Но и на солнце есть пятна. Если требуется как следует подумать, решить какую-то, пусть несложную, логическую задачу, Гриша отступает. Глаза его начинают бегать по сторонам. Делая вид, что не понял вопроса, он по многу раз переспрашивает, внимание его привлекает ворона, сидящая на ветке за окном, лежащие на столе мелочи.

«Гриша, как называется этот цветок?» — спрашиваю я, сорвав на полянке одуванчик. Спрашиваю так, между промчим, прекрасно зная, что Грише хорошо известны и деревья, и цветы, и фрукты, и ягоды, и овощи. Однако Гриша переберет десять названий от ландыша до розы, пока, наконец, не посмотрит на цветок внимательно.

Что толку констатировать имеющиеся недостатки? Наша задача их исправлять.

Вася — полноправный член нашего коллектива, хотя у него не синдром Дауна, а детский церебральный паралич. «Какую книгу будем читать, Вася?» Разводит руки как можно шире и медленно говорит по слогам: «Толстую».

Три года тому назад он, не произносил ни единого звука. Лицо его было неподвижной унылой маской. Однообразными механическими движениями он перемещал по столу игрушки, часами разрывал газеты на аккуратные полоски. Мальчик никогда не улыбался.

Сейчас в это невозможно поверить. Во-первых, обнаружилась блестящая память. Во-вторых, он поражает меня страстным желанием научиться говорить. Из груды карточек, на которых написаны буквы, слоги и слова, он выбирает те, что у него не получаются, и упорно их твердит. Работоспособность Васи оказалась фантастической. С самого начала, с 6-летнего Васиного возраста, наши занятия продолжались не меньше двух с половиной часов, и все это время, можно сказать, кровью и потом поливая каждый звук, мы работали, работали, работали… Урок всякий раз прекращала я, Вася был способен заниматься еще столько же. Иногда я сдавалась: «Ладно, Вася, подождем. Слог „са“ у нас пока не получается. Возьмемся за него позже, через некоторое время». На следующий урок, встречая меня у входной двери, все то время, что я раздевалась в передней, Вася демонстрировал мне, как он бьется над заклятым слогом «са». Что касается памяти, Васе достаточно прочесть три-четыре раза полторы страницы машинописного текста, и он повторит его с любого места без единой ошибки. Вася уже говорит, хотя и медленно, и читает.

Недавно Вася побывал в Третьяковской галерее, перед этим целый год я показывала ему слайды. Спросите у него, кто написал картину, — никогда не ошибется. Теперь всякий раз он спрашивает меня: «Посоветуй, куда пойти с мамой». Он требует, чтобы его возили по Москве и показывали достопримечательности. Возить и показывать трудно — Вася очень плохо ходит. Ни о какой машине нет и речи. Но — возят. Он сияет. У него прелестное, живое, выразительное личико. Когда он научился говорить «мама» и «баба», я спросила его: «Вася, кого ты любишь?» Он ответил: «Тыба» (тебя).

Да, симбиоз у нас полнейший. Ничто так не объединяет людей, как общие, труднодостижимые цели, совместная борьба за их осуществление. Когда Васю решили отдать в школу, я написала ему блестящую характеристику. Смысл ее сводился к тому, что, несмотря на все сложности, которые приходится преодолевать, обучая Васю, это ученик, о котором можно только мечтать. Характеристика, которой в конце учебного года наградили его педагоги школы, была удручающей, диаметрально противоположной.

Не задались Васины дела в этой школе! Резкий переход от наших занятий, во время которых были выработаны свои приемы, сложилась для него определенная система ценностей, целый ряд привычек, теснейшие, очень прочные дружеские связи и взаимопонимание, — этот переход привел к разрушению определенного стереотипа, нарушил привычное ощущение комфорта. Вася отстал от одного берега и не пристал к другому. И этот переход оказался роковым. Что-то надломилось в его психике.

Возвращаясь с уроков, Вася ложился на диван лицом к стене и плакал весь вечер. «Я глупый!» — говорил он.

Ни разу за все три года я не видела, чтобы он плакал. Видела на его лице выражение мучительного напряжения от старания, от усилий, — с которыми приходилось добиваться результата, он бледнел от боли, падая и ушибаясь, — но не плакал никогда.

Вася ходит теперь в новую школу. В ней он прижился, с лица его исчезло выражение тревоги и тягостного недоумения. Мы наверстываем с ним все, что было упущено за годы, когда, отрешенный от всего, что происходило вокруг, он часами рвал на клочки газеты.

Конечно, нам предстоит еще много, очень много работы. Вася говорит по слогам, темп речи замедленный: С этими недостатками мы со временем, — безусловно, справимся, есть куда более сложные проблемы. Вася может порадовать бабушку, сказав: «Бабушка, какая у тебя худенькая ручка!» Но говорит он преимущественно заученными фразами. Мальчик без конца цитирует одно и то же полученное от Гриши письмо, свои письма диктует, пользуясь определенными стереотипами, выхваченными им из наших уроков. Я стараюсь внести всяческое разнообразие и в наши занятия, и в Васину речь. Все это нелегко, но основа заложена, Вася говорит, и это главное.

Определенный — средний — уровень знаний, умений, навыков является для всех этих детей общим, хотя четких границ, конечно, не существует. Общей для всех является перспектива, ибо все, с чем уже справился Ваня, Фиона и Коля тоже справятся, хотя и позднее. Так же как, повторю, всему, чему обучены эти дети, и тому, что им еще предстоит узнать, можно обучить и вашего малыша. Но прежде чем приступить к непосредственному изложению методики обучения детей с синдромом Дауна родному языку, я должна особым образом подчеркнуть, что процесс такого обучения — это единый, неделимый поток, одновременно охватывающий множество аспектов. Именно поэтому вы не найдете в книге некой четко определенной схемы, следуя которой можно по очереди решать стоящие перед вами задачи.

«Давайте распределим между собой то, чем мы будем заниматься, — деловито сказала мне по телефону молодой дефектолог, посещающая на дому моего ученика. — Кто из нас будет заниматься пространственными представлениями? А временными? А фантазийными?»

Меня особенно поразили занесенные в этот реестр отдельно взятые «фантазийные представления»…

Ничего «отдельно взятого», изолированного быть не должно. Скрупулезнейшим образом работая над приобретением ребенком совершенно определенных навыков, умений, знаний, всячески расширяя его представления об окружающем, мы объединяем все это в единое и неделимое целое. Обучение — это полноводная река, в которую вливаются все новые и новые малые и большие речушки, создавая общую и цельную картину мира, в котором ребенку предстоит жить и действовать.

Итак, приступим!

Речь ребенка с синдромом Дауна невнятна, отрывочна и бессвязна. Встречаются случаи и вовсе фантастические. Ребенок говорит на тарабарском наречии, которое даже воспроизвести невозможно. Слово «ухо» девятилетняя Маша сказать не могла, зато у нее прекрасно выходило какое-нибудь несусветное «вогло». Но и «вогло» существовало не более одного раза, в следующий раз, указывая на ухо, она говорила «лазу». Такого рода «словами» девочка строчила как из пулемета, объединяя их в длинные фразы, походило это на то, как если бы вы принялись читать текст в книге справа налево.

Но самую трудную категорию представляют дети, вовсе соотносящие слово с конкретным предметом, действием, явлением и т. д., — постижение номинативной функции речи остается как будто за пределами их возможностей. Такой ребенок не понимает обращенную к нему речь и не в состоянии ответить жестом на самые простые вопросы: «Где ушко? Где глаз? Где мама?»