Птицы уже не пели. Все чаще хозяева подходили к клеткам и покрывали их чехлами. Птицы любят петь в компании, но все-таки устают — слишком много посторонних. И хозяева щадят их нервы.

Некоторые чехлы рябили пестротой расцветок, но большинство были кремовые и серые. Оказывается, специалисты определили, что яркие чехлы нужны скорее хозяевам: показать себя, а птиц они раздражают, им по душе более скромные тона.

Среди любителей птиц есть свои профессионалы. Одни знают все о клетках: какие размеры самые рациональные, как чинить клетки и т. п. Другие досконально изучили все болезни пернатых и эффективные способы лечения. Есть оценщики — они дадут детальную справку с точностью до цента: выгодно ли содержать птицу? В клубе на улице Петэна таких нет, здесь коммерцией не занимаются.

— Джентльмены, наше время истекло, — торжественно провозгласил дядюшка Лим и решительно отодвинул чашку. — Пора возвращаться к семьям.

— Говорят, будто бы поклонники шармы любят ее больше своей жены, — прокомментировал Онг. — Это не совсем так. Несколько воскресных часов мы действительно принадлежим только себе да своим питомцам и наслаждаемся пахучим кофе, приготовленным по старым рецептам, но приходит пора, и мы идем домой.

Теперь птицы были прикрыты чехлами, кто-то уже укладывал клетки в машину, кто-то пошел искать такси… И вдруг в одной из клеток раздался сухой шорох, движение, и на негромкой ноте возник звук. Сначала робкий, будто журчание ручья, потом увереннее тверже. И вот уже рвется с всхлипом. И взорвались пронзительные трели, подхватили этот звук. Звучал многоголосый хор…

Древние славяне уверяли, что птица поет от избытка чувств. Ученые-орнитологи утверждают, что пение птиц — это сигнал. Иногда он означает: гнездо занято.

О чем пели эти птицы и почему явственно слышался плач в этих звуках? О чем плакали баловни судьбы, окруженные таким вниманием и лаской? Капля росы в пять утра, плоды папайи, кузнечики от господина Тана, теплая ванна с белым перцем. Что это было? Зов крови, зов джунглей?

Я перехватил взгляд Онга, напряженный, печальный, не было полуулыбки в складках рта… Все-таки во всем виноваты эти липучие строки: «В знойный день жди любых неожиданностей».

Дом стоял там, где, наверное, ему и следовало стоять: на перекрестке двух дорог. Одна, начинаясь где-то у причалов порта, вела на север и, перевалив через дамбу, исчезала за проливом в Малайзии. Другая, возникнув из путаницы переулков вокруг Орчард-роуд, некогда знаменитой своими фруктовыми садами и плантациями корицы, а теперь ставшей образцовой туристской магистралью с пешеходным молом и десятками отелей разных рангов и архитектурных стилей, вела потом на восток, к аэропорту. То был не дом, а вереница домов, каких много разбросано по острову. Каменные аркады, деревянные зеленые решетки на окнах. Внизу работают, торгуют, наверху живут. Обычный дом, но были в нем две вещи необычные: загадочная надпись «ваянг сату стор» («лавка первого ваянга») и наружная белая винтовая лестница. Когда светила луна (а она в Сингапуре разная: в сентябре-октябре — малиновый шар, словно солнце на закате, потом медленно гаснет, становится ярко-оранжевой, затем бледнооранжевой, желтой, пока не придет к ущербу), лестница таинственно мерцала. А если, случалось, ветер пробегал по верхушкам придорожных тембусу, тонкий лунный свет и тени деревьев начинали языческие пляски.

В одной части дома пекли душистые вкусные булки, и их крепкий запах смешивался с медовым ароматом плюмерий. Их опавшие цветы в свете луны лежали словно морские звезды на морском дне. Плюмерии называют еще франжипанами. «Изобильный запах франжипанов, глубокий и сытный, как дух хорошего хлеба, выходящего из печи булочника», — писал о них Матисс. Жаль, что он не был в доме, где пекли душистые булки!

