Солнце сверкало ослепительно, и весь покрытый мелкими листочками кустарник казался изумрудным в этом море света. Тропинка бежала вначале прямо, потом свернула на полянку и снова ушла в лес. Теперь перед нами были сосны в зеленых шапках, колыхаемых ветром, которые, казалось, плыли в небе, а за ними сверкающее море, синее и тугое, просвечивающее сквозь красные стволы. Я вел машину тихонько, потому что из-за всех этих кустов и веток плохо различал дорогу и боялся поломать рессору. Я сосредоточенно глядел перед собой и думал только о дороге, как вдруг блондин, сидевший возле меня, с такой силой толкнул меня в бок, навалившись на меня всем телом, что я чуть не вылетел в окошко.

— Что за черт! — воскликнул я, рывком останавливая машину.

В этот момент позади меня раздался сухой треск, и я от изумления даже рот раскрыл, увидев на ветровом стекле целый сноп тоненьких, расходящихся лучами трещин с круглой дыркой посредине. Кровь застыла у меня в жилах. Я закричал:

— Убивают! — и хотел выпрыгнуть из кабины.

Но брюнет, тот, что стрелял, приставил к моей спине Дуло револьвера со словами:

— Ни с места!

Я снова сел и спросил:

— Чего вы от меня хотите? Брюнет отвечал:

— Если бы этот дурак не толкнул тебя, то сейчас не было бы необходимости объяснять тебе это… Нам нужна твоя машина.

Блондин пробурчал сквозь зубы: — Я вовсе не дурак. Брюнет ответил:

— А кто ж ты еще?.. Разве мы не договорились, что я буду стрелять? Зачем ты пустил в ход руки?

Блондин возразил:

— Мы еще договорились, что ты оставишь в покое Пину… ты тоже пустил в ход руки.

Девушка рассмеялась и сказала: — Теперь нам крышка. — Почему?

— Потому что он поедет в Рим и донесет на нас. Блондин сказал: — И очень хорошо сделает.

Он вынул из кармана сигареты и закурил. Брюнет нерешительно повернулся к девушке:

— Ну, что ж нам теперь делать?

Я поднял глаза, взглянул в зеркальце и увидел, что девушка, свернувшись клубочком в уголке машины, показывает в мою сторону, щелкая большим и указательным пальцем, — мол, прикончи его. Кровь снова застыла у меня в жилах, но тотчас же я вздохнул свободнее, услышав, как брюнет сказал серьезно и с убеждением:

— Нет, есть вещи, на которые можно решиться только один раз… Раз не вышло — второй раз я уже не могу.

Я набрался храбрости и сказал:

— Ну что вы будете делать с этим такси? Кто вам подделает патент? Кто перекрасит машину, чтоб ее не узнали?

Я чувствовал, что каждый мой вопрос все больше ставит их в тупик и они не знают, как быть: убить меня им не удалось, а ограбить, видно, не хватает смелости. Однако брюнет сказал:

— У нас все есть, не беспокойся.

Но блондин едко усмехнулся и возразил:

— Ничего у нас нет, у нас есть только двадцать тысяч лир на троих и револьвер, который не стреляет.

В эту секунду я снова взглянул в зеркальце и увидел, что девушка опять кивает на меня и снова щелкает пальцами, даже как-то забавно. Тогда я сказал:

— Синьорина, когда мы приедем в Рим, вы за этот жест получите несколько дополнительных годочков тюрьмы. — Потом я резко повернулся в сторону брюнета, который все еще прижимал дуло револьвера к моей спине, и крикнул с ожесточением: — Ну, чего ты ждешь? Стреляй, трус ты этакий, стреляй!

Мой голос прорезал окружавшую нас глубокую тишину, и девушка воскликнула, на сей раз с явной симпатией ко мне:

— Знаете, кто здесь действительно храбрый человек? Он! — и указала на меня.

Брюнет пробормотал какое-то ругательство, сплюнул в сторону, вылез и подошел к окну кабины. Он был в бешенстве.

— Ну, скорее, — сказал он. — Сколько ты хочешь за то, чтоб отвезти нас в Рим и не донести на нас?

Я понял, что опасность миновала, и медленно проговорил:

— Я не хочу ничего… Я отвезу вас всех троих прямехонько в тюрьму Реджина Чели.

Брюнет, надо отдать ему справедливость, не испугался, слишком уж он был расстроен и раздосадован. Он сказал только:

— Сейчас я тебя убью.

