значительной степени освободился от чувственных вожделений.

V. В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ

Я уже говорил, что ко времени женитьбы учился в средней школе. Все мы, трое братьев, учились в одной школе. Старший опередил меня на несколько

классов, а брат, который женился одновременно со мной, - всего на один

класс. Из-за женитьбы мы потеряли целый год. На брате женитьба сказалась еще

пагубнее, чем на мне: он в конце концов совсем бросил учение. Одному небу

известно, скольких юношей постигает та же участь. Ведь только в современном

нам индусском обществе учение в школе сочетается с супружеством.

Мои занятия продолжались. В средней школе меня не считали тупицей. Я

всегда пользовался расположением учителей. Родители ежегодно получали

свидетельства о моих успехах в науках и поведении. У меня не бывало плохих

отметок. Второй класс я окончил даже с наградой, в пятом и шестом классах

получал стипендию: сначала - четыре, а потом - десять рупий. Они доставались

мне скорее по счастливой случайности, чем за какие-либо особые заслуги. Дело

в том, что стипендию давали не всем, а только лучшим ученикам из округа

Сорат в Катхиаваре. В классе из 40-50 учеников было, конечно, не так уж

много мальчиков из Сората.

Насколько помню, сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях.

Я обычно удивлялся, когда получал награды или стипендии. При этом я был

крайне самолюбив: малейшее замечание вызывало у меня слезы. Для меня было

совершенно невыносимо получать выговоры, даже если я заслуживал их. Помню, как однажды меня подвергли телесному наказанию. На меня подействовала не

столько физическая боль, сколько то, что наказание оскорбляло мое

достоинство. Я горько плакал. Я был тогда в первом или во втором классе.

Такой же случай произошел, когда я учился в седьмом классе. Директором школы

был тогда Дорабджи Эдульджи Гими. Он пользовался популярностью среди

учеников, так как умел поддерживать дисциплину и был хорошим преподавателем, прекрасно владевшим методикой. Он ввел для учеников старших классов

гимнастику и крикет как обязательные предметы. И то и другое мне не

нравилось. Я ни разу не занимался гимнастикой и не играл в крикет или

футбол, пока они не стали обязательными предметами. Одной из причин, по

которой я уклонялся от игр, была моя робость. Теперь я вижу, что был неправ: у меня было тогда ложное представление, будто гимнастика не имеет отношения

к образованию. Теперь я знаю, что физическому воспитанию должно уделять не

меньше внимания, чем умственному.

Должен отметить, что, отказываясь от гимнастики и игр, я нашел им не такую

уж плохую замену. Я прочел где-то о пользе длительных прогулок на свежем

воздухе, и это понравилось мне. Я приучил себя много ходить и до сих пор

сохранил эту привычку. Она закалила мой организм.

Причиной моей неприязни к гимнастике было также страстное желание

ухаживать за отцом. Как только занятия кончались, я мчался домой и

принимался прислуживать ему. Обязательные физические упражнения мешали мне в

этом, и я попросил м-ра Гими освободить меня от гимнастики, чтобы иметь

возможность прислуживать отцу. Но он не слушал меня. Однажды в субботу

занятия у нас были утром, а на гимнастику я должен был вернуться к четырем

часам. Часов у меня не было, а облака, закрывшие солнце, ввели меня в

заблуждение. Когда я пришел, все мальчики уже разошлись. На следующее утро

м-р Гими, просматривая список, увидел, что я отсутствовал. Он спросил меня о

причине, и я объяснил, как это случилось. Но он не поверил и приказал

заплатить штраф - одну или две ана (не помню уже, сколько именно).

Меня заподозрили во лжи! Это глубоко огорчило меня. Чем могу я доказать

свою невиновность? Выхода не было. Потрясенный до глубины души, я горько

плакал и понял, что правдивый человек должен быть внимателен и аккуратен.

Это был первый и последний случай моего беспечного поведения в школе.

Насколько помню, мне удалось все-таки доказать свою правоту, и штраф с меня

сняли. Было, наконец, получено и освобождение от гимнастики. Отец сам

написал директору о том, что я нужен ему дома сразу после занятий в школе.

Если отказ от гимнастики не причинил мне вреда, то за другие упущения я

расплачиваюсь до сих пор. Не знаю, откуда я взял, что хороший почерк вовсе

не обязателен для образованного человека, и придерживался этого мнения до

тех пор, пока не попал в Англию. Впоследствии, особенно в Южной Африке, я

увидел, какой прекрасный почерк у адвокатов и вообще у молодых людей, родившихся и получивших образование в Южной Африке. Мне было стыдно, и я

горько раскаивался в своей небрежности. Я понял, что плохой почерк - признак

недостаточного образования. Впоследствии я пытался исправить свой почерк, но

было поздно. Пусть мой пример послужит предостережением для юношей и

девушек. Я считаю, что детей сначала следует учить рисованию, а потом уже

переходить к написанию букв. Пусть ребенок выучит буквы, наблюдая различные

предметы, такие, как цветы, птицы и т. д., а чистописанию пусть учится, только когда сумеет изображать предметы. Тогда он будет писать уже хорошо

натренированной рукой.

Мне хотелось бы рассказать еще о двух событиях своей школьной жизни. Из-за

женитьбы я потерял год, и учитель хотел, чтобы я наверстал упущенное и

перепрыгнул через класс. Такие привилегии обычно предоставлялись прилежным

ученикам. Поэтому в третьем классе я учился только шесть месяцев и после

экзаменов, за которыми последовали летние каникулы, был переведен в

четвертый. Начиная с этого класса большинство предметов преподавалось уже на

английском языке, и я не знал, что делать. Появился новый предмет -

геометрия, в котором я был не особенно силен, а преподавание на английском

языке еще более затрудняло его усвоение. Учитель объяснял прекрасно, но я не

успевал следить за его рассуждениями. Часто я терял мужество и думал о том, чтобы вернуться в третий класс: я чувствовал, что взял на себя непосильную

задачу, уложив два года занятий в один. Но такой поступок опозорил бы не

только меня, но и учителя, который рекомендовал меня для перехода в

следующий класс, рассчитывая на мое усердие. Боязнь этого двойного позора

заставила меня остаться на месте. Но когда я ценой больших усилий добрался

до 13-й теоремы Эвклида, то вдруг понял, что все чрезвычайно просто.

Предмет, требовавший лишь чистой и простой способности рассуждать, не мог

быть трудным. С этого времени геометрия стала для меня легким и интересным

предметом.

Более трудным оказался санскритский язык. В геометрии нечего было

запоминать, а в санскрите, как мне казалось, все надо было заучивать

наизусть. Этот предмет мы начали изучать тоже с четвертого класса. В шестом

классе я совсем упал духом. Учитель был очень требователен и, на мой взгляд, слишком утруждал учеников. Между ним и преподавателем персидского языка было

нечто вроде соперничества. Учитель персидского был человек весьма

снисходительный. Мальчики говорили, что персидский язык очень легок, а

преподаватель хороший и внимателен к ученикам. "Легкость" соблазнила меня, и

в один прекрасный день я очутился в классе персидского языка. Учитель

санскрита сильно огорчился. Он подозвал меня к себе и сказал:

- Как ты мог забыть, что ты сын отца, исповедующего вишнуизм? Неужели ты

не хочешь изучить язык своей религии? Если ты столкнулся с трудностями, то

почему не обратился ко мне? Я прилагаю все силы, чтобы научить вас, школьников, санскриту. Если ты продолжишь свои занятия, то найдешь в

санскрите много интересного и увлекательного. Не падай духом и приходи снова