И, пробираясь вдоль сопки, он скоро упёрся в дорогу, по ней он всего два дня назад и зашёл в это благословенное село. А за дорогой, в другой половине села, огороды так близко примыкали к скалам, что дальше жаться к спасительным камням не получится, если только не нарушать границ. Нарушать он больше не будет, а то примут за картофельного вора, шум поднимут, бить начнут! Но не поворачивать же назад, придётся идти по селу, он и так из-за своей несобранности потерял уйму времени. Ничего, ничего! Он быстренько проскользнёт мимо спящих домов, мимо заборов, мимо сараев и выйдет на трассу, а там разберётся, идти пешком или остановить машину. И сам удивился своим смелым мыслям: вот что значит погулять на свободе! Надо же какая перемена в сознании, а кто-то совсем недавно собирался сдаться первому попавшемуся милиционеру. Тому, первому попавшемуся, не захотелось, а остальные пусть подождут.

Так, подбадривая себя, он пробирался сельской улицей, стараясь не вздрагивать, когда то в одном дворе, то в другом взлаивали собаки. Да, о собачках он и не подумал! Но больше беспокоило другое: светящиеся окна! Они загорались один за другим то в одном, то в другом доме, а тут ещё и улица оказалась такой длинной! А чего он, собственно, боится? Что опознает какая-нибудь ранняя пташка? Да нет, теперь его можно принять за кого угодно, но только не за того самого, ну, если только внимательно присмотреться… Да кто станет присматриваться, когда о побеге ни полслова. А визит милицейских? Пусть и нет сообщений, но ведь ищут! И хватит одного информатора, он и сообщит куда надо о чужаке, что тайком пробирался по селу. Не накручивай! Осталось совсем немного, осталось только выйти на дорогу, а там…

Он ещё успокаивал себя, когда позади послышалось тарахтенье какого-то двигателя, и пришлось от греха подальше юркнуть за ограду просторного двора то ли школы, то ли детского сада. Зелёная машина медленно проехала мимо, в освещённом салоне был виден шофёр, и женщина рядом, и какие-то коробки на заднем сидении. А он, для верности постояв за покосившимся заборчиком ещё несколько минут, припустил за зелёной черепашкой: она-то и покажет дорогу. Машина и в самом деле, свернув вправо, вывела на шоссе и, набрав скорость, скоро исчезла из виду. А тут и дорога, что шла по краю селения, вышла на околицу, и за спиной остались и дома, и водокачки, и люди, и собаки.

И это обстоятельство до того взбодрило беглеца, что он был готов и в самом деле остановить какой-нибудь простенький грузовичок и доехать до ближайшего городка. Надо же, насколько в нем притупилось чувство страха! Вот что значит отлежался, отъелся, и милиционер его не обнаружил, и от Анатолия он ушел. Ай, молодец! Нет, ему определённо везет: и в доме никого не разбудил, и село покинул скрытно, и вокруг никого, и можно идти, не таясь. И он идет себе спокойно по дороге, и вот уже видит, как там, впереди, она раздваивается, и одна серая лента идет на запад, другая туда — на восток! И это замечательно, кроме одной маленькой детали — хребет резко сдал вправо и прятаться будет негде. Ничего, ничего, подбадривал он себя, ещё немного — и пойдут машины, и какая-нибудь обязательно подберёт…

Машина нагнала как раз на развилке. И он так и не понял, то ли самосвал ехал бесшумно, то ли он был так поглощён своими не в меру резвыми мыслями, и не слышал мотора. Оранжевая кабина нависла над ним внезапно, и он не почувствовал ни страха, ни растерянности, только досаду. И продолжал идти на деревянных ногах, изо всех сил изображая какнивчёмнебывалость, приказывая себе не косить глазом вправо. Он и так знал, кто там за рулем — Анатолий, вездесущий друг Доры. И, услышав, как клацнула дверца, ждал чего угодно, но тот, кто был за рулем, ехал молча.

