— Не все. О тебе тут спрашивал один чел, девчонки до сих пор в себя не пришли.

— Что за чел?

— Смертельный, правда! Старый, весь седой, в кожаной куртке, черной, с железками, как, не знаю, мотоциклисты в цирке. Сказал, что его зовут Влад.

— Редкое имя, — равнодушно протянула она. — Чего хотел?

— Узнать, когда ты здесь бываешь. Я сказал, что по-разному, как получится.

— Правильно. — Марина перегнулась через столик и поглядела официанту в глаза. — Кир, большая просьба к тебе: если еще раз он тебя спросит — ты ничего не знаешь, меня давно не было и когда буду, неизвестно. А еще лучше, если выяснится, что он и ты говорили о разных Маринах.

— Он что, ненормальный? Или правда какой-нибудь злодей?

— Он меня любит, — спокойно пояснила она. — Мы с ним все друг другу сказали, но он считает, что еще не все.

— Ну да. Он же тебя вдвое старше!

— Дело не в этом. — (И даже не в том, что это я его вдвое старше...) — Я люблю своего мужа.

— Это я знаю, — подозрительно мрачно буркнул Кирилл.

Влад влюбился в нее почти тридцать лет назад, в 2041-м, когда выглядел всего чуточку старше. Вот уж кто гораздо больше, чем она и Георгий, был похож на бессмертного героя. Завсегдатай клубов, чьи карточки не купишь за деньги, любитель бороться с превосходящими силами, будь то явления природы, женская красота или государственная машина. Людей оценивает в меру их реальных достоинств, иначе говоря, циник и грубиян. И вдобавок автор весьма неплохих стихов (которые и познакомили его с Мариной, в то время критиком и издателем) — вполне классических по форме и проникнутых такой уязвимостью, что трудно было поверить в его авторство. Он не прожигал свою жизнь, он жег ее расчетливо, как таежную нодью — бревно с углями внутри: без этого жара замерз бы. За что провидение и послало ему бессмертную возлюбленную.

При первой же встрече он обратился к ней с хамским, хозяйским «ты», и это было его первой и последней вольностью. Марине было немного совестно перед ним — как совестно бывает на выставке-продаже тонко расхвалить художнику его картины, а потом повернуться и уйти, так и не достав кошелек. Влад ей нравился, как может нравиться книга или картина, но ничем помочь ему Марина не могла. Мысль о каком-то там «романе» для нее была даже не отвратительной, а дурацкой. Так нормальный ребенок не будет искать себе других, более красивых маму и папу — Марининым мужем был Георгий, и других мужей у нее быть не могло. Возможно, как раз потому, что мама и папа у нее были «другие»? — психологи знают.

Когда пришло время прощаться с Владом, она честно пыталась сделать все по инструкции, но этот лохматый долговязый парень, на голову выше маленькой бессмертной, оказался не тем, кого можно стряхнуть со следа.

В первые десятилетия Марина ужасно боялась встречи со старыми знакомыми — боялась, что седеющие подруги узнают ее и все поймут. Потом поняла: ни за что не узнают. Надо только следовать рекомендациям стилиста, чтобы по внешним признакам всегда принадлежать к новому поколению, и все будет в порядке: старые подруги увидят «девицу, жуть как похожую на Маринку», но и мысли не допустят, что это в самом деле она. Однако Влада не обманули не ухищрения стилистов, ни плановая перемена фамилии и места жительства, ни каменное выражение на ее лице — он знал, хоть ты тресни, что вот эта особа не юный двойник когда-то бывшей возлюбленной, а она сама. Был ли он в самом деле ненормальным или, наоборот, чересчур умным, но он догадался обо всем.

Порядочная женщина не предаст того, кто любит ее. Безумного или умного, Марина не собиралась отдавать его людям в штатском. Дважды она удирала, завидев в толпе широкие плечи и взъерошенную голову. Потом рискнула: заговорила с ним как с незнакомым, понадеявшись, что охранник на это купится и случайного встречного не станут проверять. «Никогда не показывай, что мы знакомы, погибнешь сам и меня погубишь», — сказала она Владу, мило улыбаясь и показывая вперед, будто объясняя дорогу. Кажется, до него дошло. И все же у него хватало наглости изредка искать встреч на нейтральной территории или присылать письма по всем правилам старого доброго хакерского искусства — из ниоткуда от анонима, без приветствия и подписи, только со стихами, чужими или своими:

Этот яр так упоителен и крут,

Что любого завлечет на суицид.

