А когда скакал этой ночью, казалось, тьма не отступит и солнце никогда не взойдёт, а светило, как ни в чём не бывало, выглянуло, выплыло, взошло. Вокруг ещё сонно, не слышно ни шороха, ни треска, ни писка, не слышно и птиц — конец лета! И мошка на время угомонилась, может, и эти божьи твари в кои веки да спят. Утренний воздух ещё не прогрелся, но был уже не таким пронизывающим, как ночью. Вот только отчего-то трава поседела, иней покрывал всё пространство вокруг, кроме пятачка, примятого им за несколько беспокойных часов. Выходит, ночью были заморозки? То-то он с таким трудом выжимал из себя тепло, и эта борьба отняла последние силы. Теперь не хочется никуда идти — ни сдаваться, ни спасаться. Он хочет есть, пить, но больше всего — спать! Хочет просто отключить сознание, впасть в сон как избавление. В первые дни после ареста в камере его никто не тревожил, на допрос вызвали только на третий или четвёртый день, и все эти дни он пытался заспать случившееся. Но когда открывал глаза, понимал: арест — не сон, и его, как наваждение, не вытряхнешь из башки.

Вот и сейчас, как кровь сквозь повязку, проступает осознание катастрофы: побег неразумен, губителен, на уровне животного инстинкта. Но так ли должен поступать разумный человек, ответственный перед близкими? Он не подумал о родителях, не подумал о Лине… Он не вспоминал о ней сутки, целые сутки, так был зациклен на себе. И что делать? На повязку в крови накрутить ещё одну, посвежее? Не поможет! Господи, что им предстоит пережить, когда объявят, что он не просто исчез, а удрал с места преступления. И в колонии перевернут всё верх дном, будут допрашивать десятки людей в Красноозёрске, допрашивать Антона там, в Москве, всем ужесточат режим, так, ни за что, просто будет повод.

А ужесточение совсем простая процедура — это садистски точное соблюдение правил содержания заключённых! Такие правила невозможно соблюдать каждодневно, ведь тогда напрягаться придётся и надсмотрщикам, вот и отпускаются вожжи. Ненадолго. А потом, рассвирепев по самому мелкому поводу, закручивали гайки. А если это побег… Побег — самое непростительное оскорбление для вертухаев и они будут землю рыть, а достанут беглеца. У них и служба специальная по розыску есть… И чёрт с ними, пусть ищут!

Но что, если автобус ещё не натпли? Нет, нет, такого не может быть! Там сейчас всё оцеплено и прочёсывается каждый куст, каждая ямка, каждая трещина в скалах. Но почему тогда здесь так тихо, так неправдоподобно тихо? Они ведь знают: зэк не мог далеко уйти! Наверное, поэтому особо и не напрягаются: никуда, мол, беглец не денется, сам выйдет к кордону. Что, хотят позабавиться и погонять его, как зайца? Ну, геокешинг у них такой или как там эти игры на местности называются? А когда надоест, спустятся с неба, подъедут на машине. Так стоит ли длить агонию? Ему точно не вырваться из круга, не уйти за флажки! И розыскники, выстроившись цепью, уже идут по его следу, только первыми его найдут собаки.

И услужливое воображение тотчас нарисовало и оскаленные морды, и клыки, и пену с языков… Они, надсадно рвущиеся с поводков, и настигнут его, и прижмут к земле, и по команде начнут рвать на куски. А потом скажут: так и было, такого, мол, нашли… И эта живая, в звуках и красках, картинка была такой яркой, что он зажмурился. Это вышло неосознанно, как у ребёнка, который, закрыв глаза, думает, что его никто не видит… Стоп! Куда тебя несет? Если так боишься, то поворачивай, пока не поздно, назад. В том-то и дело, что поздно! Точка возврата уже пройдена. И беги, кролик, беги! Да, ничего другого не остаётся. И пусть у него есть один шанс из тысячи. Используй его или хотя бы попытайся!

