Припомнив обстоятельства их знакомства (Мак-Лауд тогда изображал куртуазнейшего французского рыцаря), Элеонора от души расхохоталась, да так, что воробьи, сидевшие на гребне ее шатра, забеспокоились и взлетели. В стихах трубадуров подобных персонажей именуют «сильными и молчаливыми», и, надо сказать, у шотландца неплохо получалось соответствовать всем строгим канонам образа.

Это случилось в декабре 1188 года, когда Ричард освободил королеву-мать из тюрьмы и Элеонора приехала на встречу с Монферратом в город Пуату, что в Аквитании. Маркграф, специально ради престарелой аквитанки выбравшийся из Тира и одолевший половину Франции от гавани Марселя до столицы Аквитании, прибыл в сопровождении невозмутимого молодого человека лет двадцати шести или чуть постарше, разодетого в пух и прах. Иронично улыбавшегося незнакомца королеве представили под именем Даниэля де Маллегрима из графства Бургундского.

Собственно, Элеонора поначалу невольно уделяла куда больше внимания не Конраду, а его спутнику, вполне того заслуживавшему, и не без грусти размышляла, отчего в ее возрасте попытку совратить эдакого красавчика непременно сочтут несколько неприличной? Даниэль – высокий, хорошо сложенный, двигавшийся с какой-то звериной грацией, обладатель всегда безукоризненно расчесанной гривы каштановых с рыжеватым отливом волос и странноватых глаз, менявших в зависимости от настроения хозяина цвет от светло-карего до зеленого – вел себя по отношению к королеве с надлежащим пиететом, подчеркнуто не замечая многозначительных взглядов и вздохов ее фрейлин. Королева-мать не сомневалась, что за время пребывания в Пуату приятель Монферрата успел получить свое со всех дам и девиц, имевших неосторожность оказаться на его дороге, и только посмеивалась. Загадочный Данни, рекомендованный кардиналом Орсини, оказался совсем не таким, как она представляла. Куда необычнее любых фантазий…

В один из вечеров между Элеонорой Аквитанской и Конрадом состоялся приватный разговор, имевший далеко идущие последствия, после которого высокие договаривающиеся стороны расстались, вполне довольные заключенными сделками, и отправились кто куда: маркграф – обратно в Марсель, дабы оттуда вернуться к побережью Святой земли, королева – в Лондон. Присутствовавший на встрече мессир де Маллегрим задержался еще на несколько дней, а затем, по слухам, уехал в Южную Францию, намереваясь присоединиться там к собирающейся крестоносной армии.

Спустя месяц в столице Британии объявился некий шотландец, Дугал из клана Лаудов, быстро завоевавший расположение нового канцлера Уильяма де Лоншана и создавший отряд шотландской гвардии, подчиненный только господину королевскому управителю. Элеонора с самого начала не доверяла ставленнику своего сына Ричарда и нашла чрезвычайно полезным иметь в свите канцлера человека, который станет внимательно надзирать за самым выдающимся прохвостом столетия (если, правда, не считать таковым Рено де Шатильона), а заодно выполнять кое-какие поручения королевы, требующие сообразительности и предприимчивости.

Однако Элеонору слегка настораживало полное отсутствие привязанности Данни к какому-то конкретному месту или человеку. Он не имел ленного владения (хотя Конрад вроде бы обещал ему таковое в награду за верную службу), герб украшала перевязь ненаследного младшего сына… Впрочем, плохо разбиравшаяся в варварской символике Шотландии королева-мать не могла в точности сказать, есть ли у изгнанного из родных мест Дугала вообще какой-либо герб. Маркграф Монферратский с некоторым недоумением сообщил королеве, что близких друзей у Дугала нет, мимолетных подружек он забывает на следующий день и в целом его взгляд на мир напоминает философию волка-одиночки: я сам по себе, больше мне никто не нужен. Такой человек с течением времени может стать очень опасным – как для окружающих, так и для себя самого. Однако при первой встрече Дугал не произвел на Элеонору впечатления эгоистичного и обуянного гордыней себялюбца. Гордость – еще не гордыня, а гордости у Данни, как у любого обитателя земель Хайленда, имелось с избытком.