Слушай, тело, не сочти за тяжкий труд —

Пусть душа над этой бездной повисит.

Там, внизу, в неясной схватке плоскостей, —

Камни серые в земном своем поту.

Кто упал, не соберет, небось, костей.

А зачем они в бесплотном-то быту?..

*Стихи Юрия Ряшенцева

Казалось, он не боялся смерти, во всяком случае, не так боялся, как нормальные люди — смотрел на нее как на очередной экстрим. Есть разные способы развлекаться: можно лезть на отвесную стену, можно прыгать с нее с искусственными крыльями. Можно стараться любым способом выжить, можно перетерпеть несколько невыносимых минут или часов, чтобы попасть туда, где не был никто из знакомых. Дело вкуса. Вероятно, он и в своей постели будет умирать с таким же наглым самообладанием, с каким некогда висел на середине Красноярского столба или слушал следователя, который объяснял, во что обойдутся две рифмованные строки, начертанные эпоксидной краской на стене одного особняка...

Сейчас ему было под шестьдесят. Кое-кто из критиков называл его большим поэтом. Марина гадала, следят ли за ним.

— Резюмирую: все результаты до сего дня соответствуют традиции, — физиолог Сакаев улыбнулся и плавным жестом обвел экран. — Старения как такового нет.

Действительно, последнее определение биологического возраста объектов ничего нового не дало. Графики блистали строгим единообразием, ни один параметр не ушел за плато. Длина теломер, группы активных генов, концентрации гормонов, давление, частоты сердечных сокращений до физических нагрузок, во время и после, упругость сосудов, скорость регенерации соединительной ткани, нейронный метаболизм — ничто не портило картины. Тридцатник и тридцатник: она чуть моложе, он чуть старше.

Анисимов, только что уступивший трибуну Сакаеву, оглядывал слушателей. Замминистра здравоохранения почему-то нервничал, томился, будто с перепою. Лицо представителя президента не выражало ничего. Биология и медицина высматривали, к чему бы прицепиться: любимым здешним развлечением был спор о том, стареют ли объекты очень медленно или не стареют вообще. Господа из ФСБ, от генерала до начальника охраны, сидели с широко раскрытыми глазами и активированными чипами: впитывали информацию.

— Разрешите мне. — Человек из аппарата президента, лощеный, молодой — настаивал даже, чтобы его в приватных беседах звали просто Виталием — тронул пальцем свой микрофон. Сразу стало тихо, как будто он не себя включил, а выключил всех остальных. — Я с большим интересом слушал Игоря Антоновича и Руслана Захаровича, и мне хотелось бы сказать несколько слов, для придания, если так можно выразиться, направления дальнейшему обсуждению. Насколько я понял, все говорит о том, что биологический возраст наших добровольцев не увеличивается. В связи с этим у меня вопрос к выступавшим: какова предполагаемая продолжительность жизни?

— Скажем так... — Сакаев замялся. — Мы на сегодня... я на сегодня не вижу никаких факторов, которые могли бы ее ограничивать.

Виталий покачал головой и усмехнулся.

— Как и я, — сказал Анисимов. — Активность ключевых генов стабильна. Единственное, что могу добавить, — мыши трансгенной линии, полученной в лаборатории основателя проекта, живут по двадцать-тридцать лет. В пересчете на человеческие сроки жизни это примерно тысяча лет.

— Поразительно, но вот что я хотел подчеркнуть, — снова заговорил Виталий. — Мы не можем планировать проект на бесконечность или на тысячу лет. Да и вряд ли такое бессмертие является для нас желанной целью: это уже не патриархи, это уже, так сказать, Агасфер... Думаю, все согласятся, что нам следует работать на благо Отечества нынешнего. И хотелось бы услышать, каким должен быть переход к следующей фазе. Иначе говоря, какие есть наработки по скорейшему получению практических результатов. Возможно, настало время переходить к более широким группам добровольцев или же к созданию терапевтических средств на основе примененных генных конструкций... Игорь Антонович, ваше мнение?