— Что сказать-то? — ответил К., которому уже надоел взгляд фрейлейн Монтаг, неотрывно устремленный на его губы; этим она как бы присваивала себе некую власть над тем, что он еще только хотел сказать. — Фрейлейн Бюрстнер, надо понимать, не хочет удостоить меня личной встречи, о которой я ее просил.

— Это так, — сказала фрейлейн Монтаг, — или, вернее, это совсем не так, вы выразили это слишком резко. Ведь, вообще говоря, встреч не удостаивают, как не случается и противоположного. Но случается, что встречу считают ненужной, как это и имеет место в данном случае. Теперь, после вашего замечания, я уже могу говорить откровенно. Вы письменно или устно попросили мою подругу предоставить вам возможность переговорить с ней. Однако же моей подруге известно — так, по крайней мере, я вынуждена предполагать, — что именно будет затронуто во время этих переговоров, и потому в силу причины, мне неизвестной, она убеждена, что, если бы такие переговоры в самом деле случились, это никому не пошло бы на пользу. Впрочем, она рассказала мне об этом только вчера и совершенно между прочим, при этом она сказала, что и для вас эти переговоры в любом случае не могут значить ничего особенного, поскольку вы лишь случайно пришли к этой мысли и даже без каких-то особых объяснений очень скоро сами поймете — если уже сейчас не понимаете — бессмысленность всего этого в целом. На это я отвечала, что, возможно, это и так, но что для достижения полной ясности я все же считала бы предпочтительным, чтобы вы получили вполне определенный ответ. Для выполнения этой задачи я предложила себя, и после некоторых колебаний моя подруга мне уступила. Надеюсь, однако, что я действовала и в ваших интересах, поскольку даже малейшая неопределенность всегда мучительна даже в ничтожнейших вещах, и если она поддается устранению так легко, как в данном случае, то уж лучше, чтобы это было сделано сразу же.

— Благодарю вас, — сразу же сказал К., медленно поднялся, посмотрел на фрейлейн Монтаг, потом на стол, потом в окно — дом на той стороне был весь залит солнцем — и пошел к двери.

Фрейлейн Монтаг прошла несколько шагов вслед за ним, словно не вполне ему доверяя. Перед дверью, однако, они оба вынуждены были отступить назад, так как она открылась и вошел капитан Ланц. К. впервые видел его так близко. Это был высокий мужчина лет сорока с загорелым мясистым лицом. Он обозначил легкий поклон, относившийся также и к К., затем подошел к фрейлейн Монтаг и почтительно поцеловал у нее руку. Он был очень проворен в своих движениях. Его вежливость по отношению к фрейлейн Монтаг разительно отличалась от обращения с ней К. Тем не менее фрейлейн Монтаг, похоже, не сердилась на К., поскольку К. заметил — так ему показалось, — что она даже хочет представить его капитану. Но К. не желал быть представленным, он был бы не в состоянии держаться хоть сколько-нибудь дружелюбно ни с капитаном, ни с фрейлейн Монтаг; в его глазах это целование руки связало ее с той группой, которая под видом полнейшей невинности и самоотверженности пыталась не пропустить его к фрейлейн Бюрстнер. К., однако, казалось, что он понял не только это, он понял еще и то, что фрейлейн Монтаг избрала хорошее, но обоюдоострое оружие. Она преувеличивала значение отношений между фрейлейн Бюрстнер и К., она в особенности преувеличивала значение испрашиваемой встречи и в то же время старалась повернуть все так, как будто это К. все преувеличивает. Она явно заблуждалась, К. ничего не собирался преувеличивать, он знал, что фрейлейн Бюрстнер всего лишь маленькая машинисточка, которая не должна долго ему сопротивляться. При этом он сознательно даже не принимал в расчет то, что он узнал о фрейлейн Бюрстнер от фрау Грубах. Все это он обдумывал на ходу, когда, едва кивнув, вышел из комнаты. Он собирался сразу пойти к себе, но короткий смешок фрейлейн Монтаг, который раздался за его спиною в столовой, навел его на мысль, что он, пожалуй, мог бы устроить им обоим, и фрейлейн Монтаг, и капитану, один сюрпризик. Он огляделся по сторонам и прислушался, выясняя, не возникнет ли помехи со стороны одной из окружающих комнат; везде было тихо, только из столовой доносились звуки разговора и из коридора, ведущего к кухне, — голос фрау Грубах. Случай, казалось, благоприятствовал; К. подошел к двери комнаты фрейлейн Бюрстнер и тихо постучал. Никакого шевеления. Он постучал еще раз, но никакого ответа так и не последовало. Она спит? Или в самом деле нездорова? Или это она только потому прячется, что догадывается: так тихо может стучать только К.? К. решил, что она прячется, постучал сильнее и наконец, поскольку стук никакого эффекта не давал, осторожно — и не без ощущения непристойности и, более того, ненужности совершаемого — открыл дверь. В комнате никого не было. Впрочем, комната уже почти не напоминала ту, которую знал К. У стены теперь стояли друг за другом две кровати, на трех стульях у двери были навалены одежда и белье, шкаф стоял открытый. По-видимому, фрейлейн Бюрстнер ушла в то время, когда фрейлейн Монтаг в столовой объяснялась с К. К. был не слишком обескуражен, он почти не рассчитывал так легко поймать фрейлейн Бюрстнер, в сущности, он предпринял эту попытку только назло фрейлейн Монтаг. Но тем мучительнее ему было увидеть, прикрывая эту дверь, что в открытых дверях столовой стоят, переговариваясь между собой, фрейлейн Монтаг и капитан. Они, может быть, стояли там уже тогда, когда К. открывал эту дверь; они совершенно не показывали вида, что, возможно, наблюдают за К.; они тихо беседовали, и их взгляды отмечали движения К. лишь так, как это бывает, когда во время разговора рассеянно оглядываются по сторонам. Но на К. эти взгляды все же легли тяжелым грузом, и он торопливо прошмыгнул вдоль стены в свою комнату.