Несколько минут они так двигались рядом, один наверху в кабине, другой внизу, растерянный и поникший, у колёс. «Садись!» — выждав чего-то, выкрикнул Анатолий, и остановил машину. Беглец обошёл чёртов «Камаз» и с тоской посмотрел по сторонам: нет, бежать бессмысленно — догонит! И, взобравшись в кабину, долго не мог закрыть дверцу. Или не хотел этого Делать? Что, надеялся выпрыгнуть на ходу? Но шофёр, оттеснив его к спинке сиденья, захлопнул ее сам. Как мышеловку, чертыхнулся беглец и неприязненно отстранился. От Анатолия несло каким-то резким парфюмерным запахом, наверное, брился, вон на щеке какой-то порез. Он что, делал это ножом? С него станется! И куда этот друг торопился! Но он тоже хорош, бегал туда-сюда по огороду, а ведь каких-нибудь десять минут, и успел, успел бы скрыться. Вот уже целых две машины просвистели мимо, на одной из них и он мог уехать… Сейчас друг Доры спросит, почему ушел, ведь договорились… А он ответит: не хотел беспокоить, думал выйти на трассу, остановить попутку, что в этом особенного? Но шофёр, сосредоточенно глядя на дорогу, ничего не спрашивал.

Почему он молчит? Нет, всё-таки странный парень, терзался беглец, он что, следил за ним? И куда, собственно, он едет? Зачем свернул влево? Зачем, зачем, там влево и была Оловянная! Пришлось принять и это: ну да, он ведь сам сказал: надо на станцию. Тогда что обсуждать, обсуждать нечего! Шофёр обещал подвезти, вот и везет. Но мне туда не надо! — дёрнулся он. И тут же получил ответ.

— Ну, ты дурной! — сокрушённо помотал головой Анатолий. И как тут реагировать? Пришлось делать вид, что его, пассажира, это не касается.

— Ну, и дурной! — повторился шофёр, съезжая вдруг с дороги. Машина как живое существо, тяжко выдохнув, подняла пыль и остановилась на обочине.

— Ну, и куды ты зибрався? На своих двоих ты далэко нэ дойдэшь? Я покы дойихав до Борзи, потим до Булума, так мэнэ разив пять зупынялы… Ферштейн?

— А теперь, пожалуйста, переведите, — не поворачивая головы, попросил пассажир.

— Какой перевод! Посты на дороге, понял? Перевод! — разозлился отчего-то Анатолий. — Говорят, зэки кучей рванули через колючку. Брешут, наверно?

Пассажир хотел возмущённо спросить: а я тут при чём? Действительно! Он инженер из Новосибирска, инженер Коля… Эх, надо было ещё и фамилию придумать! Но с шофёром этот номер не пройдёт, шофёр может и документы потребовать. Изображать непонимание: какое это имеет ко мне отношение, теперь глупо. Ну что ж, будем играть в открытую.

— Вот видите, зачем я вам? Я пойду свой дорогой, а вы поедете своей.

— Ты шо, мэнэ лякаешься? — будто вдруг сообразил Анатолий. — Тоди удвичи дурный, а до станции…

— …На станцию я не поеду, — перерезал реплику беглец.

— А тэбэ нихто на станцию и нэ повезэ, — усмехнулся шофёр. — Ото б було радости повни штаны, колы б я тэбэ туды доставыв. Там тэбэ нэтэрплячэ вжэ давно чекають… Здогадався, хто? Шо, знову пэрэвэсти? — И перевёл:

— Извини за мой французский, но на станцию я тебя сам не повезу. Там тебя ждут с нетерпением…

— Вы что, угрожаете? — теперь глядя прямо в светлые шофёрские глаза, спросил беглец. — Это бесполезно. Со всей определённостью повторяю — давить на меня бесполезно…

— Со всей определённостью, со всей определённостью, — хмыкнул шофёр, наклонившись к нему, и отчего-то шепотом поинтересовался:

— А ты шо, меня опасаешься? — Он сказал это с таким недоумением, мол, как это можно бояться его, такого замечательного, и будто от обиды отвернулся. Нет, парень переигрывает! Насильно усадил в машину, и теперь Ваньку валяет, вроде не понимает, что он не может доверять ни-ко-му. Кажется, он это сказал вслух, потому что шофёр досадливо дёрнул головой.

— Это я понимаю, но и ты послухай. Я тэбэ не пытаю, шо воно и як зробылося. Понимаешь, совсем нет времени, — постучал он по циферблату своих золотых часов. — Надо срочно сдать груз в Оловянную, а после загрузить пиловочник в Могойтуе.

— Так я ведь вас не держу…

— Ну, бляха-муха, ты ж нэ хохол, а шо ж такый упэртый? — тут же вскипел Анатолий. — Я тоби допомогу хочу предложить, а ты… Помочь хочу, понимаешь?

— Нет, не понимаю! Кто вам сказал, что я нуждаюсь в помощи? — старался твёрдо выговаривать слова беглец. «Тем более в твоей», — добавил он для себя. А вслух самым безразличным тоном хорохорился дальше: