Выслушав писателя, привратник снова заговорил.

Писателю показалось, что он слышит в голосе привратника те же затаенно истерические нотки, которые нередко слышал и в голосе своего дяди, когда оставался у него на ночь.

История блаженной была вполне обычной. Дитя стыда и блуда, она родилась на паперти. То, что она родилась менее примечательно, чем тот факт, что она выжила. Девочку подобрала старая монахиня. Девочка не плакала. Она внимательно разглядывала исписанное морщинами лицо старухи, изучала, пыталась понять, в какой мир она попала. Детство девочки прошло в келье женского монастыря. Днем она щурилась на солнце, глаза ее слегка косили, и размышляла о боге, кто-то сказал ей, что солнце это бог нашего неба, а ночью спала и видела сны. В своих снах она умела ходить по воде и летать. Она была худой и маленькой, мало приспособленной к обычной жизни. На вопросы монахинь, кем она хочет стать, она молча размахивала руками, как крыльями. Она не говорила, она воображала в молчаливом созерцании почти бессознательно, как во сне. В 5 лет девочка научилась говорить и петь и узнала вкус славы. В 9 лет она уже умела вести себя в приличном обществе, говорила об искушении и грехе, и, побежденная соблазнами воображения, засыпала на коленях у бога. Она готовилась стать невестой бога. В 13 лет девочка испытала любовь к человеку. Человек явился к ней во сне. Новый жених ослепил ее глаза и помутил разум. Он внушал ей уважение и непонятный страх. Однажды ночью он овладел ею. Она очнулась, услышав невнятный подземный гул, напоминающий рычание. Стены кельи колебались. Пятясь, в страхе она наткнулась на что-то острое и потеряла сознание… Последнее, что она услышала, были пронзительные крики монахинь. Вернувшись из обители смерти, девочка не узнала жениха. Она смотрела на него как на незнакомца. Она ничего не помнила и не имела не только биографии, но и имени. Девочка лишилась всего, но не ушла, осталась жить в руинах, ставших могилой для монахинь, поняла, что такое испытание дал ей бог. Одиночество не угнетало ее. Днем она вышивала, сплетала узоры из птиц и цветов или бродила где-нибудь, иногда останавливалась и смотрела на солнце. Ночью ее невидимой стеной окружала тишина. Тишина не пугала девочку. Тишина была похожа на старую монахиню, с которой девочка обменивалась репликами и молилась, перед тем как заснуть. Обычно ей снилось детство, но однажды она увидела такое, что и смутило ее, и доставило непривычную радость. Она проснулась, ощупала себя. Ее тело жило странной жизнью, соски странно набухли, поднялись вверх, лоно вело себя еще более странно, почти непристойно. Она закуталась в простыню. Она спала, когда незнакомец сорвал с нее простынь, тронул грудь, лоно. Она не сопротивлялась. Ее бросало то в жар, то в холод. Боль заставила ее застонать. Она не узнала собственного голоса. И снова она застонала уже не от боли, а от страсти. Очнулась она в тишине. Она чувствовала себя почти счастливой. В ней что-то изменилась. Рассеянное ожидание сна уступило место теплому блаженному чувству. Она лежала и пыталась вспомнить лицо незнакомца, проникшего в ее сон. Она и ждала, и боялась его…

— Такая вот история с биографией… — привратник окутался дымом. — Жених виделся ей рыжим ангелом… давно девочку не видел… говорят, из руин женского монастыря она переселилась в пещеру Пана на Лысой горе, поет песни, угодные богу, и питается росой как кузнечик… что?.. нет, не надо ее жалеть, она в этом не нуждается… нет, нет, она вовсе не призрак… и не видимость… если вас интересуют подробности, поговорите с моей женой… она ходит ко многим, правда к ней почему-то никто не ходит…

Жена привратника на вопросы писателя отвечала уклончиво, но вежливо.

— Не знаю, что вам сказать… девочка то появляется, то исчезает… — женщина развела руками. У нее была привычка говорить уклончиво и оставлять фразы и мысли незаконченными. — Говорят, она сошлась с каким-то поэтом… он тоже не в себе… спускался в преисподнюю, искал там темы для своих поэм…

В створке зеркала писатель увидел бледное, размытое отражение блаженной. Можно было окликнул ее, но он сдержался. Все было так зыбко, шатко.

