Вот все это мы и хотели проследить. Мы шли для этого с перевала вниз по долине и хотели точно выяснить, на какой высоте расположены все эти границы на Пшарте.

Первые кустарники, встреченные нами, оказались мирикарией. Это стелющиеся, низкие и жалкие кустики с ветвями, лежащими на самой земле и не поднимающимися выше окружающей травы. Они растут по галечникам вдоль русла речки на высоте 4100 метров . Таким образом, была

установлена первая из интересовавших нас границ – верхняя граница, до которой проникают отдельные стелющиеся формы кустарников.

Наша группа двигалась вниз по долине реки. Кусты мирикарии становились все выше. Сначала они были высотой всего пять-восемь сантиметров, потом, когда мы проехали километра три-четыре и спустились метров на 100, мирикария стала поднимать свои ветви на 20-30 сантиметров.

Но, когда река вошла в узкое ущелье и над ним справа и слева поднялись крутые скальные склоны, все сразу изменилось: прекратился холодный порывистый ветер, стало тепло, и мы сняли полушубки. Между сомкнувшимися скалами весело бежала светлая речка, берега которой густо заросли кустами. Это были не жалкие кустики, едва поднимавшиеся над травой, а настоящие кусты нескольких видов ивы больше метра высоты. Цвел звездчатыми белыми цветками сабельник Залесова, в осыпях между обломками скал росли кустарниковая лапчатка, высокие кусты полыни Турчанинова и терескена.

Здесь, в каньоне Западного Пшарта, нет холодного ветра и поэтому гораздо теплее. Чем ниже мы спускались по долине, тем выше становились кустарники: ивы, мирикарии, густыми порослями покрывавшие все берега реки, все отмели, сначала достигали высоты лошади, а скоро стали возвышаться над всадниками.

Наконец, раздался радостный крик: «Дерево!». И действительно, среди кустов мы увидели первое дерево. Небольшая ива высотой около трех метров ненамного превышала окружающие ее кустарники. Но это было уже настоящее дерево, имеющее ствол и крону. Мы спешились и стали обмерять его, фотографировать и выяснять по высотомерам, на какой высоте оно встречено.

Неожиданно сильный шум и треск ломаемых кустарников, топот, тяжелое сопение нарушили тишину. Мы испуганно вскочили, да так и -застыли. Прямо на нас бешеным аллюром неслось целое стадо верблюдов. Именно неслось – галопом, перепрыгивая через протоки, ломая кусты. Что делать? Верблюды приближались с бешеной скоростью, прыгая и брыкая друг друга. Я много видел верблюдов и ходил с верблюжьими караванами через пески, я знал их широкий шаг, тряскую рысь, но чтобы верблюды неслись галопом – не видывал ни разу. В голове у меня сразу мелькнули рассказы о людях, затоптанных или загрызенных верблюдами.

Бежать? Но куда? Да и поздно…

Верблюды, ломая кусты, налетели и внезапно остановились. Мы оказались окруженными целым кольцом тяжело сопящих и бессмысленно уставившихся на нас животных.

Это были жирные, отъевшиеся великаны, которых на целое лето, одних, без пастухов, загоняют пастись на Пшарт, и здесь они, видимо, сильно дичают.

Было совершенно непонятно, зачем они неслись, почему остановились, чего они хотят, злы они или добродушны. Их тупые до предела морды ничего не выражали.

Мы, застыв, молчали посредине этого живого кольца – я, сжимая ледоруб, Тадеуш Николаевич с мелкокалиберкой на изготовку.

– Мамат, Султан, что делать? – шепетом, не двигаясь, спросил я.

– Ничего.- Мамат спокойно подошел к одному верблюду, похлопал по шее, и верблюд отвернул голову, противно скрипнул и отошел. Тогда Мамат сорвал ветку ивы и, не больно ударяя, погнал этого верблюда, потом второго.

Неожиданно все верблюды повернулись и ушли.

Когда они отошли, нас еще долго не покидало неприятное чувство; мы никак не могли приняться за работу и все оглядывались, пока верблюды бродили поблизости.

– Ничего, ничего,- говорил Мамат,-Султан прогонит их.