Только на что он надеется? На пожизненный срок? Размечтался! Высшей мерой будет не это, а расстрел! Да, расстрел! Для такого случая и смертную казнь восстановят, и по совокупности, по совокупности и приговорят. И, можешь не сомневаться: все поверят, что это он убил конвоиров, поверят даже те, кто сочувствовал. Но чьё извращённое сознание выбрало такой способ? Нет, он не в силах понять: зачем, почему, для чего? А если бы понял, стало легче? Не стало и не станет уже никогда. Но он должен выбраться, добраться! Своими ногами должен прийти в прокуратуру, и хорошо бы на другой территории, и должен сам рассказать, как всё было…

Расскажешь, расскажешь когда-нибудь! Только почему его сейчас так знобит? Придётся заново утепляться, а то когда там ещё солнце раскалится и разогреет воздух. Сейчас бы чая! Ничего больше не надо, только кружку крепкого, сладкого чая. У него нет никакой еды, только крошки от печенья. Остатки шоколада он, не сдержавшись, съел ещё ночью и только теперь понял, сколь опрометчиво это было. Мог бы и потерпеть! Мог бы, но утром эти советы уже ни к чему…

Сухие крошки тут же вызвали икоту, пришлось задерживать дыхание и он задерживал так и эдак — ничего не помогало, усмирила её только порядочная порция воды. Самое время попробовать обильную росу, а то божественный нектар скоро исчезнет без пользы, решил беглец. И стал собирать крупные, прозрачные капли с рыжей травы и всё удивлялся, что не может набрать полные пригоршни воды. И не столько умывается, сколько размазывает грязь по лицу, вот и на носовом платке остаются следы, но и такая водная процедура немного взбодрила. Всё! Пора идти.

Сколько же там у нас натикало, поднял он руку к глазам: на запястье ничего не было. И пришлось вспомнить, как снял часы, когда стало жечь под браслетом, но куда положил — нет, не помнит. В сумку? Но в сумке часов не было. Тогда он обошёл травяной пятачок, обшарил камни, но хронометр как сквозь землю провалился. И плевать! Я выбросил компас, растоптал в пыль часы… Туман над Янцзы, туман над Янцзы… Он ведь и в самом деле мог ненароком растоптать часы… Бог с ними! Он бы сейчас, не глядя, обменял часики на воду и шоколад.

Может, и паспорт оставить здесь, завалить камнем, засыпать землей? И стать, как говорят зэки, безглазым. А при задержании пусть попробуют доказать, что он — это он. На этот случай он назовётся первым попавшимся именем, и пока будут устанавливать его личность, поместят в спецприёмник или ИВС, а оттуда и сбежать можно! Ну, ну! Смотри, как понравилось! Нет, уничтожать паспорт он не будет. С документом он хоть и беглый, но человек, а не загнанный зверь… Тише, тише! Зачем столько высокопарности, тут же хмыкнул тот насмешливый, что ещё жил в нем.

Сумку он собирал тщательно, аккуратно укладывая слой за слоем спортивные брюки, футболки, рубашки, куртку, шлёпанцы, туалетные мелочи, маленькое, теперь грязное полотенце засунул в большой карман сбоку. И как бы ни было тошно, но придётся тащить вещи и дальше. Без этих тряпочек он сегодня ночью пропал бы, обязательно пропал. И, закинув её на спину, тщательно связал лямки на груди веревочкой. И ещё попрыгал и выровнял поклажу за спиной, и от этих мирных движений заядлого туриста что-то там кольнуло, напомнило: оказывается, и беглецы делают так.

И не успел он пройти и сотню метров, как его настороженное ухо уловило в небе какой-то гул, и, ещё не видя, что там летит, понял: это по его душу! «Вот, что я говорил! Ты не спрятался, и сам виноват!» — сообщил он себе. Но в следующую секунду его какой-то силой отнесло на десять метров вперед. Он сам не ожидал той прыти, с какой ринулся под сень ближнего дерева у самой сопки, рядом был ещё высокий такой и замечательный куст. И, втиснувшись между деревом и кустом, замер, напряжено ожидая, что там покажется из-за хребта. Думаешь, это будут геликоптеры CNN? Это ведь они предпочитают снимать всё сверху: и разгул стихии, и политические заварушки, и похороны знаменитостей. Ну, похороны не похороны, а запечатлеть захват государственного преступника сиэнэновцы не отказались бы…

Но из-за хребта вылетел обычный Ми-8, он на малой скорости описал круг, не то просто сканируя местность, не то готовясь к посадке. И беглец вдруг ясно приставил себе внутренности машины, сам не раз летал на таких. Представил поисковую команду, что с двух сторон осматривает метр за метром лежащую внизу землю… Чёрт! Оттуда, сверху, хорошо видны оставленные им следы — вытоптанная за ночь трава. Наверняка, там какие-то приборы, они считывают и слабые сигналы. Ведь где-то в траве электронные часы! А что если тепловизор? Он улавливает флюиды человеческого тела даже в укрытии: в блиндаже, в подвале… И, обхватив колени, он замер, даже, кажется, перестал дышать.