— Да, отцу.

— А он что?

Какое ей было дело до того, что сказал мой отец? Я ответил неохотно:

— Вы знаете папу… Он говорит, что не нужно выяснять.

— Он правильно сказал, сынок… Не выясняй.

— Но в конце концов, — сказал я, начиная горячиться, — почему она ушла? Что я ей сделал? Почему вы мне не скажете?

Говоря это очень раздраженно, я мельком взглянул на стол. Он был покрыт скатертью, на скатерти лежала белая вышитая салфеточка, а на ней стояла ваза с красными маками. Но салфеточка лежала не в центре стола. Машинально, даже не сознавая, что делаю, пока она смотрела на меня, улыбаясь и не отвечая, я поднял вазу и водворил салфеточку на место.

Тогда она сказала:

— Молодец… Теперь салфетка в самом центре… Я этого не заметила, а ты сразу увидел беспорядок… Молодец… Ну, а теперь тебе лучше уйти, сынок.

Она встала; встал и я. Я хотел спросить, не могу ли я видеть Аньезе, но понял, что это бесполезно; к тому же я боялся, что, встретясь с ней, потеряю голову и наделаю или наговорю глупостей. Так я и ушел оттуда и с того дня не видел больше своей жены. Быть может, она когда-нибудь вернется, поняв, что такие мужья, как я, попадаются не каждый день. Но она не перешагнет порога моего дома, пока не объяснит, почему все-таки она меня оставила.

Сколько же нас было? Шестеро. Две женщины — Аделе, жена Амилькаре, и Джемма, их племянница из Терни, приехавшая в Рим погостить, и четверо мужчин — Амилькаре, Ремо, Сирио и я. Первая ошибка была в том, что мы пригласили Сирио, — у него язва желудка, и он очень раздражителен — готов вспылить из-за малейшего пустяка. Вторая ошибка была в том, что мы предоставили выбор ресторана Амилькаре. Поскольку он должен был платить за троих, а входить особенно в расходы ему не хотелось, он, когда мы все встретились на площади Индипенденца, настоял на том, чтобы отправиться в хорошо известный ему ресторан. До него отсюда рукой подать, хозяин — его приятель, кормят там превосходно, и нам сделают скидку…

Мы должны были бы раньше сообразить, что хорошего может встретиться в этих жалких кварталах рядом с вокзалом? В этом районе бывают лишь люди, которые в Риме проездом, да солдаты из казармы Макао. И вот мы зашагали по прямым улицам, мимо мрачных зданий; а мороз в тот вечер был настоящий, январский, жесткий, пощипывающий. Амилькаре, который любит хорошо поесть, без конца повторял:

— Ну, друзья мои, сегодня я себе устрою первоклассное угощение… Буду есть и пить, не думая о печени, почках, желудке и прочих внутренностях. Я тебя заранее предупреждаю, Аделе, чтобы ты не вздумала ворчать по своему обыкновению.

— По мне, — сказала Аделе, которая в противоположность своему толстому и веселому супругу была худая и печальная, — поступай как знаешь… А завтра посмотрим…

Ремо тем временем шутил с Джеммой — красивой черноволосой девушкой, а мы с Сирио обсуждали последний футбольный матч. Так мы прошли несколько пустынных улиц, названных в честь различных сражений, битв, которые происходили когда-то в Италии, — Кастельфидардо, Палестро, Калатафими, Марсала, — и наконец достигли двери, над которой между двумя электрическими фонарями висела вывеска: «Траттория Африка». Мы вошли.

Ресторан — мы это сразу заметили — был не бог весть какой. В первой комнате стояло несколько мраморных столиков, за которыми только пили вино; вторая комната была разделена на две части перегородкой. В одной половине помещалась кухня, а в другой — собственно ресторан с пятью или шестью столиками, застланными скатертями. В остальном здесь царило обычное для привокзальных заведений убожество: пол усыпан опилками, штукатурка на стенах облупилась, стулья шатаются, столы тоже, скатерти — штопаные, дырявые, да к тому же еще грязные. Но что нас окончательно сразило, так это холод, сырой, пронизывающий, как в пещере. Сирио, входя, даже воскликнул:

— Ого! Вот так Африка!.. Здесь нетрудно и воспаление легких схватить…

И действительно, холод был ужасный: посетители сидели за столиками в шляпах, в пальто с поднятыми воротниками, изо рта при дыхании шел пар, совсем как на улице.

