— У чужих я постарался бы так наладить дело, что никакое постороннее вмешательство не потребовалось бы. Да и не отыскать второго такого майората…

Вальдемар весело рассмеялся:

— Идет! Ты мне положительно нравишься, прекрасно знаешь, что ни один Михоровский никогда не вынесет поводьев… Но тебе должно быть известно и то, что я не страдаю деспотизмом. У тебя хватило времени в этом убедиться. В Белочеркассах ты будешь совершенно самостоятельным, я передам тебе все полномочия. Это место ты займешь весной. А зимой еще получишься. Идет?

— Ну, если так… идет!

И они обнялись, как братья.

Из Швейцарии вернулась княгиня Подгорецкая. В октябре вся семья собралась в Глембовичах, где с некоторых пор обитал и пан Мачей с неразлучным паном Ксаверием. Недоставало лишь пани Идалии, о которой повсюду говорили, что ее замужество с Барским — дело решенное.

Вместе с Люцией приехал и Брохвич.

Его отношение к майорату изменилось.

Брохвич любил невесту и боялся ее потерять. В Глембовичи он ехал неохотно, предчувствуя, что для Люции пребывание там станет причиной трагедии, что ее чувства к Вальдемару вновь вспыхнут. И молодой граф недоверчиво косился на майората, в глубине души стыдясь своего поведения и оттого чувствуя себя крайне скованно.

Люция под внешней веселостью таила глубокие переживания.

Она хотела объясниться с Вальдемаром и лишь искала подходящей минуты.

Когда замок погрузился в глухую тишину ночи, Люция, бледная, но спокойная, решительно вошла в кабинет Вальдемара.

Увидев ее, он встал, охваченный печалью и тоской.

Люция остановилась перед ним. В последний миг ей не хватило отваги. Она не могла выговорить ни слова, в глазах появился страх, она дрожала всем телом.

Вальдемар взял в свои ладони ее ледяную руку:

— Люция, дорогая… успокойся…

— Вальди… Ты знаешь, что я выхожу за Брохвича?

— Знаю.

— Я не люблю его! — вскричала девушка. Сердце Вальдемара истекало кровью.

— Не люблю его, и ты прекрасно это знаешь, Вальди! Она порывисто закрыла лицо руками, из ее груди вырвался крик:

— Я люблю тебя! Тебя одного! Слышишь? В моей душе, в моем сердце ты один! А за графа я выхожу… лишь от отчаяния. Вальди, неужели у тебя нет сердца?!

Рыдания сотрясали ее.

Вальдемар почувствовал, что падает в пропасть.

— Люция! Богом прошу…

Он упал в кресло и спрятал лицо в ладонях. Люция плакала.

Мрачная, трагическая тишина, исполненная печальных предзнаменований, окутала их.

Вальдемар очнулся первым. Встал, прижал ее руки к своей груди:

— Умоляю тебя, не плачь, Я знал о твоих чувствах… и боролся. Тогда, на галерее, решил предостеречь тебя… помнишь?

Люция вырвала руку и закрыла ему рот ладонью: — Молчи! Ничего больше не говори! Пусть сохранится иллюзия, единственный светоч….

— Люция, ты не так меня поняла тогда.

— Молчи, Вальди, молчи! Скажи, неужели ты так никогда и не любил меня? Ничего не испытывал, кроме братской любви? Ничего, что напомнило бы тебе… ту… былую любовь…

Вальдемар молчал. Они встретились глазами. Взгляд Люции был умоляющим, взгляд Вальдемара — безмерно усталым, но решительным.

— Ничего, Люци… — сказал он.

— Боже мой! А я все же надеялась, я так люблю…. Вальди, ты же целовал меня, неужели ты забыл?

— Прости за те минуты… Я как-никак мужчина, и ты… взволновала меня… но это не любовь…

— Значит, в твоем сердце нет места для меня? И нет места чувствам ко мне?

— В моем сердце — братская любовь, и печаль, и боль, и сочувствие, и желание счастья тебе… И потому я…

Ее смех был страшен:

— И потому ты не советуешь мне идти за Юрека?

— Нет. Но я боюсь за тебя…

— Тогда спаси меня! Захоти, возжаждай… прикажи, чтобы я стала твоей женой! Не сомневайся, я буду преданной рабой!

Вальдемар молчал.

