— Я бы мог вам помочь…

— Что ты меня лечишь? На жалость давишь! Будь ты проклят! — на весь подвал закричала старушка.

Меня словно отшвырнуло от нее. Посетители подвала неохотно оглянулись на наш столик, но быстро вернулись к своим занятиям. Подумаешь, мать что-то не поделила с сыном, или бабка с внуком… И проклинает его во все горло. Эка невидаль!

— Мне тяжело находиться с вами в контакте, Зинаида Михайловна, — сообщил я. — Проклиная кого-то, вы ломаете ему жизнь. Точнее, не ему, конечно, а себе. Исключаете человека из орбиты своих интересов. Но изменяете этим действием только свою жизнь, свое восприятие мира. Я не смогу удержаться здесь, если вы будете относиться ко мне так враждебно. Наша связь и так слишком слаба.

— Пошел ты к черту, — опять прошипела библиотекарь.

Наш столик вновь качнуло.

— Неужели чужие страдания доставляют вам радость? Зачем вы предали доверившуюся вам Леночку?

— Что ты ко мне прицепился? Чужие страдания не доставляют мне радости. Но они не доставляют мне и горя, — ответила Зинаида Михайловна. — Понимаешь? Почему я должна беспокоиться о ком-то?

— Потому что только настоящая любовь дает нам силы жить. Только в любви радость.

— Мне не надо никаких сил. Я жила так, как считала нужным. И буду жить так же. И деньги я ни тебе, ни Ленке не отдам. Заработала их своими мозгами и своим трудом. Клювом щелкать не надо. Не расслабляйся — будешь жить лучше.

— Вы заработали эти деньги трудом?

— Да, трудом! — вскипела Зинаида Михайловна. — Не то, что эта дармоедка, которая деньги известно за что получает!

— Пусть Лена и не заслужила такой роскошной жизни… Но это ведь не значит, что вы имеете на нее право?

— А ты знаешь, на что я имею право? Можешь судить?

Я отдалялся от Зинаиды Михайловны все сильнее. Проваливался сквозь слои реальности, оставляя в мирах, через которые проходил, слабых, бессильных двойников. Тени своей монады… Нам с Зинаидой Михайловной не хватало места в одном мире. Желания наши взаимоисключались.

— Вы ведь разумная женщина! Изобретательная. С богатой фантазией. Вы можете быть счастливой! — попытался я убедить ее напоследок.

— Я счастлива, пока кто-то не пытается залезть ко мне в карман! — глаза старухи полыхнули злобным огнем.

В голове у меня раздался спокойный голос:

Срежь ветки дубка

Другой разрастется

Всяк занят собой.

Я понял, что это — Дипломатор.

— Снова Ницше? — поинтересовался я.

— Что ты, — даже мысленный голос Дипломатора стал веселым.— «Речи Гримнира», «Старшая Эдда». Что Ницше? Подражатель… Так и отирается где-то по задворкам миров в образе сверхчеловека… Не видит никого вокруг с высоты своего величия. Вот уж ад, так ад…

— Эй, ты что сам с собой разговариваешь? — насторожилась Зинаида Михайловна.

— Вам-то не все равно? — спросил я.

— Сам ты хоть огнем гори, лишь бы на меня искры не полетели, — ответила библиотекарь. — Я опасаюсь. Может, ты взбесился, сейчас в горло мне вцепишься.

— Не беспокойтесь, бабушка, я вас покидаю, — помимо своей воли заявил я. Похоже, моими устами говорил Дипломатор.

— Бабушка? — вскипела Зинаида Михайловна. — Да я тебя едва ли на десять лет старше!

Положим, старше меня она была, как минимум, лет на сорок, но я не стал акцентировать на этом внимания. Не знаю, зачем Дипломатор задел больной для любой женщины вопрос. Может быть, таким образом проявилось его своеобразное чувство юмора.

А в баре словно бы гас свет. Надвигалась темнота, вещи вокруг становились все менее прозрачными… Глупо звучит, правда? Но совершенно верно. Непрозрачные и в обычном восприятии столы, стулья, пол и стены обретали словно бы другую материальность. Становились такими плотными, что даже находиться рядом с ним было тяжело.

— Уходим! — заявил Дипломатор.

— А как же Зинаида Михайловна?

— Она сама выбирает, где ей быть. Здесь никакой Удук не поможет.