В один из ближайших вечеров, когда К. проходил по коридору, отделявшему его кабинет от парадной лестницы — в этот день он уходил с работы почти что последним, только в экспедиции в круге света от маленькой лампы еще работали два клерка, — из-за двери одной комнатки, которую он всегда считал просто кладовкой и никогда сам туда не заглядывал, он услышал какие-то стоны. В изумлении он остановился и прислушался, чтобы проверить, не ослышался ли он; некоторое время было тихо, но потом все-таки снова послышались стоны. Сперва он хотел позвать кого-нибудь из клерков: при случае мог понадобиться свидетель, но затем им овладело такое неодолимое любопытство, что он буквально рывком распахнул эту дверь. За ней, как он справедливо полагал, была кладовая. Сразу за порогом валялись старые, вышедшие из употребления печатные бланки и пустые опрокинутые глиняные бутылки из-под чернил. Но в самой кладовке стояли, согнувшись из-за малой высоты помещения, трое мужчин. Свет давала укрепленная на одной из полок свеча.

— Что вы тут делаете? — с тревожной поспешностью, но негромко спросил К.

Один из троих, явно имевший власть над остальными и сразу привлекавший к себе внимание, был весь в темной коже; одежда была скроена так, что оставляла голыми шею, большой кусок груди и целиком руки. Он не ответил. Но двое других закричали:

— Господин! Нас должны наказать, потому что ты пожаловался на нас следователю.

Только теперь К. увидел, что это действительно были охранники Франц и Виллем и что третий держал в руке гибкую палку, собираясь употребить ее для наказания.

— Ну, — сказал К., уставившись на них, — я не жаловался, я только рассказал, что случилось в моей квартире. А вы вели себя далеко не безупречно.

— Господин, — сказал Виллем, в то время как Франц явно пытался спрятаться за ним от палки третьего, — если бы вы знали, как мало нам платят, вы бы лучше о нас думали. Мне нужно кормить семью, а Франц тут вот надумал жениться, каждый крутится, как может, одной работой не проживешь, даже самой напряженной. Меня ваше тонкое белье соблазнило; естественно, охранникам это запрещено, так действовать, это было неправильно, но такова традиция, что белье достается охранникам, это всегда так было, поверьте мне, да это же и понятно, какое уж там значение имеют такие вещи для того, кто уже настолько несчастлив, что его арестовали? Но, конечно, если он все-таки официально это заявит, тогда нас карают.