Мы сели за один из столиков, и к нам тотчас же подошел хозяин субъект с мрачной квадратной физиономией, с мутными недовольными глазами. Амилькаре чрезвычайно ему обрадовался и спросил:

— Сор[1] Джованни, вы меня помните? Но тот без тени улыбки ответил:

— Меня зовут Серафино, а не Джованни… и, по правде говоря, я вас не помню.

Амилькаре был неприятно поражен и засыпал его вопросами. Хозяин морщил лоб, стараясь вспомнить, и в конце концов воскликнул:

— Ну да! Теперь я вас припомнил! Вы были здесь под Новый год, ели колбасу с чечевицей.

Амилькаре ответил, что Новый год он встречал дома.

В общем, они так друг друга и не узнали. Затем хозяин извлек из кармана своей засаленной белой куртки карточку и спросил:

— Что будут кушать синьоры?

С воспоминаниями было покончено.

Мы взяли карточку и сразу же увидели, что веселого тут мало: только макароны с сыром, аббакио,[2] куры, сыр и фрукты. Амилькаре, спасая свой престиж, настаивал перед хозяином:

— Но ведь у вас есть ваше фирменное блюдо… спагетти по-любительски.

Хозяин подтвердил, что, действительно, у них есть спагетти по-любительски. Мы все заказали закуску и спагетти, кое-кто еще аббакио, а другие — жареных кур. Что касается десерта, то мы решили еще подумать. Тут Сирио вдруг заявил, что желает супа, и хозяин обещал подать ему куриный бульон. Потом спросил, какого нам угодно вина: белого или красного, сухого или полусухого? Мы выбрали сухое Фраскати, хозяин принес бутылки, бокалы, хлеб, завернутые в салфетки приборы и ушел на кухню.

Амилькаре, приободрившись, спросил:

— Ну, как вам здесь нравится?.. Ведь правда же здесь хорошо?

Мы молча переглянулись, затем Сирио высказал общее мнение:

— Хорошо ли здесь, мы еще увидим… А пока что мне кажется, будто я нахожусь в общественной уборной.

Этот ответ очень не понравился Амилькаре, и между ним и Сирио тотчас же завязалась перепалка: ты вечно всем портишь праздник, а тебе лишь бы экономить; с твоей язвой желудка нечего ходить по ресторанам, а ты поесть любишь, а тратиться не хочешь, и так далее. Между тем время шло, а нам все не подавали, и мы, как это обычно бывает в плохих ресторанах, принялись за вино и хлеб, разговаривая о том о сем.

Было ужасно холодно: ноги у всех замерзли, спины застыли. А от вина может быть, потому, что оно, как утверждал Сирио, было разбавлено водой, чем больше мы его пили, тем холоднее нам становилось. В конце концов Амилькаре, потеряв терпение, отправился на кухню. Скоро он возвратился очень довольный и объявил, что сейчас нам подадут. И в самом деле, вслед за ним явился хозяин и принес закуску. Мы заглянули в тарелки: вот так убожество! Пара артишоков, тоненький ломтик ветчины и одна сардинка. Сирио обратился к Амилькаре:

— Мне кажется, угощение-то у тебя сегодня будет неважное.

Приступили было к закуске, но тут же все заговорили, что ветчина дьявольски соленая и есть ее невозможно.

— Африканская ветчина, — сказал Сирио. Он, казалось, задался целью весь вечер поддразнивать Амилькаре.

Одним словом, вся закуска так и осталась на тарелках. К счастью, тут в качестве подкрепления подоспели спагетти. От них шел пар, потому что воздух в комнате был ледяной, но стоило только взять их в рот, как сразу обнаружилось, что они чуть теплые. Тем временем Сирио старательно мешал в своем бульоне ложкой, словно надеялся отыскать в нем жемчужину. Потом он подозвал хозяина и совершенно серьезно спросил:

— Вы что, охотник?

Хозяин ответил, что он не понимает вопроса. Тогда Сирио сказал:

— Вы, верно, стреляли в этот бульон из ружья?

— Что вы этим хотите сказать?