— А Леночка?

— И Леночка разберется со своими проблемами сама. В конце концов, она виновата в сложившейся ситуации. Никто не заставлял ее заигрывать с канадцем и посылать ему свои фотографии в голом виде. Она знала, что муж ее действия вряд ли одобрит… А теперь боится его. Пусть определяется — свободна она делать то, что хочет, или должна оглядываться на других. И если оглядывается — пусть не сетует, что с ней обошлись жестоко люди, от которых она зависит.

Стены и мебель вокруг вдруг разом исчезли. Я оказался в пространстве, где не было ничего. Ни черноты, ни света, ни предметов, ни воздуха… Что-то серое, непонятное, неосязаемое и невидимое. И все же пространство воспринималось.

— Куда теперь? — раздался в моем мозгу голос Дипломатора.

— Нужно обязательно выбрать? А как же случайное действие Удука?

— Действие Удука строго закономерно. Но твоя монада адаптировалась к нему. Выработала противоядие. Еще одно перемещение — и ты вновь будешь двигаться в обычном потоке времени и вероятности. До поры до времени.

— Это страшно?

— Тебе виднее, — голос Дипломатора стал веселым. — Если ты хочешь сохранить телесную сущность — это не очень удобно. Если хочешь перейти в разряд иных существ — нет никакой разницы…

— Я хочу еще пожить, — заявил я с внезапной тревогой за свою судьбу. — Хочу общаться с людьми. Они мне еще не надоели!

— Да никуда люди не денутся… Но впрочем, я тебя понимаю. Куда? Домой?

— То есть?

— В ту точку вероятностного пространства, откуда ты прибыл?

— Почему именно туда?

— Обычно все хотят вернуться назад. Понимают, что они жили в лучшем из миров. Что ориентация их монады изначально была наиболее правильной. Потому что случайными метаниями не достигнешь того же, чего можно достичь размеренной, плавной жизнью.

— Не знаю… — я хотел пожать плечами, но у меня не было плеч, как таковых. Хотел улыбнуться — но мне было нечем улыбаться, не было средств выразить свое веселье. Да и веселье — очень отдаленное понятие мое тогдашнего состояния. Я воспринимал себя, я существовал — как идея. Это было немного страшно и в то же время очень приятно. Возможно, сейчас я был ближе всего к абсолюту. — А как же Инна? Она так и останется на острове? И Юля, что считает себя Олей… Я хотел ей помочь… Я хотел всем им помочь…

Справа от меня проявилась какая-то искра. Она быстро росла. Я почему-то был уверен, что так выглядит в этом странном месте Дипломатор.

Искра вспыхнула, и ко мне пришли слова:

— Неужели ты до сих пор не понял? Некоторых миров, таких, какими ты их увидел, нет и не было. Ты вообразил их. Представил в очень искаженном виде. Там твоя монада имела дело лишь с тенью других. Потому что сам ты, конечно, не в состоянии создать мир. Пока не в состоянии. В некоторых мирах ты был всего лишь гостем. И, когда ты перестал воспринимать их — это не значит, что ты куда-то исчез. Для Инны ты будешь таким, каким она хочет тебя видеть. Для Юли — тоже. И для Зинаиды Михайловны… Полагаю, она договорится с твоим аналогом в своем сознании. Сунет ему долларов пятьдесят — он и отстанет. Таким она видит тебя — мелким вымогателем.

— Ну да — это только ты — джентльмен в белых одеждах.

Искра Дипломатора просияла.

— Это твое восприятие меня как разумного существа. У Зинаиды Михайловны оно несколько другое. Полагаю, меня она увидела бы как черную фигуру с хвостом и рогами. Или как огненный столп… Все зависит от субъекта восприятия. Почти ничего — от того, кто пытается найти контакт.

— Зинаида Михайловна так несчастна?

— Нет счастливых. Нет несчастных. Зинаида Михайловна ненавидит людей. А от ненависти до любви один шаг. Ведь, ненавидя кого-то, ты пытаешься воздействовать на него, стать для него заметнее. Все великие негодяи хотели, чтобы на них обратили внимание. Или вспомнили… Взять хотя бы Герострата [11]…

— Нет несчастных? — не поверил я. — Только вот об этом не надо рассказывать. Повидал я всякого… Даже без Удука.