Брачные истории царствующего Дома начались для первого его героя, Михаила Федоровича, В 1616 году, когда жениху шел двадцатый год.

Михаил Федорович, по обычаю почти всех своих предшественников, предпочел выбрать жену из соотечественниц. Во все грады и веси России поехали бирючи скликать невест, а кроме того, воеводам и иным начальным людям были отписаны грамоты, в коих строго указывалось «слать в Москву девок пригожих, дородных и собою лепых».

На смотринах 1616 года победительницей оказалась Мария Ивановна Хлопова, девушка из не очень знатной и не очень состоятельной семьи.

Михаила обручили с его избранницей, но невеста вдруг заболела, и, чтобы не рисковать, дело до свадьбы не довели, а сослали Марию и нескольких ее родственников в Тобольск, по пословице: «С глаз долой — из сердца вон».

Михаил Федорович не решился затевать новые смотрины, пока в 1619 году не вернулся из Польши его отец Филарет.

Взяв бразды правления страной в свои руки, Филарет не оставил без внимания и историю с Хлоповой. Беспристрастное следствие показало, что царская невеста стала жертвой оговора двоюродного брата царя Михаила Михайловича Салтыкова, который из-за ссоры с близкими невесты и сплел всю эту интригу.

Филарет приказал вернуть Хлопову и ее безвинных родичей в Нижний Новгород, а Салтыкова сослать, отобрав имения.

Филарет попытался найти для своего уже более чем зрелого сына какую-нибудь иноземную принцессу, но эти попытки успехом не увенчались, и выбор пал на княжну Марию Владимировну Долгорукову, дочь князя и боярина Владимира Тимофеевича Долгорукова, чей род по знатности не уступал Романовым.

Свадьбу сыграли 19 сентября 1624 года, но, к несчастью, менее чем через четыре месяца Мария Владимировна умерла.

На следующий год Михаил Федорович женился на Евдокии Лукьяновне Стрешневой.

Этому предшествовали события трогательные и высокоромантические. Как и всегда, в Москву прибыли сотни красавиц. Самые лучшие из них поселились в кремлевских теремах, с нетерпением ожидая своей участи.

В это время Михаил Федорович никуда из Москвы не уезжал, ибо и он, крепкий тридцатилетний мужчина, не изведавший до конца прелестей любви и семейного счастья, тоже ждал свою суженую, ходившую по одному с ним кремлевскому двору, да пока еще неведомую ему. И вот однажды увидел царственный жених двух девушек, шедших по двору рядом.

Михаил был одет попросту, и можно было принять его за сына боярского или княжича средней руки, зашедшего на государев двор. Опасаясь спугнуть девушек, Михаил тихонько пошел сзади, чуть сбоку, изредка на них взглядывая, надвинув на брови шапку и опустив голову.

Одна из них — набеленная и насурьмленная сверх всякой меры — плыла лебедью, высоко подняв голову и заносчиво поглядывая вокруг. Другая, на чьем лице не было и следа румян и белил, шла чуть поотстав, потупив глаза, стараясь не отстать от своей спутницы. Михаилу бросилось в глаза и то, что первая была роскошно одета, как, впрочем, и почти все претендентки на его руку; вторая же была одета бедно, блекло и, по-видимому, к числу царских невест не относилась. Она походила на служанку, сопровождавшую свою госпожу на прогулке Когда царь пригляделся к девушке, то увидел сказочной красоты лицо и глаза, которые были еще более прекрасны оттого, что прелести девушки не нужно было спорить с красотой ожерелий, монист, с блеском золота и переливами жемчуга — простая одежда еще сильнее оттеняла ее неземную красоту. Царь остановился, пораженный и очарованный. А потом, стараясь остаться незамеченным, пристроился за спиной у служанки и молил Бога, чтобы кто-нибудь не спугнул их, признав его.

Девушки вошли в церковь. Михаил, радуясь, что теперь-то они не потеряются, незаметно проскользнул следом и увидел одного из ближних своих слуг — кравчего Никиту Вельяминова. Царь попросил узнать, кто эти боярышни, особливо же выведать о той, что похуже одета, и сделать так, чтоб о том они остались безвестны. И с тем оставил и девиц и Никиту, войдя осторожно во двор.