— Попробуй… — ответил я. — И знаешь что? Никого ты не убьешь… Вот что я тебе скажу: придется посидеть вам всем за решеткой — и тебе, и этой потаскухе — подружке твоей, и ему тоже.

Он сказал тихо:

— Ах так? Ну хорошо же…

И я понял, что с ним и вправду шутки плохи, потому что он отступил на шаг и поднял револьвер. Но на мое счастье в эту секунду девушка крикнула:

— Да прекратите вы все это… То деньги предлагаете, то пугаете револьвером… вот увидите, как он сейчас нас повезет.

Сказав это, она нагнулась вперед и легонько так пощекотала пальцами мое ухо, незаметно, чтоб те двое не видели. Я очень смутился, потому что, как я уже говорил, она мне нравилась и, сам не знаю почему, но я был уверен, что я ей тоже нравлюсь. Я поглядел сначала на брюнета, который все еще целился в меня из револьвера, потом искоса взглянул на нее, заметил, как пристально смотрит она на меня этими своими черными улыбающимися уголечками, — и твердо сказал:

— Уберите ваши деньги… Я не такой бандит, как вы… Но в Рим я вас не повезу… Разве только ее, потому как она — женщина.

Я думал, они начнут протестовать, но, представьте себе, просто удивительно: блондин тотчас выскочил из машины, пробормотав «счастливого пути», а брюнет опустил револьвер. Девушка живо вскочила с места и пересела ко мне в кабину. Я сказал:

— Ну, до свиданья, надеюсь, скоро вас отправят на каторгу, — и взялся за руль, да только одной рукой, потому что другую девушка сжимала в своих, и мне было даже приятно, что те двое поняли, почему я вдруг такой податливый сделался.

Я выбрался на дорогу и проехал пять километров, не раскрывая рта. Она все продолжала сжимать мою руку, и этого мне было вполне достаточно. Теперь я тоже искал какое-нибудь пустынное место, только цели у меня были совсем другие, чем прежде у них. Но как только я остановился и хотел свернуть на дорожку, ведущую к берегу моря, она положила руку на баранку и сказала:

— Нет, нет, что ты делаешь, поедем в Рим. Я сказал, глядя на нее в упор:

— В Рим мы поедем вечером. А она:

— Понятно, и ты такой же, как другие, и ты такой же.

Она тихонько захныкала, вся как-то обмякла, стала такая холодная, фальшивая — за километр можно было увидеть, что она притворяется и разыгрывает комедию. Я попытался обнять ее, но она ускользала из моих рук то вправо, то влево, никак невозможно было ее поцеловать. Кровь у меня горячая, и я очень вспыльчивый. Я вдруг понял, что она играет со мной, как кошка с мышкой, и что в этой проклятой поездке я только зря извел бензин, потерял время да еще всяких страхов натерпелся; и я с гневом оттолкнул ее, сказав:

— Иди ты к чертям в ад! Там тебе и место.

Она совершенно не обиделась, сразу же успокоилась и забилась в угол кабины. Я взялся за руль и уже до самого Рима мы не сказали друг другу ни слова.

Когда приехали в Рим, я открыл дверцу и сказал ей:

— Ну, теперь выходи да утекай отсюда поскорее. А она словно удивилась и спросила:

— Как? Разве ты на меня сердишься?

Тут уж я не мог больше сдержаться и закричал:

— Нет, вы только подумайте: она хотела меня убить, из-за нее я целый день потерял, бензин, деньги… И я еще не должен на тебя сердиться! Да ты должна небо благодарить за то, что я тебя в полицию не отвез!

И знаете, что она мне ответила?

— Ты просто одержимый какой-то!

И с этими словами она сошла и, гордая, вызывающая, надменная, вся так и извиваясь в этом своем змеином платье, прошла между машинами, автобусами, велосипедами, летящими по площади Сан-Джованни. Я, словно меня кто заворожил, смотрел ей вслед, пока она не исчезла. В эту минуту кто-то сел в такси и крикнул:

— На площадь Пополо!

Портолонгоне — это древняя крепость, расположенная на скале, нависшей над морем. В день, когда я уходил оттуда, дул сильный юго-западный ветер, от которого захватывало дух, а солнце ослепительно сияло на ясном, без единого облачка, небе. Может, из-за этого ветра и этого солнца, а может, просто от сознания, что я на свободе, но я был как шальной. Так что, когда я, проходя по тюремному двору, увидел начальника тюрьмы, который сидел на солнышке и беседовал со смотрителем, я не мог удержаться, чтобы не крикнуть: