С нами бог! Да здравствует свободное сибирское крестьянство!

Северский губернский комитет крестьянского союза».

Дважды перечитав написанное вслух, Вениамин удовлетворенно хмыкнул, расслабил плечи. Улыбка зазмеилась по тонким изогнутым губам. Завтра пани Эмилия распечатает листовку, и с верными людьми она разлетится по всем уездам губернии. Ее будут переписывать, с нарочными переправлять из села в село. Не одну мужицкую душу замутит она. Не один красный петух прокукарекает большевикам предновогодней ночью. Борьба разгорается. Все впереди…

Пани Эмилия, по документам Эмилия Мстиславовна Вохминцева, прожила бурную жизнь, и, если бы не умение пользоваться косметикой и не многолетний постоянный уход за лицом, она выглядела бы несравненно старше и куда менее привлекательной.

Эмилия Мстиславовна появилась в Северске лет двадцать пять назад. Никто уже точно не помнил, с кем она приехала: одни утверждали — с тетей, другие — с матерью, третьи — с опекуншей, зато все в один голос твердили, что в ту пору Эмилия Мстиславовна была девицей необыкновенной красоты, одевалась изысканно, по последней моде, свободно изъяснялась по-французски и недурно музицировала.

Недолгое время Эмилия Мстиславовна кормилась уроками французского языка и музыки, которые давала на дому детям местных богатеев; потом, сделавшись хозяйкой в доме старого, богатейшего северского купца Колоколова, она целиком посвятила себя домашнему хозяйству и театру. На средства, собранные во время благотворительных вечеров, было выстроено новое здание драматического театра, на гастроли в город стали наезжать знаменитые актеры и целые труппы, и у Эмилии Мстиславовны было по горло хлопот.

На втором году замужества пани Эмилия (тогда ее уже называли так) разрешилась сыном. Северские сплетницы, готовые запродать душу нечистой силе только за то, чтобы первой узнать скандальную новость, утверждали единогласно, будто отец ребенка — не дряхлеющий, малоподвижный и болезненный старик Колоколов, а его молодой приказчик Момонов.

Первенец пани Эмилии оказался дебильным, причем настолько, что его пребывание в доме давало лишь пищу злопыхателям и завистникам, и младенца сплавили в какое-то очень глухое село не то к дальним родственникам, не то к знакомым старика Колоколова, где Гаврюша — так нарекли ребенка — и прожил безвыездно двадцать лет, резко выделяясь из сверстников силой, здоровьем и слабоумием.

За эти двадцать лет пани Эмилия схоронила двух мужей и вышла замуж в третий раз за кутилу и распутника Вохминцева, с которым вскоре и основала под видом ночного ресторана публичный дом для почтенных отцов семейств. Имена посетителей нового заведения хранились в глубочайшей тайне. У дома было столько потайных замысловатых ходов и выходов, что именитые гости были полностью гарантированы от неожиданности быть узнанными. Это принесло дому Вохминцевых такую популярность среди местных чиновников и купцов, что пани Эмилия, как говорили обыватели, «загребала деньги лопатой».

Незадолго до Февральской революции Вохминцевы решили расстаться с Северском. Где-то, не то в Питере, не то в Москве, они купили большой особняк, муж отправился туда наблюдать за ремонтом и отделкой, а пани Эмилия потихоньку стала сворачивать доходное предприятие, подыскивая стоящего покупателя всего заведения вместе с живым товаром.

Октябрьская революция пани Эмилию из седла не вышибла, Едва в Северске установилась Советская власть, она распустила своих «девочек» и, превратив «нумера» в меблированные комнаты, предложила ревкому свои апартаменты для нуждающихся в жилье совслужащих. Тут был тонкий расчет. Не веря в долговечность новой власти, Эмилия Мстиславовна хотела любой ценой сохранить дом и годами накопленное добро.

Но одной управляться по дому было трудно. Бывшие верные слуги разбежались, а новых поди-ка подыщи в таком хаосе, да и вообще чужой в доме все равно что спящая змея за пазухой: не знаешь, когда и в какое место ужалит. Тогда-то пани Эмилия и вспомнила о Гаврюше.

