Во время изучения оперативной обстановки внимание Николая привлекли бывшие советские гражданки, вышедшие замуж за иностранцев. Одни из них были разведены, другие зарегистрировали новые браки и мотались по заморским городам и весям. Естественно, ими не могли не заинтересоваться западные разведслужбы.

Одна особа привлекла внимание капитана А. Бодрова, который познакомился с нею случайно. Стали встречаться, дело дошло до постели. Она жила и роскошном особняке, купленном новым мужем американцем. Зная, что Бодров москвич и может уехать в столицу, она, но всей видимости не без подсказа мужа, крепко «ухватилась» за офицера.

Приезд супруга, неожиданная встреча с ним, и особенно беседа, так напугала донжуана, что тот прибежал к контрразведчику. Он долго умолял оперативника не докладывать об амурных похождениях командованию. Решили поигран, с американцами. Для этого подключались специалисты из Будапешта и Москвы…

В Сомбатхее Стороженко получил самое звездное звание, восемь звезд, — капитана, которое обмыли с друзьями-коллегами россиянами и венграми.

Время летело быстро. Весной 3974 года в гарнизоне работала инспекторская проверка, учиненная Центром. Представители 3-го Главного управления КГБ остались довольны работой Николая и предложили должность в столице. Он дал согласие.

Военно-транспортным самолетом его доставили на «ватанье» — беседу с недавно назначенным начальником военной контрразведки генералом — лейтенантом Н. Душиным.

«Так вот она какая, Лубянка, внутри!» — удивился Стороженко, поднимаясь на седьмой этаж дома № 2. Сначала разговаривал с ним начальник отдела, затем его заместитель. После этого направили в приемную. Через несколько минут порученец предложил зайти в кабинет. Встретил капитана высокий горбоносый генерал с «гакающим», как ему показалось, южным говорком. Поразили размеры кабинета. «И зачем ему такое футбольное поле?» — невольно подумал Николай. Беседа началась с дежурных вопросов: какие дела и сигналы вел, имелись ли негласные помощники из числа старшего офицерского состава, в чем заключались особенности оперативной обстановки в гарнизонах, что закончил, какие увлечения?..

Отвечал Стороженко достойно, хотя несколько волновался. Коварный вопрос последовал в завершающий момент разговора.

— А вы справитесь, если дадим в обслуживание Главное управление кадров Минобороны СССР?

Офицер по-армейски коротко отчеканил:

— Справлюсь, товарищ генерал!

Это была его ошибка. Но он не понимал никаких подтекстов, эзоповщины, не знал «бархатного» языка, — говорил прямо, как думал. Ответ не понравился вчерашнему замзавсектором ЦК КПСС.

Беседа закончилась. Генерал почмокал губами и отправил Николая к кадровикам. Куратор отдела по кадрам подполковник К. Федин принял его через несколько часов:

— Что же ты, пацан, подвел меня? Как ты ответил Душину на предложение принять ГУК?..

Непонятно, чего было больше в этом наскоке кадровика, — страха за свою репутацию или сопереживания за фиаско оперативника на голом месте. Однако, к его чести, он тут же стал инструктировать «провинившегося», что надо было сказать дипломатичней: постараюсь оправдать ваше высокое доверие и приложу все свои силы, чтобы с помощью старших товарищей побыстрее освоить вверенный мне объект.

— Ну что ж, поеду снова в ПрикВО, — ответил капитан.

— Не горячись. В тебе что-то генералу понравилось.

— Я не девица, чтобы нравиться мужику, — выпалил с досадой Николай.

— У-у, хохол упрямый. Спрячь горячность. Всё будет нормально…

Через двое суток Стороженко возвратился в полк, который ему стал ещё дороже после посещения Лубянки. Однако скоро пришлось расставаться с гарнизоном, так как шифротелеграммой он откомандировывался в распоряжение начальника военной контрразведки Союза. На сдачу дел начальник дал неделю.

