— Он такой же грубый и острый, как пила из акульих зубов, которой ты пилил доску для лодки, — сказала Таффи.

— Ты хочешь сказать, сплошные острые зубья? Вот такие? — спросил Тегумай.

И он нарисовал вот это:

— Точно, — сказала Таффи. — Но столько зубов нам не надо: оставь только парочку.

— Я вообще оставлю один, — сказал Тегумай. — Если наша с тобой игра станет интересной для всех (а я в этом почти уверен), то надо сделать эти картинки совсем простыми.

И вот как он нарисовал:

— Вот теперь всё готово, — сказал Тегумай и запрыгал от радости на одной ноге. — Теперь я смогу нанизать их на бечёвку, как рыбу на кукан.

— Может, вставить между словами какие-нибудь маленькие палочки, как между карпами на бечёвке, — чтоб они не толкались и не сбивались в кучу?

— Лучше я оставлю между ними просветы, — сказал папа. И он очень быстро и вовлечённо изобразил это всё на новой полоске берёзовой коры.

— Шу-йа лас, йа мару, — прочитала Таффи один звук за другим.

— Всё, на сегодня хватит, — сказал Тегумай. — И вообще, ты уже устала, Таффи. Ничего, моя милая, завтра мы всё закончим. И когда самые большие деревья, которые ты видела, пойдут на дрова и сгорят в очагах, и ещё через долгие-долгие годы, — даже тогда люди будут помнить о нас.

Они вернулись домой, и весь вечер Тегумай просидел с одной стороны от очага, а Таффи с другой, и они рисовали на закопчённой стене всякие «йа» и «йо», «шу» и «ши», и переглядывались и пересмеивались, пока мама не сказала:

— Право же, мой Тегумай, ты ещё хуже, чем Таффи.

— Мамочка, не сердись, пожалуйста, — сказала Таффи. — Просто у нас есть один секретный сюрприз, и мы тебе сразу всё расскажем, когда он будет готов; но только не расспрашивай меня сейчас, а то я не удержусь и всё тебе разболтаю.

И её мудрая мама не стала ни о чём расспрашивать; назавтра Тегумай ранним и погожим утром отправился на реку, чтобы подумать о новых звуковых рисунках, и когда Таффи проснулась, она увидела начерченное мелом «йа-лас» на боку большой каменной бадьи рядом с их Пещерой (и это значило, что вода в ней кончилась или скоро кончится).

«Ой-ой-ой, — подумала Таффи. — От этих звуковых рисунков полно забот! Всё равно как если бы папа сам подошёл ко мне и велел натаскать маме воды для обеда».

Она взяла берестяное ведёрко, пошла к роднику за Пещерой и наносила воды в бадью, а потом побежала к реке и дёрнула папу за левое ухо — за то, за которое имела право дёргать, когда хорошо себя вела.

— А теперь давай рисовать дальше, и мы придумаем все звуковые значки, которые ещё остались, — сказал папа, и весь этот завлекательный день они рисовали без остановки, — только разве что один разок вкусно поели и пару раз буйно поиграли. Они дошли до звука «Т», и Таффи сказала, что если с него начинаются и папочка с мамочкой, и она сама, то надо придумать что-то вроде семейного портрета, где все держатся за руки. Сначала картинки получались красивые и подробные, но после шести-семи раз у них стало выходить всё проще и проще, пока, наконец, на рисунке не остался один Тегумай, высокий и худой, который протягивал руки Таффи и маме. Сейчас ты поймёшь, как это получилось:

Остальные картинки тоже поначалу были слишком красивыми (особенно до обеда), но Таффи с папой снова и снова рисовали их на берёзовой коре, и они становились всё проще и понятней, пока даже Тегумай не мог найти в них изъяна. Для звука «з» они повернули пасть шипящей змеи в другую сторону и пририсовали ей жало\, чтобы показать, как злобно и неправильно она шипит;

а для «е», которая часто появлялась на картинках, они придумали вот такой простой завиток: и они нарисовали Священного Бобра тегумайского племени для звука «б»;а для звука «ф», от которого раздуваются щёки, когда повторяешь его снова и снова, у них получилось вот что: ; а для хищного звука «х» они нарисовали две пасти больших речных щук, разинутые в разные стороны; а для жужжального звука «ж» — большую жужелицу; а волнистый звук «в» получился немножко похож на извилистую, петляющую реку Вагай; они рисовали и рисовали, пока не придумали все звуки-рисунки, какие хотели, и у них получился весь алфавит, от начала до конца.

Ушли в прошлое тёмные века и светлые века, ушли иероглифы классические и иероглифы демотические, письмена ионические и письмена дорические, и рунические, и криптографические, и куфические[4], и всякие иные закорюческие и закавыческие (ведь все Негусы, Набобы и Наибы, и все Хранители Старины никогда не оставят в покое хорошую вещь, которая попала им в руки), и наконец, старый добрый алфавит, простой и понятный — A Бэ Вэ Гэ Дэ и все остальные буквы, — вернулся к своему прежнему виду, чтобы наши Самые Любимые его учили, когда подрастут немного.

Но я помню Тегумая Бопсулая, и его дочку Таффамай Металлумай, и их милую маму Тешумай Тевиндро, и те давно прошедшие годы. И всё это было, — да, так оно и было! — на берегах полноводной реки Вагай.

Как только Тегумай Бопсулай с Таффи придумали алфавит, Тегумай сразу начал делать Алфавитное ожерелье[5] — волшебное ожерелье из всех букв, — чтобы принести его в Тегумайское Святилище и сохранить там навсегда. Таффи с Тегумаем трудились над Алфавитным ожерельем целых пять лет, а племя приносило им самые лучшие бусы и разные красивые вещицы.[6] Здесь нарисовано это волшебное ожерелье. Шнурок для него сплели из отборных оленьих жил и обвили тонкой медной проволокой.