Через час Никита доложил ему, что выведал все досконально, доконно, и верные люди сказали, что бедная красавица прозывается Евдокией Лукьяновной Стрешневой, служит при боярышне не то сенной девушкой, не то живет в доме у ее отца из милости. Боярышню привезли в Москву из Можайска по его, государеву, указу на смотрины, а Евдокию отправили с нею служанкой.

— А кто отец ее? — спросил Михаил, и расторопный, ловкий Никита, знавший, что царь обязательно спросит его о родителях невесты, был готов дать ответ и на этот вопрос.

— Можайский дворянин Стрешнев Лукьян Степанович, — выпалил Вельяминов и добавил: — Бают, государь, что ныне тот Стрешнев — однодворец.

Государь ответ вроде бы не расслышал, но на Никиту посмотрел ласково и, сняв с руки небольшой перстень, про. тянул кравчему. Вельяминов обомлел: награда была совсем уж несоответственна заслуге. Но перстень взял и, низко поклонившись, задом вышел из горницы.

Три дня и три ночи пребывал Михаил Федорович будто в бреду: не шла из очей его, и из сердца, и из самой души его прекрасная Евдокия. Тошно было ему глядеть на других красавиц, которые казались теперь щипаными павами либо раскрашенными живыми куклами.

За эти дни он сумел узнать, что Евдокия лишилась матери еще отроковицею и когда отец ее ушел на войну с поляками, то упросил дальних родственников взять девочку в дом свой на воспитание. Через несколько лет вернулся отец обратно и нашел свой дом опустевшим, раскраденным и разоренным, поля свои — заросшими бурьяном, а деревеньку — вконец обезлюдевшей. Сказалась Смута и на его вотчине. И остался в деревеньке всего один двор, и сидел на том дворе единственный его холоп — страдник-бобыль Каллистрат, у коего, как и у его барина, не было ни семьи, ни скарба, ни рухляди.

Вздохнул помещик Лукьян Степанович Стрешнев и поехал в Можайск поглядеть на свою дочь. А приехав, и возрадовался и опечалился. Возрадовался оттого, что увидел юную красавицу, а поговорив, узнал, что Евдокиюшка и грамотна, и умна, и сердцем добра. И тем более было ему досадно, что в доме том была она не то служанка, не то приживалка из милости, возле поварни. Еще более огорчился Лукьян тем, что троюродная сестра Евдокиюшки была сварлива, спесива и зла, и хотя собою отменно хороша, но только красота ее не грела и не радовала, ибо была холодна и не привлекала к себе, но — отвращала. И подумал было несчастный отец забрать дочь с собою, да тут же и передумал — куда брать-то: под дырявую соломенную крышу, под коей стол да лавка? Осталась Дусенька у богатых злыдней, чтобы слезами своими радовать вечно всем недовольную молодую боярышню.

Когда узнал Михаил про это, то решился на невиданное и дотоле неслыханное — попросил отца-патриарха и мать-царицу выслушать его по делу великому, о суженой его и судьбу их решить, как будет угодно им и Господу. Он знал, что разговор легким не будет, но поклялся и Богу, и самому себе, что от намерения своего не отступит и скорее примет схиму, чем откажется от бедной сироты.

Поближе к вечеру пришел он на половину патриарха Филарета Никитича, где была уже и матушка его — царица Ксения Ивановна. Только ближе к утру вышел он оттуда.

А в полдень отправился к Можайску царский поезд и везли в нем подарки будущему тестю — дворянину Лукьяну Степановичу Стрешневу.

Когда тяжелые царские рыдваны подкатили к одинокой покосившейся избе, кою после долгих расспросов с немалым трудом отыскали посланцы Михаила Федоровича, изба оказалась пустой. Походив вокруг, поозиравшись да покричав, хотели. посланцы ехать к следующей такой же избенке, да вдруг оттуда вышел нечесаный мужичонка, босой, в посконине, и медленно побрел им навстречу. Мужичонка оказался тем самым Каллистратом — единственным крепостным помещика Стрешнева, что остался у него в услужении после минувшей Смуты. Он тачал гнилую сбрую для опять же единственной у него и у барина лошаденки, на которой ныне его помещик пахал землю, надев на одра не ременную, а веревочную упряжь. Плохо понимая, что это за люди и для чего им понадобился барин, Каллистрат повел их в недалекое от избы поле.