И служанка опять расплакалась.

— А тебе, Катрина, тоже задолжали? — осведомился Франсуа. — Или хоть тебе жалованье платят?

— Мне задолжали? — Тут жалобный голос служанки неожиданно стал похож на бычий рев. — Никто мне ничего не должен. Платят мне или нет — это уж мое дело.

— В добрый час, Катрина! Хорошо сказано! — похвалил Франсуа. — Ухаживай-ка получше за хозяйкой и не тревожься об остальном. Я кое-что заработал у новых хозяев и принес с собой достаточно, чтобы спасти лошадей, урожай и деревья. А насчет мельницы я сам позабочусь: если с ней что не так, она у меня и без мастера со стороны запляшет. Скажи-ка Жанни — он ведь на ходу, как стрекоза, легкий: пусть сегодня же до вечера и завтра с самого утра обежит всех наших помольщиков да шепнет им, что мельница вертится, как десять тысяч чертей, и мельник ждет зерна.

— А как же с доктором для хозяйки?

— Об этом я тоже подумал, но сначала понаблюдаю за ней до ночи, а потом уж решу. Понимаешь, Катрина, я вот как считаю: врачи нужны лишь тогда, когда больному без них не обойтись; а ежели хворь не очень тяжелая, лучшее средство от нее не лекарство, а помощь божья. Не говорю уж о том, что сам вид врача богатых лечит, а бедных убивает. Тем, кто с жиру бесится, врач в забаву и радость; у тех же, кто сталкивается с ним лишь в минуту опасности, кровь от этого стынет. Я думаю, как увидит госпожа Бланше, что ей в делах помогают, так она и пойдет на поправку. Но прежде чем закончить разговор, еще одно слово, Катрина. Только не стесняйся и отвечай по правде. Дальше моих ушей это не уйдет: если ты помнишь, каким я был, а я не переменился, тебе должно быть известно, что чужой секрет в сердце найденыша все равно как под замком.

— Ну, еще бы! — согласилась Катрина. — Но зачем ты себя найденышем величаешь? Никто тебя больше так не обзовет, Франсуа, — не за что.

— Не обращай внимания. Я всегда останусь какой есть и голову себе над этим ломать не собираюсь. Скажи-ка лучше, что ты думаешь о Мариэтте Бланше, своей молодой хозяйке.

— А, вот оно что! Девушка хорошенькая. Вы что, задумали на ней жениться? У ней кое-что есть: братец до ее денежек не добрался, их не тронешь — она несовершеннолетняя. И если только вы не получили наследства, господин Франсуа…

— Найденыши наследства не получают, — отрезал Франсуа. — А что до женитьбы, то у меня столько же времени думать об этом, сколько у каштанов на жаровне. Я спрашиваю о другом — лучше ли эта девушка, чем ее покойный брат, и что принесет Мадлене ее пребывание в доме — радость или неприятности.

— Вот уж на это пусть вам господь бог ответит, а меня увольте, — сказала Катрина. — До сих пор я ничего дурного за ней не замечала, но и серьезности тоже. Любит наряды, кружевные чепцы, танцы. Не корыстная. К тому же Мадлена так ее холит и балует, что у ней просто случая не было зубы показать. Горя она в жизни не знала, а что из нее получится, никому не ведомо.

— К брату очень была привязана?

— Не слишком. Правда, когда он таскал ее с собой по разным местам, а хозяйка выговаривала ему, негоже, мол, честной девушке с Северой водиться, малышка — а у ней на уме одни забавы — ластилась к брату и дулась на Мадлену, так что той приходилось уступать. Поэтому Мариэтта не в таких больших неладах с Северой, как мне хотелось бы. Но сказать, что она с невесткой нехороша или груба, тоже нельзя.

— Ладно, Катрина, больше я ни о чем не спрашиваю. Только ни слова ей об этом нашем разговоре.

Франсуа на совесть выполнил все, что обещал Катрине. Уже вечером стараниями Жанни на мельницу начали подвозить зерно, а сама она была приведена в порядок: лед вокруг колеса расколот и растоплен, машина смазана, поломанные деревянные части заменены новыми. Франсуа без отдыху проработал до двух часов ночи, а в четыре снова был на ногах. Он на цыпочках зашел в комнату к Мадлене, нашел там добрую Катрину, бодрствовавшую у постели, и спросил ее, как больная. Мельничиха крепко спала — теперь, когда верный слуга пришел ей на помощь, она совершенно успокоилась. Когда же Катрина отказалась оставить хозяйку до того, как проснется Мариэтта, Франсуа поинтересовался, в котором часу встает красотка из Кормуэ.

— Не раньше, чем рассветет, — ответила Катрина.

— Выходит, тебе ее больше двух часов ждать и вовсе соснуть не придется?

