— и я вдруг с испугом вспомнил, что подобные розыгрыши были запрещены в России под страхом уголовной ответственности ещё десять лет назад.

«Тут и сел старик» — как сказал бы поэт Твардовский.

В панике я пытался ухватиться за тень шанса, что надо мной шуткует кто-то из коллег. Но себя-то ведь не проведёшь. Я опытный (неплохой, как говорят!) клиницист. Терпеть не могу учёных-сухарей, с головой ушедших в теорию, эдаких научных кротов. Я стал психотерапевтом, чтобы помогать людям, а не делать на их бедах себе имя. И, хоть я специалист очень востребованный и занятой, но по вторникам и четвергам с 10.00 по 17.30 у меня прямая линия, куда любой может позвонить и рассказать о своих душевных неурядицах. (Звонок платный). Я работаю так уже почти тридцать лет — не столько ради заработка (пенсия у меня приличная, да и за статьи кой-чего набегает), сколько по некоторым личным причинам — на них не время сейчас останавливаться. Так вот, за годы телефонной практики я научился безошибочно различать тончайшие нюансы и оттенки человеческого голоса. Пациент ещё ничего не рассказал о себе, только поздоровался, — а я уже могу с большой вероятностью определить его запрос, бытовые условия, социальный статус и даже состояние здоровья. А уж идентифицировать голос, который я миллион раз слышал по аудио и видео, для меня, извините, не проблема.

В общем, хошь-не-хошь, а приходилось смириться с очевидностью. На связи был именно он. Игорь Кострецкий. Его кругленькое похохатывание, известное на весь мир, по какой-то неизвестной причине вкатилось нынче в мою спальню.

Ну и дешёвки же вы, голубчики, зло подумал я. В народ спускаетесь? Снисходите до личных разговорчиков? И, небось, думаете, что мы, простачки, от радости и страха в штаны наделаем?.. Да кто ты, собственно, такой? Я и сам видывал виды, да я уже доктором наук был, когда ты, сопляк, только в нулёвку пошёл! Я покажу тебе супер-пупер-класс!

И показал, не сомневайтесь. На его отточенное, хорошо поставленное, полное тончайших тональных модуляций приветствие, где всего было в должной «плепорции» — и добродушия, и строгости, и фамильярности доброго барина-либерала, и (что да, то да!) почтения к моим зашкаливающим годам, — я совершенно ровным и даже слегка обрадованным тоном ответил как бы старому коллеге, даже приятелю:

— А-а, доброе, доброе, Игорь Игоревич!..

— но больше ничего не сказал и не спросил, не выказал ни удивления, ни испуга, а лишь терпеливо — хоть мне и было весьма не по себе — стал ждать, что будет дальше.

Видимо, совершенно случайно, так сказать, по наитию я попал в самую точку, в самую суть нынешнего сложносочиненного этикета, с которым, признаться, знаком плохо (с каждым десятилетием все хуже), но, к вящему своему стыду, всё никак не соберусь покрепче закадычиться на спецкурсах, — попал метко, ибо, судя по короткому, но довольному хмыку в трубке, моему влиятельному собеседнику такое начало понравилось. Он, видимо, был из числа любителей утончённых умственно-волевых поединков — что, в общем, для министра госбезопасности и неудивительно.

Однако он, чертяка, не торопился сдавать позиции. Уже совсем по-приятельски он поинтересовался:

— Ну, и как мы живём-поживаем?

— на что я, в свою очередь, бодро ответил, что, дескать, ничего, всё в ажуре, едва удержавшись от фривольного: — А у тебя как делишки, Игорёк? — Ощущение полной абсурдности происходящего плюс кристально-ясное осознание того, что добром оно не кончится, всё больше приводили меня, к моему ужасу, в состояние истерического веселья, которое я если и ухитрялся сдерживать, то лишь потому, что отдал борьбе с нежелательными психическими процессами без малого семьдесят лет.

А он всё не давал мне расслабиться, всё тыкал незримым пальцем то под правое, то под левое ребро, заводя то про моду, то про погоду. В этом жарком июле все московские красотки синхронно перешли на прозрачные юбочки и короткие бриджики, сообщил он мне, чуть не мурлыча. Сущее загляденье. Что ж, ему виднее. Мне-то, старому кроту, на девушек особо заглядываться не приходится. Как так — я что, совсем никуда не выхожу?.. Совсем-совсем?.. Экая жалость. А он-то, Кострецкий, как раз хотел пригласить меня на свидание.

— В театр или на дискотеку? — чуть было не спросил я, грубо заржав, но вовремя скрутил себя — и лихорадочно заискал уехавшие куда-то под тумбочку перо и блокнот. Конечно-конечно, Игорь Игоревич, я всегда готов. Пациенты подождут. Статьи в солидных интернет-журналах тоже с удовольствием покурят в коридоре. Для вас у меня каждый день — окно. Могу я на всякий случай пометить себе дату, время и ваши координаты?

Оказалось, записывать ничего не нужно:

— Мой человек заедет за вами.

Вот и всё. Вот как, значит, это сейчас делается. Только теперь, когда он перестал, наконец, дышать мне в ухо, меня заколотил озноб, аж зубы застучали. Нет, не от страха. Никакой вины за собой я не знал. Но сам факт. Кто я — и кто Кострецкий! Как он вообще узнал о моём существовании? Я изо всех сил напрягал мозги, но не мог найти никакого разумного объяснения такому парадоксу. И это пугало меня больше, чем любые возможные наказания и пытки.

В моём возрасте подобные стрессы вредны. А посему я, не теряя времени, прошлёпал на кухню и принял двадцать капель валокордина. После чего всё быстренько встало на свои места. Я — старейший член Психотерапевтической Коллегии России и вхожу в десятку самых активных и бодрых участников Московского Клуба Долгожителей. Видимо, меня хотят поощрить за это какой-нибудь симпатичной медалью или грамотой. Ну да, на правительственном уровне, а что тут такого? Партия Здоровья России всегда равнялась на таких вот старичков-бодрячков вроде меня. И немудрено — своим существованием мы как бы доказываем идеологическую верность взятого ею курса.

Короче, волноваться было не о чем. Кроме одного. Я ведь и в самом деле давненько не выходил в свет — даже на околонаучных тусовках и презентациях тематических журналов уж лет десять не маячил. Одичал, поди. Достоин ли мой сморщенный фэйс того, чтобы демонстрировать его таким лощёным-перелощёным красавчикам, как Игорь Кострецкий?..

Вот она — гадкая сторона старости. Это полвека назад мне было достаточно побриться и слегка пройтись по волосам растопыренной пятернёй, чтобы весь день ощущать себя импозантным и цивилизованным гражданином. Теперь же, чтобы хотя бы просто выглядеть пристойно, я должен прибегать к целой серии самых разнообразных, а то и унизительных ухищрений. Ничего не попишешь, таково уж нынешнее время — оно может простить мужчине всё, кроме пренебрежительного отношения к своей внешности. А я стараюсь не отставать от эпохи. На последнюю мою пресс-конференцию по вопросам современных психотехнологий я надел облегающие лиловые джинсы и васильковую рубашку-апаш, а морщинистую шею замаскировал полупрозрачной розовой косынкой — вышло очень даже презентабельно. Коллеги, во всяком случае, оценили. Но такой оттяжной персонаж, как Игорь Кострецкий, законодатель не только российских, но и зарубежных мод, боюсь, только посмеётся над этими маленькими хитростями.

Я подошёл к зеркалу и несколько секунд изучал себя критическим взором. То, что я там увидел, мне не понравилось. Может быть, потому, что я пытался глядеть на себя глазами Игоря Кострецкого. Я вдруг показался себе запущенным донельзя. Косматый, землисто-бледный, заросший седой щетиной Кощей. (Так и хочется сказать «Бессмертный», но этот бренд уже накрепко застолбили на высшем уровне.) Щетину, конечно, можно списать на то, что популярный политический деятель своим внезапным звонком не дал мне добриться. А зеленоватое лицо и стоящие дыбом волосы — на вполне понятное волнение от разговора с ним. Но, как себя ни оправдывай, никуда не денешься, придётся в оставшиеся два-три дня заняться собой как следует.

Это была одна из редких минут, когда я жалел, что не женат и не имею потомства. Что нет никого, кто позаботился бы о моём внешнем виде и оценил его объективно и независимо. В такой ответственный момент приходится всё делать самому.