Надо бы что-то сказать, но я понимаю - это нарушит очарование момента, а оно велико - прямо Кай и Герда встретились после трехлетней разлуки. Да и сам Гарри загадочно молчит, разглядывая меня так же внимательно, как я его. Весь в черном, но вполне по-домашнему: футболка, потертые джинсы, и волосы незагелены, слегка курчавятся, - а все равно, черт знает почему, выглядит жутко элегантным; тоже в своем роде особая примета, заметная безо всякого овеществления. А вот и еще одна, уже более сомнительная: что-то странное произошло с его лицом за эти годы, раньше оно было куда живее, подвижнее, а теперь такое ощущение, будто он каждую секунду строго следит за своей мимикой, и даже легкая демонская ухмылочка, играющая на губах, отдает чем-то неестественным… что-то приятное, хорошо знакомое с детства… ах, да, маска! - посмертная гипсовая маска из пушкинского музея, только на этой маске кто-то прорисовал углем брови, глаза и ресницы. Тут я вдруг поняла, почему мне кажется, что в «Гудилин-холле» чего-то не хватает. Ну, конечно же, - исчезли зловещие резные маски со стен!.. Не иначе, подумала я, дядя Ося заставил жену их снять, - приревновал к покойнику, что ли?..

- Он боялся их, - засмеялся Гарри, всегда читавший мои мысли без помощи хрустального шара, дымовых шашек и даже недопитого чая; и опять от меня не ускользнула легкая нарочитость его мимики:

- А что у тебя с... - начала я, но вновь обретенный брат не дал мне договорить:

- Ты еще гостиную не видела, это шедевр!.. Пойдем, посмеешься!.. - и, схватив меня за руку, втащил в комнату, казавшуюся мне в детстве образцом безвкусицы. Ну что ж, должна признать - за эти три года она заметно изменилась к лучшему!.. Грозные оленьи рога, равно как и аляповатый туркменский ковер, служивший им когда-то достойным фоном, бесследно исчезли, уступив место роскошным глянцевитым фотообоям - живой, искрящийся хрустальный каскад, окутанный легкой дымкой, в пену взбивает острые камни подножия. Так вот оно что!.. Теперь-то я могу оценить тонкий английский юмор дяди Оси, как-то раз с загадочно-хвастливым видом показавшего мне полароидный снимок - он с женой на фоне этого самого водопада, а снизу подпись: «Мы в отпуске»!.. Надо же, а как натуралистично смотрелось.

Между тем в комнату ворвалась огромная Захира Бадриевна в просторном, цыплячьего цвета сарафане: чмокнула нас в макушки, с обаятельной, парадоксально часто присущей людям ее комплекции грациозностью порхнула к окну: - Сколько там натикало на термометре?.. Двадцать семь вверх - ужас!!! - уже на бегу послала мне воздушный поцелуй, сообщила, что «торт и все прочее» - на столе в кухне: -Хозяйничайте тут без меня! - и, наконец, унеслась восвояси, оставив по себе стойкий запах «Пуазона» (я вспомнила курс физики за седьмой класс - молекулы газа, диффузия); секунду спустя входная дверь гулко хлопнула, отчего стекла массивного книжного шкафа «под старину» слегка содрогнулись.

- Отбыла на службу, - констатировал Гарри, удовлетворенно потерев руки, - ну что, пойдем пить кофе?..

- А книги?.. - вдруг спохватилась я.

- Да подожди ты со своими книгами, - поморщился брат, обнимая меня за талию, - я сто лет тебя не видел!..

Он, как всегда, чувствовал себя непринужденно, - а вот мне все еще было слегка не по себе с этим новым, повзрослевшим Гарри, - может быть, поэтому я никак и не могла соскочить с нудной темы дядиных книг. А много ли он их оставил?.. Много, ой много - в былые времена, да если б сдать в макулатуру, хватило бы на шикарный четырехтомник Мориса Дрюона… - Ты все сразу-то не забирай, - говорил Гарри, выходя в прихожую, - лучше забегай почаще, мы всегда тебе рады… секундочку! - перебил он сам себя и скрылся в ванной; миг спустя оттуда послышался чудовищный скрежет и вой, а затем - разухабистый мат, которого не смог заглушить даже шум льющейся воды: видимо, Гарри машинально отвернул «горячий» вентиль. Я послушала-послушала – и пошла в кухню, где обнаружила слюногонный натюрморт: на черной с золотом велюровой скатерти - массивная хрустальная ваза с шоколадным печеньем, прикрытая сверху продолговатой картонной коробкой вафельного торта «Славушка», а рядом - две крохотные темно-синие с золотистым ободком кофейные чашечки на столь же миниатюрных блюдцах.