— Но ты ведь не прикажешь, правда?

Он молчал.

Люция подошла к нему, опершись на стол обеими руками, склонилась к его лицу:

— Я выбрала Юрека, потому что он любит меня, знает все обо мне, знает о моих страданиях… и хочет дать мне утешение. Матери у меня больше нет, она теперь Барская. Жить с тобой и дедушкой в этом замке? Нет! Юрек меня любит. Я буду жить для других, может, и выдержу…

Слезы покатились по ее щекам.

— Почему я не могу дать тебе счастья, почему? — воскликнул Вальдемар столь печально, что Люция вздрогнула.

— Это судьба… — прошептала она и не смогла, продолжать — рыдания душили ее.

Вальдемар поцеловал ей руку, и девушка медленно вышла из кабинета.

Она бежала по коридорам, через залы, эхо ее рыданий жалобно отдавалось в пустых покоях.

Оказавшись в зале портретов, Люция включила свет.

Остановилась перед портретом Стефании, взглянула ненавидяще, прошептала зло:

— Это все из-за тебя!

И долго смотрела на портрет умершей Сначала глаза её источали яд, пламя, страх, потом взгляд Люции смягчился и осталась лишь необоримая печаль. Она прошептала:

— Да, он твой… навсегда твой…

И понурила голову.

Ненависть ее прошла, побежденная взглядом Стефы, Люция вздрогнула, заслышав приближающиеся знакомые шаги.

Скрыться было некуда.

Гордо выпрямившись, она подошла к двери и открыла ее.

На пороге стоял Вальдемар.

Их взгляды вновь скрестились. Пристыженная Люция опустила веки. Они молча разминулись, Вальдемар вошел в зал, Люция кинулась в коридор.

Добежав до лестницы, она вдруг остановилась на цыпочках вернулась назад и, приподняв опущенную Вальдемаром бархатную портьеру заглянула в зал: Вальдемар смотрел на Стефу так. словно клялся ей к верности навек.

Люция, сдерживая рыдания бесшумно вернулась в коридор и пошла прочь.

Свадьба Люции и Брохвича должна была состояться и Париже, в середине января? княгиня Подгорецкая была единственной опекуншей Люции. Они вместе жили в Париже — после решающего объяснения с Вальдемаром Люция сразу же уехала за границу и не хотела возвращаться на родину.

Приближалась решающая минута, Люция словно бы пребывала в летаргии. Отчаяние и страх перед будущим разрывали ее душу. Порой она стряхивала оцепенение, тогда в ней пробуждалась неприязнь к Брохвичу и отвращение к себе. Ежи она считала виновным за то, что он упорно хочет видеть ее своей женой, себя — что приняла, его предложение, а Вальдемар в ее глазах становился демоном, повергавшим ее в бездонную пропасть.

И она, и Ежи слепо бредут по краю этой пропасти, над бездной горя и печали, бредут, изгнав из душ все укоры совести. Чему быть, того не миновать. Лишь бы все кончилось скорее. И нет силы, способной спасти, излечить их обоих…

В такие минуты Люция снимала с пальца кольцо писала Ежи длинные письма, прося освободить ее от данного слова, — но ни одного из этих писем так и не отправила, разрывая их в мелкие клочья.

Страх все сильнее овладевал ею, вливал по капле яд, увлекал в пропасть.

Порой в ней вспыхивал отчаянный протест, крик боли рвался из глубины сердца. Из ее памяти пропадал Брохвич, словно унесенный ветром осенний лист, даже Вальдемар отодвигался куда-то во тьму, ничего не оставалось, кроме тупого безразличия.

Порой вспыхивала мысль о самоубийстве — но тут же пропадала, так как являлась скорее плодом буйной фантазии и некоего любования собственной драмой, чем реальным намерением. Люция не считала, что смерть — это выход. Она, несмотря ни на что, жаждала жить.

Пани Идалия Эльзоновская, официально обручившаяся с графом Барским, приехала в Париж и явилась к дочке, но встретила такой прием, что сразу приняла твердое решение не приезжать на свадьбу Люции.

Впрочем, Люция и сама не желала ее присутствия. Из близких и друзей на свадьбу были приглашены лишь княгиня Подгорецкая и граф Трестка с супругой.

Люция с радостью пригласила бы и пана Мачея, но он прихварывал и не смог отправиться в дорогу.