В Москву супруги Стороженко прибыли поездом. Вещи шли контейнером. Поселились у родственников. Законную жилплощадь пообещали дать через пару месяцев. Но прошло почти два года, прежде чем Николай получил ордер на первую в жизни свою квартиру.

В оперативное обслуживание дали один из институтов МО СССР. Помощников почти не было. Задачу поставили жесткую — на голом месте наладить четкий контрразведывательный процесс. Основание — проявление интереса ЦРУ к новому институту. Эти данные были получены советской разведкой.

«Вот она, „десятка“ деевской „мишенной системы“. Не было бы счастья, да несчастье помогло, что судьба меня определила на такой объект», — искренне говорил сам себе Николай.

Пугало только одно: если до этого он соприкасался с обветренными лицами пушкарей, танкистов, мотострелков, то здесь ему придется общаться с военно-технической интеллигенцией, обладающей высоким культурным уровнем. «„Белые воротнички“ Советской Армии» — так их называл начальник института генерал-майор авиации О. Рукосуев. На объекте проходили службу бывшие «засвеченные» военные разведчики, специалисты главных штабов, полиглоты, доктора наук и генералы. Первоначальную робость Николай заглушил своим кратким обетом: «Справлюсь! Я обязан справиться!»

Среди сотрудников института были лица, попавшие в разное время в поле зрения западных спецслужб. Одних противник тщательно изучал, к другим уже осуществлял вербовочные подходы, но они отвергли западных радетелей благополучия, третьи скрывали подобные случаи и по возможности «прятались от света», а четвертые могли попасться на крючок.

В середине 70-х годов в очередной раз была запущена «утка» о том, что американские спецслужбы якобы 80 % конфиденциальной информации «вытягивают» из открытых источников — газет, журналов, брошюр. Мода есть мода. Увлеклись этой идеей и в СССР. Росли объёмы, наработок в информации, шедшей на самый «верх». У специалистов возникал вопрос: если в ведущих странах Запада существует жесткая цензура на публикации режимной информации, то всё, что поглощает институт, может оказаться для советского руководства дезинформацией, отредактированной западными спецслужбами.

Стороженко и его коллеги на совещаниях били тревогу. Их поддерживал начальник подразделения подполковник Н. Петриченко. Он мог постоять за подчиненного, за правду. Терпеть не мог лодырей и блюдолизов, зато к трудягам относился предельно внимательно, активно продвигал их по службе. Стороженко считал за счастье, когда тот вызывал его к себе. Минуты общения с человеком большой души и интеллекта вдохновляли. Для Николая это был второй Деев.

На всю жизнь запомнился случай, ставший и укором, и уроком. Дело в том, что вышестоящее начальство в угоду партийным директивам перед очередным партсъездом потребовало от оперсостава усиления профилактической работы с лицами, высказывавшими так называемые «нездоровые политические суждения». Петриченко критически относился к таким нововведениям, усматривая в них элементы перерождения военной контрразведки в охранку. Как-то Стороженко попутал бес. Получив материалы о том, что одна из машинисток в кругу сослуживцев в резкой форме критиковала Брежнева и его «серого кардинала» Суслова, он доложил об этом начальнику. Петриченко с вниманием, как это делал обычно, выслушал, а потом тихо сказал:

— Товарищ капитан, представьте на мгновение, что этой женщиной была бы ваша мать или жена. Как бы вы поступили? Разве неправда, что зарплаты в семьдесят рэ хватает только на худой прокорм. А как быть со всем остальным? Я думаю, машинистка имела право, моральное право, высказать свое мнение по поводу условий жизни. Давайте договоримся: больше подобных материалов не докладывайте. Не мелочитесь, не надо, вы же рождены для честной и чистой работы, — у вас это получается. Занимайтесь своим де-е-лом, — последнее слово он растянул для акцента и, улыбнувшись, крепко пожал руку: — И, пожалуйста, не обижайся.