В гамму сладких ароматов вплетались запахи кухни, дорожные дуновения бензина. Порой в воздухе поселялся всепроникающий запах, который заглушал все иные. Вспомнилось, у Саади: «У кого в кармане склянка с мускусом, не кричит о том на всех перекрестках: за него говорит аромат мускуса».

Так приходил сезон дуриана. В доме жили поклонники этого фрукта, и мускусный запах поселялся здесь на весь сезон. Говорят, покупателей в пекарне становилось меньше, но что делать — удовольствия требуют жертв. В другой части дома была мастерская. Молодые ребята в белых майках и серых шортах — традиционной одежде местных хоккеров (так здесь называют лоточников, разносчиков — от английского слова hawk — «торговать вразнос») и мастеровых — плели мебель и кустарные изделия из ротанга и тростника. Подъезжали грузовики с длинными прутьями тростника и ротанга. Одни из Малайзии прямым ходом через дамбу, другие из порта, там материал перегружали из сампанов, куда они, в свою очередь, попадали с кораблей на рейде, прибывших из Индонезии. Лучшим. считается тростник манау. Он в изобилии растет в джунглях Индонезии и Малайзии и напоминает бамбук. Когда его высушат на солнце, он становится бежевым. Тростник куда тверже бамбука, поэтому и мебель получается крепкая. А вот ротанг тоньше, гибче. «Сговорчивее», — утверждали мастера. После того как нарезанный тростник разогреют над огнем, постепенно согнут и доведут до нужной формы, его связывают ротангом. Из самого ротанга плетут абажуры, корзины, а иногда и кресла.

Мне нравилась атмосфера мастерской. Сдержанность ребят, их юмор. Один из них, постарше и посмелее, поведал секреты ротанга. Причмокивая языком, говорил, показывая на кресло-качалку: «Восточный шарм, а?» Но никогда не предлагал купить, ведь он был не зазывалой, а мастером. И, наверное, именно поэтому очень скоро в нашем переулке заскрипели велосипеды разносчиков и в саду появилось кресло из тростника манау.

Дом на перекрестке стал привычной частью моего сингапурского бытия. Здесь среди лиц и ситуаций, простых и неожиданных одновременно, я ощутил себя в какой-то мере частью этого мира, прикоснулся к тьме непонятных мне традиций.

Мимо дома днем и ночью шли потоки машин в аэропорт и из аэропорта, в Малайзию и из Малайзии, а он стоял, обтекаемый этими потоками, как будто его мало касалось то, что происходило вокруг. Здесь жили люди, хранившие традиции своих предков, которые приехали некогда из Китая на заработки, да так и осели тут.

Выходила из дома маленькая щербатая старушка, выбирала место неподалеку, у дороги, раскладывала на камушке рис, соевый творог, крошечные кусочки курицы. Поджигала бумажки, на мгновение задерживала этот пожар в ладонях, и вот он уже полыхал на дороге, потом гас.

— Пришло время нашим добрым братьям провести каникулы на земле, — так оценил происходившее сухощавый молодой парень в строгой белой рубашке. Вместе со мной он наблюдал за действиями старушки. Я в недоумении посмотрел на него и услышал:

— Среди гостей из преисподней есть и такие, кто остались без родства, вот сердобольная старушка и позаботилась о них. Но видите: и пищу, и жертвенные деньги она оставила не слишком близко к дому. Боится, что пожалуют чужие духи, привлеченные ее гостеприимством.

И, видя, что достаточно пощекотал мои нервы, объяснил:

— Сегодня первый день седьмой луны по традиционному китайскому календарю. Верующие считают, что ворота преисподней открываются и духи умерших начинают свои странствия среди живых. Путешествие длится целый месяц. И гостей из загробного мира нужно не только кормить (не обязательно весь месяц, есть установленные дни: первый, пятнадцатый и последний день месяца), но и развлекать. Поэтому впереди много уличных концертов, представлений. Сколько свечей, ароматических палочек, мнимых бумажных банкнот будет сожжено, а ведь все это стоит денег, и немалых.

— Как же духи определят, что именно эти банкноты принадлежат им? — спросил я парня.