— Ничего, я вздремну днем на стуле или в хлеву на соломе, когда пойду кормить коров.

— Нет, сегодня ты пойдешь спать, — распорядился Франсуа, — а я дождусь барышни и покажу ей, что кое-кто ложится попозже и встает пораньше, чем она. Тем временем просмотрю бумаги покойного и те, что после его смерти судебные исполнители сюда понатащили. Где они?

— Вот там, в сундуке у Мадлены. Сейчас зажгу вам лампу, Франсуа. Ну, в добрый час! Вызволяйте нас из беды, раз вы в этой писанине разбираетесь.

И Катрина послушно отправилась на боковую, словно признав, что найденыш — хозяин в доме. Не зря, видно, говорится: у кого хорошая голова да сердце доброе, тому и карты в руки.

Оставшись наедине с Мадленой и Жанни, потому что мальчик все еще жил в одной комнате с матерью, Франсуа, прежде чем приняться за дело, пошел взглянуть, крепко ли спит больная, и убедился, что выглядит она куда лучше, чем вчера, в день его возвращения. Он обрадовался при мысли, что она обойдется без врача и одно его появление, утешив ее, вернет ей здоровье и жизнь.

Затем он стал просматривать бумаги и быстро понял, на что притязает Севера и чем располагает Мадлена, чтобы удовлетворить эти притязания. Помимо всего, что Севера промотала сама и подбила промотать Каде Бланше, она утверждала еще, что ей должны двести пистолей — сумму почти равную всему теперешнему достоянию Мадлены, включая ее собственное имущество и наследство, доставшееся Жанни от отца и сводившееся к мельнице с угодьями и службами, то есть двором, лугом, строениями, садом, конопляником и деревьями, потому что все остальные поля и участки растаяли как снег в руках у Каде Бланше.

«Слава богу, что у господина кюре из Эгюранда лежат мои четыреста пистолей! — подумал Франсуа. — Даже если я не придумаю ничего путного, у Мадлены все равно останутся жилье, доход с мельницы и уцелевшая часть приданого. Но, сдается мне, можно отделаться и подешевле. Прежде всего выясним, не выманила ли Севера хитростью и обманом те векселя, что подписал ей Бланше; затем займемся проданными участками. Я-то знаю, как такие штуки устраиваются; даю голову на отсечение: судя по именам покупщиков, здесь можно погреть руки».

Суть дела была такова: года за два-три до смерти Бланше, обремененный своим долгом Севере и нуждаясь в деньгах, распродал свои владения по дешевке и кому попало, а векселя покупщиков передал Севере, надеясь таким путем развязаться и с ней и с проходимцами, помогавшими ей разорять его. Но тут получилась история, обычная при продаже мелких участков. Почти ни у кого из тех, кто, слетевшись на запах тучной земли, поспешил ее приобрести, не было за душой ни гроша, и они не только не рассчитались наличными, но проценты по векселям — и те выплачивали с трудом. Так могло тянуться и десять и двадцать лет: в сущности, это был капитал, вложенный на имя Северы и ее пособников, но вложенный плохо, и она, опасаясь, что никогда его не получит, сильно обижалась на Каде Бланше за его поспешность. Так по крайней мере она говорила вслух, хоть все это было просто заурядной спекуляцией. Крестьянин даже в крайней нужде не перестанет вносить проценты — он боится выпустить из рук доставшийся ему надел, который всегда может быть отобран кредитором в случае неуплаты.

Все это нам отлично известно, добрые люди, и мы сами не раз попадали впросак, задешево купив хорошую землю: как она ни дешева, а нам все равно не по карману. Глаза у нас завидущие, зато кошелек тощий, и как мы ни лезем из кожи, возделывая поле, доход с него не покрывает и половины процентов, которых требует продавец; когда же мы прокорпим и пропотеем над этим полем добрую треть нашей убогой жизни, оказывается, что мы разорены и все наши труды и старания пошли на пользу только самой земле. Теперь ей цена вдвое больше, и самое время ее продать. Продав выгодно, мы были бы спасены, но так не бывает. Проценты до того нас высосали, что приходится продавать наспех, за любую цену. Если мы заартачимся, нас заставят подчиниться по суду, и тот, кто продал нам землю, если он еще жив, или его преемники и наследники отбирают у нас участок в его теперешнем виде; словом, получается вот что: они как бы передают на много лет свое достояние в наши руки из восьми — десяти годовых и получают его обратно, когда оно удваивается в цене благодаря нашим усилиям и тщательной обработке, которая не стоит им ни сил, ни затрат, а также благодаря тому, что с годами стоимость любой недвижимости непременно возрастает. Вот так крупные рыбы и охотятся на нас, бедную плотву, попадающую к ним в пасть за свою жадность и глупость.