Почти игрушечная позолоченная джезва, принятая мною поначалу за ненавязчивый элемент декора, оказалась, к моему удивлению и умилению, вполне настоящей, и Гарри, пообещав, что сейчас угостит меня кое-чем таким, чего я не пробовала и вряд ли попробую где-либо еще, кроме его кухни, принялся колдовать над ней так скрупулезно и старательно, точно приворотное зелье готовил; стоя у плиты и, казалось, целиком уйдя в созерцание, он, однако, не забывал о светских приличиях и продолжал развлекать меня беседой, поминутно бросая через плечо короткие, отрывистые фразы:

- Давай, рассказывай, - как живешь, чем увлекаешься? Ильич говорил, в Тимирязевку готовишься?..

- В какую еще Тимирязевку?! - я впервые об этом слышала.

- Ну, на ботаника. Или на биолога… Целыми днями в микроскоп смотришь и все такое, разве нет?..

Ах, так вот он о чем… я даже улыбнулась: ну, конечно, дядя Ося, как всегда, в своем репертуаре, а на самом деле все не так. Два года назад папа подарил мне на день рождения купленный где-то с рук световой микроскоп, и я, радуясь новой игрушке, потихоньку тырила для нее из кабинета биологии препараты разной мелкой живности; один я, кажется, стащила прямо на контрольной - то была гидра, разглядев которую в окуляр, моя соседка по парте, тихая и вечно испуганная Танюшка, разрыдалась от счастья: так вот, оказывается, что означает подпись под иллюстрацией - «масштаб 100:1»! А ее-то все это время мучили ночные кошмары, в которых животное представало точно таким, как на картинке, только увеличенным стократно: огромное, полупрозрачное, зловеще поводящее ветвями-щупальцами дерево-анчар с отвратительной присоской вместо корней!!! С тех пор она полюбила биологию… ну, а я так и осталась к ней равнодушна, что бы там ни говорил Оскар Ильич. А вот что меня действительно привлекало - это препараты неорганические: микроскоп, объясняла я брату, позволил мне проникнуть в царство предметов гораздо глубже, осмысленнее, чем в детстве: с первого взгляда я влюбилась в ковровые ворсинки, нити, клочья ваты - спутанные, перекрученные, устрашающие на вид волокна; еще больше завораживают случайно попавшие под стеклышко пылинки, что в десятикратном увеличении превращаются в сад камней; но лучше всего положить под объектив дочиста протертое пустое стекло - и вглядываться, вглядываться, не отрываясь, в мертвенную, загадочную, изжелта-бледную лунообразную поверхность…

Гарри слушал меня, странно похмыкивал, и в какой-то миг мне даже показалось, что моя болтовня его раздражает, - но, когда, наконец, он обернулся, я увидела, что лицо его уже не похоже на маску, до того оно живое и веселое:

- Как здорово, - проговорил он, - что хоть что-то в нашей жизни остается неизменным…

Я думала, тут-то он и упустит свое варево, которое, как это всегда бывает, заблагоухало и поползло кверху в ту самую секунду, когда повар утратил бдительность; но плохо же я знала старого фокусника, за три года отнюдь не растерявшего навыков обращения с неживой стихией и ощутившего приближение пикового момента кончиками пальцев, которые держал, так сказать, на пульсе пластиковой ручки: за миг до того, как ароматная магма вспучилась над сосудом пористой шапкой, Гарри отточенным движением сдернул джезву с огня - и шагнул к столу, приговаривая: - Скорей-скорей-скорей, пока пеночка не опала!..

Я торопливо подставила чашки - и брат со снайперской точностью распределил по ним коричневую жижу, поясняя мимоходом, что в пенке-то как раз и скрыт самый смак.

- А ты умеешь гадать на кофейной гуще?.. - с интересом спросила я. Гарри приподнял брови; но вопрос мой не был праздным - общаясь с дядей Осей, я тоже каких только чудес не услышала. Например, что Гарри сам зарабатывает себе на карманные расходы, и не чем-нибудь, а магией; увы - вдаваться в подробности дядя отказался наотрез, так как, по большому счету, остерегался лишний раз вникать в дела пасынка - если, конечно, те сами не вторгались в его мирное существование, как, скажем, пресловутые девушки в неглиже. «Ходят к нему какие-то убогонькие, - неохотно отвечал он на мои жадные расспросы, - он их заводит к себе в комнату, а что там с ними делает - Бог его знает; выходят бодрые, довольные, благодарят Зарочку за то, что вырастила такого сына, суют баксы…»; Игорек, правда, как-то говорил ему, что, мол, «чистит ауры» и «снимает порчу», но что конкретно имеется в виду, Оскар Ильич не знал, а я, исходя из кое-каких детских воспоминаний, сильно подозревала, что не знает этого и сам Гарри; стоит ли говорить, что меня весьма прельщала возможность заглянуть в первоисточник?..