— Если бы я помнил что-нибудь, то, вероятно, сказал бы, что ты чертовски права. Я бы даже предложил бы как следует тут все исследовать. Подземным людям такая информация в самом деле не помешает…

— Нет, нет, Сиг! Долго оставаться в городе нельзя… Чем быстрее мы уйдем, тем будет лучше. Но ты верно понимаешь насчет информации. Думаю, теперь не придется тебя убеждать, что, убив одного-двух терракотеров, по-настоящему не отомстишь. Нужна организованная борьба. Те люди, которых ты видел на экране, они настоящие борцы. Они будут рады, если мы добудем важные сведения. Они будут гордиться нами, Сиг.

Щеки ее порозовели то ли от наливки, то ли от волнения, и Зуброву захотелось коснуться их пальцами. Это желание смутило его.

Руна посмотрела странно и, прильнув к нему, быстро чмокнула в щетину.

— Теперь надо отоспаться, — сказала она, отвернувшись. — Для одного дня впечатлений предостаточно.

— У меня сегодня выходной, — сказала Руна наутро, стянув с Зуброва одеяло. Он сел, обхватив руками колени.

Солнце било в окно, и чувствовалось, что на улице мороз.

Вчера Зубров уснул до того, как легла Руна. Он просто взял и провалился в сон, только лишь голова коснулась подушки, и проспал всю ночь на одном боку.

Зубров осмотрелся и увидел рядом со своей подушкой еще одну, примятую. Стало быть, спали они рядом.

— Готов? — бодро спросила Руна.

Он пожал плечами.

— По крайней мере, недурно выспался, — заметила она. — Уже половина десятого. Для начала надо со сроками определиться. Попробуем сделать прогноз.

Он не понимал, о чем она говорит: должно быть, это и было написано на его лице. Руна улыбнулась.

— Хочу чтоб ты понимал: я впервые сталкиваюсь с подобным. Будем надеяться, что программа «Зубров» не противоречит структуре твоего сознания. Думаю, если бы было иначе, она бы не работала. Выходит, должны быть точки соприкосновения. Мой компьютер так или иначе их нащупает, в этом я почти уверена. А вот что касается всяких побочных действий терапии, тут я и предполагать не могу, что нас ждет. Компьютер-то у меня есть, но я дилетант. Так что выбор за тобой, Сиг. Пока не поздно, можешь отказаться от восстановления.

— Как это будет выглядеть? — спросил он, протирая глаза.

— Вот как: ты устроишься поудобнее, я положу рядом персоль, надену на тебя датчики, включу сканер. Сначала буду следить за его работой, а когда увижу, что все идет своим чередом, переведу в автоматический режим. Время от времени буду посматривать за твоим биоритмом и за деятельностью мозга. Сеанс будет длиться до тех пор, пока параметры организма будут в пределах нормы. Начнешь уставать — остановлю процесс. Все. А сейчас в душ и завтракать.

Когда он выходил из ванной, она протянула ему брюки.

— Еще с вечера выстирала, сейчас утюгом досушила, заштопала. Не ругайся, если плохо: не привыкла я к их иголкам.

— Спасибо, — пробормотал он, торопливо натягивая брюки.

Руна удивленно хмыкнула.

— Тебя прямо не узнать. Любопытно, каким же ты станешь после встречи Ореста с Сигурдом?

— Не знаю, — буркнул он. — Должно быть, таким, как ты сказала: взрывоопасным.

Оказалось, пока он спал, она успела сварганить большую кастрюлю макарон по-флотски и прибрала в квартире. На Руне был светло-голубой халат выше колен, в нем она со своими распущенными белыми волосами напомнила Зуброву одну заграничную певицу, имя которой он забыл.

Войдя на кухню и выглянув в окно, он увидел, что за ночь нападал тонкий слой снега. По коже отчего-то пробежал мороз, словно было что-то дурное в этом снеге. Он вспомнил, как в детстве у них в Багровске была гора-каталка — спуск в котловане, который по каким-то причинам года три или четыре оставался пустым, прежде чем его стали заполнять фундаментными блоками. Со своим другом Андреем они, задыхаясь от упоения, катались на санках, лыжах, картонках, жестянках и просто на мягком месте. Разве всего этого не было?

Макароны оказались такими, как Зубров любил: много мяса, масла и лука. Он умял две тарелки, а третью порцию доедал уже с некоторым стеснением, хотя Руна насыпала ему добавку почти силой.