А Султан пошел и, спокойно что-то говоря, начал отгонять верблюдов в сторону. Те послушно отходили, но по скованным движениям и некоторой неуверенности Султана я видел, что и он их опасается.

– Они играют,-сказал Мамат,- они человек давно не видал, целое лето. Этот верблюд один ходит, один траву кушает. Увидал человек – прибежал, посмотрел. Не надо бояться.

И мы продолжали работу. Но действительно ли верблюды соскучились по человеческому обществу, или что-то другое блуждало в головах у этих довольно-таки тупых животных, но они нас так и не оставили в покое.

Через час, когда мы уже далеко ушли вниз по реке, опять раздался топот и треск ломаемых кустов, и мы стали свидетелями того, как ожесточенно дрались два здоровенных верблюда. Один из них норовил укусить другого за шею и все никак не мог ухватить, а другой, поминутно поворачиваясь к противнику задом, злобно брыкал его, и удары мягких копыт по тугому брюху животного отдавались как в хорошем барабане. Они проскакали мимо.

Затем снова раздался шум. Какой-то верблюд с маху подлетел и неподвижно застыл, бессмысленно разглядывая нас. Мы постояли-постояли друг против друга, а потом он повернулся и убежал.

Верблюды, по-видимому, так и шли сзади за нами. В течение всего дня они неоднократно догоняли нас, некоторое время рассматривали, а потом уходили.

С самого утра я непрерывно наблюдал за дорогой и отмелями реки. Когда-то, будучи юннатом, я очень увлекался изучением следов животных. В то время была опубликована замечательная книга А. Н. Формозова, в которой были даны рисунки следов многих зверей и птиц. И позже я продолжал интересоваться их следами.

Отмели и песчаные тропы Западного Пшарта – своеобразные книги, в которых расписывались все обитатели долины. Следов верблюдов было много, не меньше и заячьих следов. Впрочем, о зайцах можно было судить не только по следам. Буквально в каждом расширении долины мы вспугивали целые выводки. Зайцы как ракеты разлетались от нас во все стороны. Охота за ними не доставляла никакого удовольствия. Стоило только вспугнуть выводок, пройти за одним из зайцев, миновать кусты и, увидев, как он стоит на склоне на задних лапах и озирается по сторонам, спокойно прицелиться и стрелять.

Попадались следы кииков, но их было сравнительно немного. Наконец, на старой протоке я увидел на песке широкие отпечатки когтистой лапы медведя.

Среди дня попался второй след, опять медвежий. Следов ирбиса (снежного барса) не было.

В два часа дня Мамат показал мне на тропе какой-то необычайный след – он был уже, чем медвежий, и отпечатков когтей, обязательных для медвежьего следа, на нем не оказалось. След отпечатался на сухом песке дорожки и поэтому был неясным. Животное, оставившее след, не шло по тропинке, а пересекало ее, наступив на песок только один раз.

Я хотел зарисовать след. Но в это время опять раздался предостерегающий крик:

– Верблюды!

Снова эти шалые твари подбежали вплотную и уставились на нас. Когда они убрались и я вернулся к дорожке, то следа уже не существовало, он был затоптан.

Напрасно я всматривался после этого в каждый кусок мягкой почвы, на которой оставались многочисленные следы разных животных, но медвежьих следов как с когтями, так и без когтей больше не встречалось.

Мы шли безостановочно вниз по реке. В четвертом часу дня мы увидели первую облепиху, а затем начались великолепные рощи берез. Постепенно, по мере нашего движения вниз по долине, а следовательно, и по мере уменьшения абсолютной высоты местности, величина берез все увеличивалась, а в конце дневного пути, около пяти-шести часов вечера, по всей узкой долинке появились березовые лески.

В семь часов вечера остановились под высокими скалами в чудесной березовой роще.

После памирской пустыни – холодной, суровой, без зелени, без жизни, где только ветер свистит в бурых скалах,- было так приятно сидеть в тени берез, слушать шум листвы, веселый говор воды, видеть, как по скале суетится пернатый скалолаз, а в кустах пересвистываются пеночки.

Заложив гербарий и сделав описание окружающей растительности, мы стали приводить в порядок материалы, полученные за день.