Двадцатичетырехлетний верзила почти саженного роста, налитый неукротимой животной силой, вызвал у нее смешанное чувство восхищения и брезгливости. Гаврюша был круглолиц, краснощек, с полуоткрытым глуповатым ртом и отсутствующим взглядом медлительных водянистых глаз. На голове его кудрявилась буйная поросль нечесаных русых волос.

Гаврюшу привезли в город, вымыли, почистили и поселили в отдельной комнате в мансарде. Он работал как вол, ел за пятерых, спал в любом месте и в любой позе. Мать Гаврюша называл Эми, безропотно ей повиновался и любому ее обидчику готов был глотку порвать либо переломать хребет. А с дурака какой спрос? Так Эмилия Мстиславовна обрела вернейшего, к тому же безответного слугу с железными, беспощадными руками.

При Колчаке — Северск находился под ним более года, по август 1919-го, — в меблированных комнатках жили офицеры на полном пансионе хозяйки, которая исправно заботилась не только о питании своих клиентов, чистоте их комнат и постелей, но и о их развлечениях. Ночной ресторан Вохминцевой не закрывался круглые сутки. Господа офицеры не жалели денег, когда их не было, расплачивались крадеными драгоценностями. Особенно буйные кутежи устраивал начальник дивизионной контрразведки Мишель Доливо — садист и половой психопат. Побывавшие в его руках «девочки» ни за что на соглашались на новую встречу с Доливо.

Пани Эмилия, однако, была достаточно благоразумна и по мере возможности старалась держаться в тени. И рестораном, и «девочками» она управляла через подставных лиц и делала это так ловко, что, когда в город вошла Красная Армия, никто не мог обвинить Вохминцеву ни в чем предосудительном. Снова ее жильцами стали совслужащие, направляемые губисполкомом.

Пани Эмилия была уверена, что и на сей раз Советы продержаться недолго, но не особенно ясно представляла, как произойдет вся эта головокружительная метаморфоза.

Член коллегии губпродкомиссариата Вениамин Федорович Горячев появился у нее однажды вечером, сухо и сдержанно поздоровался, тщательно осмотрел свою комнату, спросил, будет ли она кипятить ему чай и стирать белье.

Каким-то совершенно непостижимым чутьем пани Эмилия угадала, что человек этот тоже из «бывших», и на его вопрос о чае ответила:

— Для таких клиентов найдется и что-нибудь поприятнее.

— Например? — Вениамин насторожился, поджал и без того тонкие губы.

— Кофе натуральный, а пожелаете — и горячительное. Самодельное, правда, зато добротное и крепкое… — говорила пани Эмилия, а глаза ее при этом выражали: «Напрасно таишься. Насквозь вижу. Не бойся, сама того же поля».

Вениамин, видимо, правильно расшифровал ее взгляд, нахмурил рыжеватые брови.

— Бла-го-дарю. Покорно бла-го-да-рю.

Он был скрытен, и осторожен. Напрасно она обшаривала и обнюхивала его комнату вдоль и поперек, заглядывала под матрац, рылась в белье — никаких намеков на то, что предчувствие ее не обмануло, пани Эмилия обнаружить не смогла. Но однажды судьба улыбнулась ей. Она подслушала, как Вениамин говорил неизвестному мужчине, заночевавшему у него на правах старого приятеля: «Завтра около трех к вам на вокзале подойдет человек и скажет…»

На следующий день ровно в два она отыскала незнакомца на вокзале, произнесла подслушанную фразу и заполучила небольшой сверток. Вечером пани Эмилия без стука вошла в комнату Вениамина Федоровича.

— Вашего ночного гостя арестовали сегодня на вокзале.

— Какого гостя? — побледнел Горячев. — Что за вздор вы мелете, у-ва-жа-емая?

— Полно разыгрывать. Неясно разве? Его арестовали за час до встречи с вашим посыльным.

— Ка-кой по-сыль-ный? — по слогам выговорил Вениамин и резко встал. — Вы эти шуточки бросьте, мадам Вохминцева!

— Не орите, — спокойно осадила она Вениамина. — В коридоре слышно. — Выглянула за дверь, плотно притворила ее. — Про арест я выдумала. Просто чтобы вы знали: я ваш союзник. Что касается багажа, вот он. — И величавым жестом протянула ошеломленному Вениамину сверток. Медленно поднялась, надменно улыбнулась. — Если понадоблюсь, к вашим услугам…