Чертить план архитектору помогала его жена, пока была жива. Она претворяла в чертеж его каракули. На вид она была хрупкой женщиной, характер имела боязливый и трогательный. Архитектор познакомился с ней несколько лет назад в сквере у театра. Он увидел ее в толпе, обступившей поэта.

Ночью женщина явилась архитектору в видении. Она читала стихи, которые лились из ее уст как вода.

Очнулся архитектор на пустом ложе, ощупал его. Ложе было мокрое.

В ушах архитектора все еще звучали слова темного пророчества, изложенного в изящной канцоне.

Архитектор разыскал адрес незнакомки и написал ей письмо.

Незнакомка откликнулась канцоной. В стихах незнакомки архитектор обнаружил и тонкость чувств, и связность мыслей.

Мало кто удивлялся ее дару, или почти никто.

Родилась незнакомка в провинции. Она была копией своей матери.

Ее мать переполняло влечение к театру и к поэзии. Венки сонетов она сплетала от лица мужчины, и приобрела такую известность и славу, что при жизни удостоилась статуи.

Окунувшись в благоухание стихов и цветов, архитектор закрыл глаза и невольно вздохнул, потом еще раз, и еще…

Архитектор спал и видел сон, постепенно перетекающий в кошмар.

Сон был прерван стуком в дверь.

Архитектора вызывали на службу.

День прошел в словопрениях…

Ночь архитектор провел на вилле академика от архитектуры.

Под утро он заснул. Спал он беспокойно. Ему снился кошмар. Прошептав проклятие городу, он повесился на осине, как Иуда. Его вина была очевидна и непростительна. Он предал город, поставив свою подпись под планом города.

Садовник академика увидел архитектора, когда он уже шел к богу с петлей на шее, но не дошел. Веревка не выдержала тяжести его тела, и он упал посреди сада в траву как на ложе любви, обнимая свою тень.

И снова слова проклятия слетели с уст архитектора вместе с рыданиями.

Он очнулся от крика чаек.

Прибой исполнял реквием. Чайки были солистами…

Разбуженный чайками, архитектор обратился за советом к богу. Бог молчал, по всей видимости, он полагал молчание самым безопасным основанием общественного устройства, которое не подлежало никакому пересмотру.

Архитектор сел на ложе, сонно зевнул. Вдруг, отняв опору, сон бросил его в яму без дна. Он летел, пытаясь уцепиться за что-нибудь слабыми руками, спасти свою жизнь.

Очнулся архитектор в расселине, куда заполз, спасаясь от преследования гиен, собак дьявола, вскормленных тьмой. Он лежал, обнимая колени жены. Так ему казалось. На самом деле он обнимал колени академика от архитектуры.

Академик от архитектуры жил одиноко, избегал женщин.

— Женщина — это произведение дьявола… — говорил он. — Зная подлую сущность дьявола, лучше женщин остерегаться… зло питается их злой волей…

Академик был девственником. Чтобы его целомудрие не выглядело мрачным и грубым, он прикрывал его некоторого рода изяществом, окрашивал волосы в рыжий цвет, добавляя тонкость и изощренность своей красоте…

Уже светало, когда архитектор выполз из щели, в изумлении озираясь. Место напоминало театр, ступенями спускающийся к морю.

Прибой исполнял реквием.

Чайки были солистами.

Приняв облик и позу птицы, архитектор пытался вспомнить, что стало началом его бедствий и скитаний, и кто завел его в эти места.

Услышав смех примадонны, архитектор невольно вздрогнул, обернулся.

Он обознался. Это был ветер.

Ветер то выл, то тихо и невнятно беседовал с архитектором.

Архитектор сидел, сгорбившись, и смотрел на море, окаймленное пурпуром.

Он не заметил, как заснул. Во сне он плыл, греб руками как веслами. Увидев водоворот, он закрыл глаза. Водоворот не поглотил его и не разбил о подводные камни.