Писатель ушел, оставив довольно благожелательное впечатление от внешности жены привратника и ее манер, хотя и не без снисходительной иронии. Жена привратника была довольно своеобразной особой, впрочем, не лишенной женской привлекательности…

Писатель остановился у руин женского монастыря, на паперти которого родилась блаженная. Он стоял, смотрел и размышлял.

«Бедная девочка… что могла дать ей жизнь?.. лишь видения, которых она не могла объяснить, и смерть… женщинам доступно только то, что они чувствуют…»

Руины женского монастыря придавали пейзажу романтический колорит.

«Говорят, одно время монастырь использовали не по назначению, и по слухам там творилось нечто невообразимое… можно воспользоваться этими слухами и вот вам и роман ужасов… тут есть все нужное…» — Взгляд писателя скользнул по обломкам пилястр, колонн, остановился на приоткрытой двери, которая покачивалась. Он вошел в келью. Он стоял и смотрел на ложе, укрытое ворохом миртовых листьев, на разодранные обои, на пыльную, источенную молью занавесь, потом сел. Складки занавеси шевельнулись.

Писатель встал, и тени встали в беспорядке. Размытые полутьмой, они ожили, приобрели реальность, они угрожали.

«Показалось… нет там никого…» — подумал писатель, озираясь. Он уже шел по длинному переходу с полуразрушенными лестницами и множеством дверей, которые никуда не открывались. Из-за дверей доносились стоны. Писатель уже готов был поверить в явление душ умерших монахинь. Ему мерещилось, что кто-то из мертвецов преследует его.

Осыпались камни.

Писатель замер.

Из складок темноты вышел незнакомец в плаще.

«Кто он?.. роль сладострастного соблазнителя, преследующего невинную жертву, ему явно не подходит… что если он отец блаженной, страдающий не в меньшей степени, чем его жертва?.. история не окончена и предполагает продолжение с раскрытием тайны сомнительного происхождения и желанной разгадкой всего происходящего… хотя тема довольно рискованная… мотив преступления и наказания…»

С некоторым удивлением и страхом писатель смотрел на незнакомца. Во всем этом было нечто неподвластное разуму. Любопытство побудило писателя спросить незнакомца, кто он, но вопрос остался без ответа, а фигура незнакомца стала бледнеть и исчезла.

«Да и был ли он?.. всего лишь фикция… иллюзия… тень…»

Писатель вернулся в свою комнату.

Он стоял у окна и смотрел на город.

Увидев в створке окна бледное, размытое отражение блаженной, внимающей и сострадающей, он отвел взгляд.

«Чего я жду?.. я жду ночи… долгой ночи и весьма, весьма долгой… именно этого я жду… и уже вспоминаю эту ночь, хотя она еще только должна наступить… кто хоть раз сталкивался с сиренами и слышал их коварные песни, тот и без моих разъяснений поймет, что утолить жажду уже невозможно… воображение будет рисовать соблазнительные картины все более изощренных наслаждений…»

Наступила ночь.

Во сне писатель прогуливался в садах избранных и вместо лица носил личину, когда явилась блаженная. Нагота ее была украшена ожерельем из перлов. Толпа блудниц сопровождала ее. Одни шли впереди, другие следом.

Наполнив воздух благовониями, видение рассеялось.

«Я схожу с ума… — подумал писатель, еще не очнувшись от расслабляющей дремоты и оцепенения. — Только губами она коснулась меня, и уже трудно было остаться мне трезвым… о, позабыть бы конец… нет, не могу забыть, как она смотрела на меня и усмешкой чуть морщила губы… потом руку протянула, которую я поцелуями осыпал, и телом страстно прильнул к ее телу… она разделила мою страсть… шептала, люби меня, дразни, мучь… и я любил, дразнил, мучил ее… я готов был последовать за ней куда угодно, хоть в преисподнюю… с ней я мог обнажить все свои несовершенства… меня это скорее обрадовало бы, нежели огорчило… мои несовершенства могли бы уравнять нас… хотя, может быть, я заблуждаюсь… возможно, что она умеет маскироваться и скрывает свои достоинства… должен признаться, я сам к этому склонен… и я склонен к зависимости от женщин… они волнуют меня, заставляют делать нелепости, иногда ввергают в панику, подобную той, которую насылает Пан в полуденной тишине… они заставляют меня делать то, что я не хочу делать, но делаю… как объяснить эти странные порывы, эти извержения тьмы, живущей во мне?..»