводов убеждения, не могло заставить русского Государя поменять свою позицию в каком-то вопросе, ибо отмалчиваясь и не возражая, Николай тем не менее всегда поступал по-своему, совершенно не думая о том, что его собеседникам казалось, будто им удалось его убедить.

Именно в этом — сочетании сильной воли и отсутствии внешнего пафоса — скрывалась главная трагедия Николая, которая в конце концов решила его судьбу. За тем, что многим казалось безволием, безынициативностью, скрывалась просто сильная выдержка. При известиях об ужасающих событиях своего царствования — смерти родственников от рук террористов, людских потерях в Великой Войне, даже покушениях на собственную жизнь — Николай почти не проявлял эмоций. Все это списывали на «вялость» натуры, на деле же за внешним спокойствием скрывался железный самоконтроль.

Действительно, излишняя эмоциональность есть удел слабых людей, не так ли?

Кричать и гневаться, топать ногами и рубить головы легко, если ты при абсолютном отсутствии смелости являешься абсолютным же самодержцем. Николай мог убивать людей миллионами, как это делал чуть позже Иосиф Сталин в той же стране, чем и навел порядок, задавил Смуту. Однако царь даже не повышал голоса на подчиненных!

«Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения», — это его слова.

Дело заключалось не в «неопытности» или «слабости» Николая, а в том особом, чрезвычайном историческом моменте, при котором моему несчастному реципиенту довелось царствовать. «Слабоволие», «внушаемость», «тупое упрямство» и прочие упреки, которыми бросались в него более поздние, в основном постреволюционные историки, возможно и имели под собой почву, однако ни в коей степени не могли стать теми критическими факторами, что неминуемо привели к падению монархии. Уже помянутые Александр Третий и Николай Первый были подготовлены в смысле образования не в пример хуже Николая Кровавого, однако справились и правили достаточно долго и благополучно.

Еще одной чертой, поразившей меня до самых глубин души, была религиозная вера русского Самодержца. Православие не являлось каким-то эффектным жестом царя, какой-то пропагандистской кампанией или «политической необходимостью», как можно было подумать про правителя «православной» страны. Религия составляла глубинную основу мировоззрения этого человека, самую суть его личности, фундамент индивидуального психотипа, если хотите.

Вера в Бога, идеи ответственности и долга являлись своего рода «самостью» Николая, что, в общем, легко объяснялось, учитывая суровое детство, военное воспитание, семейное почитание недалекого Государя-отца, а также многочисленные убийства родственников, которые окружали будущего «кровавого царя» с ранней юности. Когда мальчику стукнуло всего тринадцать лет, в парадный вход Зимнего внесли его деда — взорванного террористами царя Александра, с ошметками мяса вместо ног и торчащими из кровавой каши изломанными бедренными костями, — тут поневоле станешь религиозным!

Возможно, поэтому Николай относился к несению обязанностей монарха прежде всего как к тяжелой работе, к труду и, более того, как к своему священному, страшному, неподъемному, порой откровенно пугающему, но неизбывному долгу. Несчастный человек этот до дня своей смерти истово верил, что для стомиллионного русского этноса царская власть является благом, священной манной, а революционеры — только тонкий налет, кровавая пена на теле величайшего из народов…

С другой стороны, назвать Николая глупцом или неучем, запутавшимся в собственных заблуждениях, не поворачивался язык. «Глупец на престоле» в совершенстве владел четырьмя языками: родным русским, французским, английским и немецким. С иностранными послами в России, а также с многочисленными родственниками во всех дворах Европы он общался без переводчика — свободно. Кроме того, Николай окончил полный курс по программе Юридического и Экономического факультетов Петербургского университета, то есть имел минимум два высших образования по важнейшим для правителя специальностям. Начальный же курс образования будущего царя занимал двенадцать лет (это при распространенных тогда в России школах-трехлетках) и включал отнюдь не зубрежку молитв, традиционных для дворян иностранных языков, танцев и песнопений. В «детский» курс будущего Императора входили расширенные (по сравнению с принятыми на тот момент «гимназическими») программы по минералогии, химии, физике, ботанике, зоологии и даже анатомии. Добавьте к этому обширнейшую военную практику — два полных сезонных сбора в рядах лейб-гвардии Преображенского полка, двух сезонов в рядах лейб-гвардии Гусарского полка и один сбор в рядах артиллерии. По меркам будущей постреволюционной России это был полный двухлетний курс службы обычного призывника.