После недолгих ласк волны выбросили архитектора на песчаную косу, и укрыли кружевами пены и водорослями…

Архитектор спал. Иногда он вздыхал во сне.

Очнулся архитектор на той же песчаной косе. Он лежал неподвижно, как камень, приникнув щекой к песку так, будто врос в него и удерживался тесно сплетенными корнями. Лицо у него было как у покойника, бледное, скорбное и торжественное.

Сон архитектора постепенно перетекал в смерть.

Жена окликнула архитектора.

Услышав голос жены, архитектор открыл глаза.

Жена стояла на краю обрывистого берега и улыбалась стыдливой и невинной улыбкой. Со страхом и любовью он шагнул к ней. Это был его первый шаг в чертоги неба. Вскоре ему удалось ступить и дальше, и очутиться в объятиях смерти вместо объятий жены…

Длилась ночь…

Архитектор очнулся.

Он лежал в гробу. Вокруг гроба ходил что-то бормочущий человек, размахивая кадилом.

Человек остановился. Ему показалось, что трепет пробежал по телу архитектора, грудь его приподнялась и опала, веки приоткрылись, глаза искали света.

Архитектор ожил, чтобы претерпеть что-нибудь большее, чем смерть.

Человек с кадилом икнул от удивления и шире раскрыл глаза, обильно наполненные слезами.

Воцарилась тишина. Стало так тихо, что слышно было, как слезы катятся по заросшим щетиной щекам человека. Сначала кадильница со звоном упала на пол, а следом за ней и человек. Он лежал неподвижно. Глаза его были закрыты. Он как будто заснул. Неожиданно улыбка приоткрыла губы человека и его душа унеслась ввысь, забыв узы тела…

Все еще длилась ночь.

Где только архитектор не был этой ночью. Много обителей у отца людей…

Архитектор очнулся на могиле жены, испытывая ужас, и снова заснул.

Какое-то время он блуждал по кладбищу, представившемуся ему садом, как некий райский житель. Поодаль маячили все те же острые утесы и голые скалы, прячущиеся в тумане.

Архитектор остановился на краю обрывистого берега. Он смотрел на море и читал стихи жены. Лицо его было полно скорби и печали.

Иллюзии жены и ослепляли, и смущали его.

«Где-то здесь Борей похитил жену, но я не верю этому… — размышлял он. — Я думаю, что она сама бросилась со скалы, а ветер лишь подтолкнул ее… век человека краток, тело бренно, а сам человек лишь призрак, дым… исчезает вместе со своими заблуждениями…»

Архитектор закрыл глаза.

В забытьи он стоял на краю обрывистого берега и взывал то к богу, то к болтливым музам, но они были глухи…

Очнулся архитектор с криком:

— Что я кричу?.. и кому?.. камням глухим?.. немому небу?.. людей не учит зло… — пробормотал архитектор и рассмеялся, изобразив позами и мимикой притворное безумие.

Незаметно архитектор перешел в мир желательной реальности. Мир, в который он попал, представлял собой пьесу из шести актов. Был еще седьмой акт, но он не сохранился, по всей видимости, он был потерян или изъят автором пьесы.

Пьеса имела облик некой мистерии с восклицаниями от автора и вполне наглядными подробностями, которые включали в себя повествовательные и драматизированные диалоги и монологи. Действующие лица обменивались репликами, изливали свое душевное состояние.

«Бог за шесть дней создал своим творчеством всю совокупность вещей, а что создал человек?.. лишь грехи… человек все извратил, выстроив целый мир мнимостей под знаком конца и в ожидании конца… — размышлял архитектор. — Пусть проклятие сотрет этот город с лица земли и не будет памяти в городе о городе… и жители его сами себя позабудут, поверженные в прах… и гиены, собаки дьявола, будут властвовать над их душами в аду…»

Архитектор сжег план переноса города и покончил с собой.

Говорили, что он был не в себе, помешался, но если это было безумие, то такое безумие, в котором был метод.

В газетах писали: