Четвертый, на авторитет которого император ссылался, был обер-президент в Кобленце, фон Берлепш. Он обратил на себя внимание императора благожелательным отношением к рабочим во время забастовок 1889 г.[67] и вступил с ним в непосредственные сношения. Для меня, как министра, руководившего соответствующим ведомством, это оставалось такой же тайной, как связи [с императором] господина Беттихера по тому же вопросу и господина Геррфурта по вопросу о «Положении о сельских общинах».

По окончании чтения его величество заявил, что для заседания Коронного совета он избрал день рождения великого короля[68], так как это заседание послужит исходным пунктом для событий большой исторической важности. Он желает, чтобы составление упомянутого в одном из докладов указа было настолько ускорено, чтобы его можно было опубликовать ко дню его собственного рождения (27-го). Все взявшие слово министры заявляли, что нежелательно немедленно прекратить обсуждение и перейти к составлению указа по столь сложному вопросу. Я предостерег от последствий: рост надежд у социалистически настроенных классов, никогда не знающих удовлетворения своим вожделениям, толкнет монархию и правительство на скользкий путь. Его величество и рейхстаг говорят об охране рабочих, в действительности же речь идет о принуждении рабочих — о принуждении меньше работать. Сомнительно, можно ли насильно заставить предпринимателей возместить сокращение доходов главы семьи: те отрасли промышленности, которые вследствие воскресного отдыха потеряют 14% производительности, быть может, окажутся неспособными к существованию, и рабочие в конце концов лишатся своего заработка. Императорский указ, составленный в соответствии с желанием императора, повредил бы предстоящим выборам, так как испугал бы имущих и поощрил социалистов. Увеличение издержек производства и перекладывание их на потребителей было бы возможно только, если бы другие крупные промышленные государства поступили таким же образом.

Его величество не хотел принять во внимание мое мнение, но в конце концов согласился, чтобы его законопроекты сначала были обсуждены в государственном министерстве.

В связи с приближавшимся окончанием сессии рейхстага выдвигался вопрос о возобновлении закона о социалистах, срок которого истекал осенью[69]. В комиссии, в которой решающая роль принадлежала национал-либералам, из законопроекта Союзного совета был исключен пункт о высылке[70]. Таким образом спрашивалось, захотят союзные правительства уступить в этом пункте или же будут настаивать на его сохранении, с риском поставить под вопрос весь закон. Неожиданно для меня, и в противоположность моим обязательным для него инструкциям, господин фон Беттихер на следующий день предложил огласить на последнем заседании рейхстага декларацию императора, смягчающую законопроект в духе национал-либералов, и тем самым добровольно отказаться от права на высылку. По конституции это не могло быть сделано без предварительного одобрения Союзного совета. Император тотчас же присоединился к этому предложению.

Окончательного постановления рейхстага еще не было; имелись лишь решение, принятое во втором чтении, и отчет о работе в комиссии, на основании которых нельзя было ожидать принятия закона без изменения[71]. В течение десятилетий я боролся против склонности парламентских деятелей и министров изменять и смягчать правительственные законопроекты при обсуждении в комиссиях и под закулисными влияниями лидеров фракций. В данном случае я также заявил, что союзные правительства создадут себе трудности в будущем, если они уже теперь спустят флаг и исказят свой собственный законопроект. Если они сделают это, то рекомендуемое Беттихером в настоящий момент заявление правительств о том, что они могут обойтись и без параграфа о высылке, всего лишь через несколько недель оказалось бы в противоречии с более суровым законопроектом, который придется внести в новый рейхстаг. Поэтому я потребовал выждать решения пленума рейхстага: если будет принят неполноценный закон, то целесообразно принять и такой. Если же в результате отклонения законопроекта возникнет вакуум [пустота], то при условии, что рейхстаг не будет распущен, придется выждать, пока представится случай для более решительного вмешательства. В ближайший рейхстаг мы так или иначе должны внести более суровый закон. Император протестовал против эксперимента с вакуумом: он ни в коем случае не может допустить создания в начале его правления такого положения, при котором может пролиться кровь; ему бы этого никогда не простили. Я возразил, что произойдет ли бунт и кровопролитие, зависит не от его величества и не от наших законодательных планов, а от революционеров; без крови мы вряд ли обойдемся, если не будем уступать больше, чем это безопасно, если мы в каком-либо пункте захотим дать отпор. Чем позже правительство окажет сопротивление, тем более насильственный характер оно должно будет носить.

Остальные министры, кроме Беттихера и Геррфурта, высказывались в моем духе, причем некоторые с подробной мотивировкой. Так как император, явно недовольный отрицательным вотумом министров, снова вернулся к мысли о капитуляции перед рейхстагом, то я сказал, что считаю своим долгом отсоветовать это на основании имеющихся у меня опыта и знания дела. При моем вступлении в должность в 1862 г. положение королевской власти было непрочным; король намерен был отречься от престола, мотивируя это невозможностью осуществить свои взгляды. С тех пор, в течение 28 лет, сила и авторитет королевской власти непрерывно возрастали. Предложенное Беттихером добровольное отступление в борьбе против социал-демократии будет в нашем непрерывном до сих пор подъеме первым шагом вниз в направлении к временно удобному, но опасному господству парламента. «Если ваше величество не придает значения моему совету, то не знаю, нахожусь ли я в таком случае на своем месте».

Отвернувшись от меня и обращаясь к Беттихеру, император сказал на это заявление: «Это ставит меня в вынужденное положение». Сам я не расслышал этих слов; мне сообщил их позже коллега, сидевший слева от императора.

Уже в связи с позицией, которую занял император в мае 1889 г. по отношению к забастовкам горнорабочих, я опасался, что не смогу согласиться с ним в этой области. За два дня до приема депутации бастовавших горнорабочих, состоявшегося 14 января 1889 г., он без предупреждения явился на заседание государственного министерства и заявил, что не разделяет моих взглядов на отношение к забастовке: «Предприниматели и акционеры должны уступить; рабочие — его подданные, о которых он обязан заботиться; если миллионеры-промышленники не пожелают исполнить его волю, он отзовет свои войска. Если после этого запылают виллы богатых собственников и директоров и сады их будут растоптаны, то они присмиреют». Мое возражение, что ведь собственники также являются подданными, имеющими право на защиту со стороны государя, император пропустил мимо ушей и в раздражении сказал, что, когда уголь не добывается, наш флот беззащитен; мы не можем мобилизовать армию, если недостаток угля воспрепятствует ее переброске по железной дороге. Мы находимся в таком затруднительном положении, что на месте России он немедленно объявил бы войну.

В то время идеалом его величества, по-видимому, был абсолютизм, опирающийся на популярность. Его предки эмансипировали крестьян и бюргеров. Может ли аналогичная эмансипация рабочих за счет работодателей протекать в наше время в форме, аналогичной той законодательной работе, которая продолжалась в течение полувека и итогом которой было законодательство о крестьянах и городах?

Используя взаимную борьбу сословий, французские короли создали абсолютизм, который от Людовика XIV до Людовика XVI был основным законом государства, но не являлся его прочной основой. Неограниченность воли короля существовала при Фридрихе-Вильгельме I, но опиралась не на добровольную и изменчивую популярность монарха в массах населения, а на не поколебленный еще в то время монархический образ мыслей всех сословий и на мощь армии и полиции, способных преодолеть всякое сопротивление без парламента, прессы и права союзов. Фридрих-Вильгельм I отправлял всякого, кто ему противоречил, на каторжные работы или на виселицу (Шлубут)[72], а Фридрих II заключил судебную палату в Шпандау[73]. Современная монархия лишена ultimo ratio [последнего средства 3, а на признании масс абсолютная королевская власть не может быть основана даже в том случае, если бы их запросы оставались еще такими же скромными, как во времена Фридриха-Вильгельма I. В Дании в 1665 г. удалось установить королевский закон[74], который долгое время оставался в силе, но тогда речь шла лишь о подавлении сопротивления ничтожного меньшинства — дворянства, а не об экономическом существовании промышленных классов.