— Я же знаю, какой у тебя аппетит, — проворковала она. — Ты — бигем и должен хорошо питаться!

Перед тем, как отдать себя во власть компьютера, он попросил Руну показать еще какой-нибудь материал о тех загадочных людях.

— Почти ничего нет, — сказала она с сожалением. — Только кое-какие случайные записи.

Руна включила телевизор, и Зубров, усевшись на полу, уткнулся в экран. Перед ним стали возникать, сменяя друг друга, горные пейзажи, подземные коридоры, залы, лица незнакомцев — рыжих, белых, мужчин, женщин, стариков, детей… Все выглядело причудливым, но в то же время пробуждало в памяти смутные образы.

Зубров попытался припомнить лицо матери, но вместо него в воображении возникло лишь бледное качающееся пятно.

Внезапно ему стало тошно.

— Давай свои присоски, — нарочито сурово потребовал он.

Руна предложила улечься поудобнее, сняла с себя ремень. Немного повозившись, она вытащила из разных отверстий несколько серебристых проводков с пластинками на концах. Одну прилепила к его затылку, другую установила над переносицей, третью на левый висок. Выудила из ремня еще один проводок — черный — и прилепила пластину к правому виску.

— Прикрой глаза, — попросила она. — Постарайся ни о чем не думать. Услышишь звук, очень тихий, сосредоточься на нем.

Он сделал как она сказала. Что-то щелкнуло в ушах, где-то в затылке едва уловимо зашипело.

— Не открывай глаза, — сказала Руна. — Теперь попробуй сделать вот что: постарайся закрыть еще одни глаза — внутренние, те, что смотрят в воображение. Ничего, если не получится с первого раза. Главное — не забывай концентрироваться на звуке.

Легко сказать. Где они, эти внутренние глаза? Зубров крепче зажмурился. Картинки, цвета, пятна — все в движении. Зажмурился сильнее — не помогло. Он представил, что захлопывает ставни — черные ставни, чтобы не видеть ничего, и почти тотчас его охватило ощущение провала.

«Пустота», — едва не воскликнул он, но губы слиплись, и невозможно было ими пошевелить. Стало абсолютно темно. Затем и тело куда-то исчезло, словно растворилось. Что-то бесплотное равномерно вращалось в пустоте, не имевшей ни верха, ни низа, поскольку самого центра тяжести больше не было. Мысли ушли, если не считать мыслью это странное вращение. Зуброву казалось, что крутился какой-то вал с зубцами на боках, счищая с внутренней поверхности черепной коробки отложившиеся там наслоения. Так это или нет — теперь он не смог бы даже сформулировать вопрос. Он крепко спал, вернее, наступил период, в течение которого не происходило ровным счетом ничего, лишь сознание ритмично то появлялось, то куда-то проваливалось. Неизвестно, сколько длилось это состояние, но со временем оно стало не таким глубоким, перешло в поверхностную дрему. Зубров стал видеть сны: сперва они были совершенно бессмысленными и неразборчивыми, затем обрели форму и цвет, стали поражать яркостью и четкостью картинок. В этих снах он мчался как ветер. Он был дикарем и радовался своей силе и ловкости. Он без страха прыгал в пропасть, чтобы, коснувшись гладкого камня, прыгнуть еще глубже и нестись к следующему камню, от него — еще дальше вглубь, чтобы потом резко развернуться и, впившись крепкими пальцами в расщелину, описать гибким телом дугу и мягко приземлиться на ровной площадке. Все знакомо, все изучено с детства.

Можно двигаться одинаково быстро как с открытыми глазами, так и вслепую. Вот он уже бежит по неровной поверхности, поросшей сухими кустарниками: в свете луны они кажутся голубоватыми. Какая торжественная, зловещая красота! Все принадлежит ему одному. Он — царь этих земель, хоть есть и враги, что притязают на право владения ими. Только он спокоен, ведь он убьет их всех: пускай только попробуют стать на его пути. Он презирает их — недостойных, пустых, бессильных, нездешних, лишенных права на существование. Он убьет их, но позже, а сейчас он занят охотой: он — стремительный опасный хищник! Его кости крепче любого камня, а мышцы сильнее дерева. Он чувствует упоение, радостный вопль рвется из груди. Но опытный охотник умеет кричать беззвучно, этот крик разносится по его просторной груди — крик восторга и ярости, крик победы…