– Вот тебе задачка, матушка моя, – недовольно проворчала под нос королева-мать. – Или Дугал и Ральф заблуждаются одновременно, или кто-то вознамерился меня обмануть, или они решились на месть? Дугал собирается отмстить Ральфу? Не верю! По-моему, скотт даже немного раскаивается за дела грешной молодости. А вот Ральф… Или все-таки пытаются провести?

Элеонора поднялась со стульчика, оправила платье-сюркот и с неожиданной злостью врезала кулачком по тонким доскам походного стола.

– Меня еще никто не обманывал за все пятьдесят лет, которые я ношу корону, будь то корона Франции или Англии! – яростно, брызгая слюной, прошипела пожилая монархиня. – Поражения я терпела, но никому не удавалось меня обмануть! Если эти два молодых идиота решили со мной сыграть по своим правилам!.. Придется им показать, кто здесь владеет троном, а кто должен бегать по поручениям королевы! Думаю, они будут счастливы оказаться в одном подвале Тауэра и повисеть на одной дыбе!

– Ваше величество? – одна из камеристок, услышав, как Элеонора подняла голос, заглянула в шатер. – Что-нибудь произошло?

– Нет! – рявкнула мать Ричарда. – Но если произойдет, клянусь святым Мартином, кое-кто об этом очень пожалеет!

Нет ничего хуже, чем проснуться больным телесно и к тому же с похмелья.

Казаков с невероятным трудом разлепил глаза, и окружающий мир показался настолько мерзким, что захотелось провалиться обратно в теплый черный омут без сновидений и плавать в нем как можно дольше. Во рту и горле непереносимая сушь, слабость такая, что любое движение требует весьма значительных усилий, рука сильно болит… Что же такое стряслось? А, вспомнил. Хорошо, что удалось довольно дешево откупиться от искушения поучаствовать в войне двенадцатого века. Десяток сантиметров правее – и арбалетный болт пробил бы легкое или сердце. Повезло. В каком-то смысле.

Что же было потом? Правильно, они с Гунтером приехали в монастырь, перепугали Беренгарию, а дальше? Дальше был полулитровый бокал смеси красного вина со спиртом, принятый на голодный желудок и после изрядной потери крови. Как следствие – антероградная амнезия.[5] Никаких воспоминаний.

Он поднял гудящую, словно гонг в буддийском храме, голову, и попробовал осмотреться. Ложе устроили на сундуках с тамплиерским золотом. Вместо простыней – окрашенный в пурпур шелк. Небось, Беренгария пожертвовала. Внизу что-то мягкое и чувствуется запах сухой травы – монастырский тюфяк, принесенный святыми сестрами. Сквозь высокое окно пробивается золотисто-голубой свет, значит, давно утро. На одном из стульев у стены кто-то сидит.

– Ваше высочество? – просипел Казаков. – Это вы?

– Нет, пресвятая Мария Магдалина, утешительница и целительница.

– Кажется, это вам однажды сказали – «иди и не греши»?

– Если вы проснулись и начинаете острить, значит, мессир фон Райхерт переоценил тяжесть вашей раны, сударь, – сухо ответила принцесса. – Пожалуйста, попробуйте не шевелиться лишний раз. После ночного приключения сестры Мария и Клара от хвалитн до утрени отмывали пол от крови. Вашей, между прочим. Не понимаю, как в человеке может умещаться такое количество этой жидкости? Кстати, о жидкостях! Давайте я помогу вам сесть.

– Сам, – буркнул пострадавший и, стараясь не тревожить левую руку, попытался прислониться спиной к прохладной каменной стене. – Подайте кувшин или я умру от жажды, а в моей безвременной гибели обвинят вас.

Беренгария отнюдь не шутила, когда говорила, будто многое повидала в своем горном королевстве. Отец, король Санчо, несколько раз брал принцессу на войну с маврами, она присутствовала на множестве турниров, а во время битвы наваррцев с кордовскими сарацинами при Сарагосе даже помогала монахам и рыцарям-госпитальерам обихаживать раненых. Между прочим, любая благородная девица и прекрасная дама обязана быть знакомой с целительским искусством, это непременная составляющая хорошего воспитания. Если поблизости нет образованных священников, уход за мужьями, братьями или отцами, пострадавшими в непрестанных сражениях, возлагается на любящих женщин. Гунтер, посмеиваясь, как-то говорил Казакову, что почти не сомневается в жульничестве со стороны рыцарей – они, мол, нарочно калечатся, чтобы внимание прекрасных дам не ослабевало…