Впервые эту внутреннюю силу Богдан ощутил в Руслоцке и пережил долгие сомнения и борьбу, прежде чем сумел направить в нужную сторону.

Как и воля к жизни, любовь к Люции, проснулась в Руслоцке, теперь он это понимал. А предшествовала смутная тоска, причин которой Богдан поначалу не понимал. Лишь в Глембовичах, под Рождество перед отъездом Люции в Париж, Богдан осознал, что любит ее. Он смирился бы с тем, что она станет супругой майората, но прекрасно знал, что Вальдемар ее не любит. А там открыл, что и Люция не любит Вальдемара настоящей любовью.

Обручение баронессы с Брохвичем окончательно утвердило Богдана в его правоте, стало толчком к рискованной борьбе, начатой сперва лишь с целью спасения Люции — но завершившейся полной победой.

Теперьд он мечтал о широких горизонтах для себя, для Люции. Пока что пост администратора Белочеркаах вполне его устраивал: обширные, но содержавшиеся далеко не так культурно, как в Глембовичах, белочерасские имения являли собой изрядное поле деятельности. Богдан собирался пойти по стопам Вальдемара. Его буйная фантазия, однако, возносила его над Белочеркассами, соколиным полетом летела к незнакомым еще горизонтам. Пробудив в себе волю, решимость и трудолюбие, Богдан твердо решил сделать все, чтоб эти качества никогда не угасли в нем.

Живое, выразительное лицо юноши отражало все внутренние движения его души, все бушевавшие в его воображении фантазии. Темные глаза горели решимостью, низкий, звучный голос далеко разносился над волнами.

Майорат ощущал все происходившие в юном воспитаннике перемены, наполнявшие его радостью. Помимо воли у него возникал вопрос: какая судьба ждала бы Богдана, если бы они не встретились в Ницце?

Но после долгих раздумий Вальдемар пришел к выводу, что и без его вмешательства Богдан не погиб бы, ибо его натура никогда не поддалась бы духовной нищете. Даже опустившись еще ниже, Богдан неминуемо поднялся бы к вершинам. И Вальдемар не чувствовал гордости — одно лишь счастье оттого, что перерождение кузена произошло не без его влияния.

Теперь майорат нисколько не сомневался, что кузена ждет большое будущее… Близился отъезд Богдана в Белочеркассы.

Баронесса становилась все задумчивее.

Ее охватывал страх — что она станет делать без Богдана? Она уже не могла без него обходиться. И ломала голову, как задержать его здесь и возможно ли это.

Несколько недель Люция жила надеждой, что он так и не уедет. И намекала майорату, что для успеха будущей работы Богдану следовало бы продолжить практику в Глембовичах. То же самое говорила и Богдану, в душе ругая себя за эгоизм.

Богдан откладывал отъезд. Но Вальдемар, ни на что не глядя, был настойчив. И, наконец прямо заявил своему кузену: либо тот уедет немедленно, либо никогда не станет администратором Белочеркасс.

…Богдан появился в Обронном поздним вечером. После ужина попрощался с княгиней и Люцией. Задержав руку девушки в своей, он глянул ей в глаза так выразительно, что она, вспыхнув, поняла все. И прошептала:

— Жди меня, я приду… Богдан поцеловал ее руки.

Когда особняк погрузился в ночную тишину, юноша погасил свет, открыл окно в своей комнате и с трепетом погрузился в ожидание.

В окно лились звуки весенней ночи, влажные, нежные запахи цветущих кустов, прорастающих трав. Где-то в отдалении заливались лягушки, в небесах появилась луна, матовая, бледная, словно окропленная ртутью. Стояла поэтическая тишина, ткавшая на своих кроснах паутину мечтаний, таинственных вздохов неутоленных желаний.

Незадолго до полуночи в комнате зазвучали тихие шаги Люции.

Богдан увлек ее к открытому окну.

— Пришла… Как ты добра ко мне… — шептал он, счастливый, целую ее руки.

Люция обняла его за шею. Несмотря на ночной мрак, Богдан видел ее большие глаза, лучистые, печальные. Взволнованный до глубины души, он прошептал:

— Люция, я уезжаю в Белочеркассы… но непременно с тобой!

Она покачала головой:

— Это невозможно…

— Возможно. Я увезу тебя в своем сердце, в душе… а потом приеду, чтобы забрать тебя, мою, навсегда! Нас влечет друг к другу некое божество, я давно ощутил прикосновение крылышек этого амура, но теперь и ты почувствовала их легчайшее касание… Перед нами распахнулись широкие горизонты, и мы должны, Люци, вместе уйти в большой мир! Ты должна уйти со мной, мы оба хотим этого!

Люция дрожала, но не перечила ему. Потом шепну тихонько:

— Значит, бабушка нам наворожила? Мы начина жить по-настоящему, прошлое было лишь прологом, мы…

— Мы, наконец, будем счастливы! — подхватил Богдан. — Тебе, любимая, я хочу подарить то, чего ты не знала в жизни… Ты идешь со ной?

— Навсегда! На всю жизнь! — ответила Люция с глубокой убежденностью.

Богдан, не помня себя, обнял ее, жаркие губы юно обожгли ее шею. Слившись в тесном объятии, они слушали стук сердец, пили нектар весенней ночи. Им было хорошо друг с другом, они пребывали на вершине блаженства, и раздававшийся порой жаркий шепот произносивший слова любви и нежности, служил тому залогом.

Души их соединились, сердца бились в такт. Они упивались чарами волшебной ночи, унесенные воображением на поросшие цветущим лотосом луга.

— Смотри, Люция, — шепнул Богдан. — Встает заря.

— Это наш рассвет, — сказала она, прижавшись к любимому, уверенная, что это ее чувство — вовсе не иллюзия.

Розовый отблеск зари лег на лица влюбленных, окрасив их в нежные краски лепестков яблоневого цвета.

Жемчужным звоном рассыпались птичьи голоса, утренние шепоты листвы раздались в парке, пробуждая все, что еще спало.

Ласточка в быстром полете пронеслась над головами влюбленных и, радостно щебеча, вылетела в окно.

— Вот и наше первое благословение, — шепнул Богдан.

Птичка вернулась и спела над ними венчальную песнь. И скрылась в небе, улетев навстречу заре.

Пан Мачей Михоровский протянул к Вальдемару дрожащие руки:

— Итак, ты холост… Боже, мой Боже, что же теперь будет?!

Вальдемар спокойно смотрел на него:

— Со мной или с майоратством?

— Ах… — горестно вздохнул пан Мачей, и руки его упали. — Это твое вечное спокойствие, эта ирония…

Вальдемар взял руки старика в свои. Голос майората звачал весело:

— Дедушка, это вовсе не ирония. Твой вопрос согласно строгой логике необходимо было разделить на два вопроса… Отвечаю на первый: что касается меня, со мной все обстоит как и прежде, без малейших перемен.

Он взял колокольчик, позвонил и сказал вошедшему камердинеру:

— Пригласите молодого пана.

Пан Мачей непонимающе уставился на него. Вошел Богдан. Вальдемар взял кузена за руку, повернулся к дедушке:

— Отвечаю на второй вопрос. Вот мой наследник, будущий майорат Михоровский и хозяин Глембовичей, нынешний владетель белочеркасских имений. Так что и с майоратством, дедушка, все обстоит прекрасно.

Воцарилась тишина. Ее вскоре прервало восклицание Богдана:

— Дядя?!

Вальдемар обнял юношу:

— Не нужно так удивляться… В Белочеркассы ты приедешь не как администратор, а как владелец. Белочеркассы будут для тебя школой, лишь там перед тобой встанет настоящая работа.

Богдан с чувством поцеловал руку майората.

Весь его облик сиял счастьем и юношеской свежестью.

Даже в самых смелых своих фантазиях он не мог предвидеть такого. Наследник майората!

Чересчур неожиданной, оглушающей была эта весть.

Майорат отстранил его, присмотрелся к взволнованному юноше:

— Ну, как ты чувствуешь себя?

— Дядя! Прости, но твоя щедрость — лишь дополнение, пусть и невероятно ценное, к уже нашедшему меня счастью, о котором ты еще не знаешь. Люция Эдьзоновская и я дали друг другу слово.

На сей раз майорат был оглушен невероятной новостью.

Пан Мачей приподнялся в кресле. Возможно, в последний раз в жизни на лице старика читалось сильное волнение.

Вальдемар удивился не самой новости, а тому, что она прозвучала столь неожиданно Теперь он был совершенно спокоен за Люцию.